бордель на шоссе

— Ну Гарнет, ну ёбана рот! — рука, задетая неловко споткнувшейся на высоких каблуках Мей, соскользнула, нарисовав одностороннюю улыбку Джокера из помады на молочно-бледной щеке. Сидящая рядом и точно так же страдающая над губами Таша уже ткнула ему под нос жидкость для снятия макияжа и ватку. — Сорьки! — буркнула Мей, поправила четырнадцатисантиметровый каблук и ускакала прочь из гримёрки. Питер вздохнул под понимающую ухмылку Таши и намочил ватный диск, осторожно стирая с щеки тёмно-бордовый след. Губы после стирания «улыбки» оказались довольно аккуратными, и Питер справедливо решил, что и так сойдёт, ведь если он начнёт пытаться ровнять контур сильнее, может закончить, как очень бюджетная версия Анджелины Джоли с алиэкспресса. Так что оглядевшись в последний раз и расцепив длинными матово-бежевыми ногтями две склеившиеся реснички, он посмотрел на Наташу. Губы та отстрадала и теперь, за шесть лет в кабаре так и не научившаяся нормально краситься, пыталась нарисовать ровную стрелку. — Дай сюда, — к Романофф подбежала Шерон и под её ловкими руками на Ташиных веках появились жирненькие, но аккуратные стрелки. — Девочки и мальчики! — Тони торжественно распахнул дверь с ноги, никогда не выходящий из образа конферансье, и его пошлый, состоящий из золотых блёсток цилиндр, перевязанный чёрной шёлковой лентой, взлетел в воздух, перекатился от кончиков пальцев правой руки по плечам и до левой и был прижат к груди, закутанной в чёрную рубашку, золотую, под цвет цилиндра, жилетку и галстук-бабочку. — Пятиминутная готовность! — У Гарнет отвалился каблук! — крикнул Гарсиа — второй из трёх парень в труппе и хороший друг Питера — и ойкнул от слишком сильно затянутого цепкими пальцами Марии корсета, — полегче, Хилл! Старк выругался и крикнул громкое: «Андерсон!», ища по гримёрке супер-клей. У Мэй была тройная фамилия, так что это на косячащее, но очень сексуальное недоразумение, можно было орать сразу тремя вариантами: «Андерсон!», «Гарнет!» и «Мерсье!». Заветный тюбик оказывается возле Питера и тот, не долго думая, окрикивает Тони, соблазнительно потягиваясь, и передаёт клей. Старк в ответ лыбится, с силой проводя руками по затянутым в чёрную кожу животу и груди Питера, царапая под шеей и быстро чмокая в уже высохшие и не пачкающиеся бордовые губы. На самом деле, эта помада Питеру жуть, как нравилась, — при дневном свете, в закатном солнце, она выглядела более яркой, мягкой, ягодного цвета, но в свете серебристых искусственных софитов, она преображалась, становилась тёмной, кроваво-красной, соблазнительной и роковой. Каким становился сам Питер. Он никогда не притворялся, никто в их труппе не притворялся — потому что Тони таких гнал взашей, требуя отдачи, эмоций, улыбок настоящих, азартно-весёлых, а не фальшивых и пересиленных. Поэтому Питер тут задержался, хотя кроме милой морды и неплохой растяжки не имел ничего. Но Старк разглядел, увидел, что тёмный, жадный до пошлостей мальчишка с белозубым оскалом — часть милого наивного Питера, так очаровательно сдувающего кудряшки со лба. Где-то вдалеке послышались имитация звука рвоты, явно принадлежащая Броку и хохот Верс (на самом деле Кэрол, и никто в душе не ебёт, почему её прозвали Верс), которой тот помогал заплести колосок. Старк, не отрывая от его зализанных назад и выпрямленных волос руки, грозно зыркнул на скалящегося Рамлоу и скрывающую улыбку Верс и удалился помогать чинить Мей каблук, на ходу подбрасывая шляпу. Тони забегает обратно через пару минут с чёрной лаковой туфлей, держа её каблуком вверх и, крикнув короткое: «Мерсье! Лови!», её кидает Мей, и Мей, конечно же, не ловит. Слава Богу, ловит Питер, передаёт засуетившейся Гарнет, встаёт, подседая на каблуках, переставляя ноги, чтобы слегка размяться, и смотрится в единственное на гримёрку зеркало в полный рост. Чёрный кожаный боди, без рукавов и закрывающий горло, заправленный в короткие чёрные шортики, поверх которого красуется декоративный неплотный корсет, а на ногах злосчастные каблуки. Питер поправляет манжеты на запястьях и спрашивает у труппы: — Кто готов? Поднимают руки Хилл с Ташей, Шерон и Гарсиа. Мей и Брок, колдующий над непослушными волосами Верс и воркующий что-то на родном итальянском, хором кричат: «В процессе!». Тони выцепляет его по пути на сцену и, томно опалив дыханием ухо, спрашивает: — Мне рассчитывать на продолжение сегодняшнего утра? Сегодня утром Тони трахнул его в туалете для персонала так, что у него потом ещё полчаса разъезжались ноги. Да, Питер не против повторить. Питер очень хочет Тони, но Питер не хочет опять чувствовать себя так... паршиво. — Дай хоть зал посмотреть. Тони поджимает губы и хмурится, но кивает. Ему не нравится, когда Питер ебётся с кем-то другим, но Питер клал большой и толстый на это. Потому что если его цепкие карие глазки найдут в толпе кого-то милого и готового его трахнуть, то Старку сегодня уже не светит. Если нет, то... что ж. Тони будет рад. Да, ебаться со Старком было весело, но, если так посмотреть, то они в хуй друг другу не упёрлись. У Тони жена, красивая, добрая, нежная Вирджиния, ласково именуемая им Пеппер, и дочь, Морган. А у Питера есть только блёстки, хорошая растяжка и канкан. И его тошнит от себя, потому что он не может это прекратить. Хочет, но не может. Потому что он, блять не виноват, что Тони всю свою жизнь скрывал от отца свою ориентацию и только потому женился на Пеппер, которую любил чисто платонически, не виноват, что жена Тони не может закинуть ему ногу на плечо, не прилагая при этом абсолютно никаких усилий, и уж тем более он не виноват в том, что Старк так правильно, так охуенно дерёт его — каждый раз, как в последний. Питера и остальных от сцены отделяет лишь плотная ткань занавеса, из-за которого слышится бодрый голос Старка: — Дамы и Господа, Леди и Джентльмены, моё имя Энтони, а Вам повезло забрести в кабаре на перекрёстке... Тони затягивает свою шарманку, с безумным блеском в глазах цвета виски начиная шоу, и Питер чувствует чужую руку на своём плече. Судя по весу и размеру ладони, это Брок. Тот скалит белые зубы, кажущиеся даже светящимися из-за такой же, как у Питера бордовой помады, и, не глядя, застёгивает на нём до горла молнию боди, слегка отъехавшую вниз. Питер кивает ему и настраивается на нужный лад, натягивая на лицо лучшую улыбку. Да начнётся же шоу. Кабаре на перекрёстке не имеет названия. Над входом не горит неоновая вывеска, а на посуде или столах нет отличительных знаков. Люди, приходящие сюда, всегда чувствуют себя частью ебаненького тайного сообщества, потому что кабаре на перекрёстке всегда так тяжело найти. Вход сюда недешёвый, поэтому собираются в кабаре исключительно люди побогаче, да попафоснее. Питер улыбается Таше и промакивает матирующей салфеткой пот со лба. Волосы от влаги норовят завиться, но Паркеру плевать — в следующем номере он милый скромный няша в розовом кружеве, и кудряшки там будут как нельзя кстати. Он брызгается дорогими духами с нейтральным, но ярким запахом и осматривает зал. К нему тут же подбегает Гарсиа и роняет чёткое: «Пятый», заставляя слегка обрадоваться. Кто-то захотел его в качестве официанта, а, значит, сегодня будут чаевые и, может, перепих. Мужик за пятым столиком сидит красивый. Иначе Питер не может сказать — высокий, это видно даже с учётом того, что он сидит, и крепко сложенный, сильный. И на морду милый. Питер сглатывает, а в паху тяжелеет. Не настолько, чтобы у него встал, конечно, но тело уверено, что сегодня будет хорошо. — Добрый вечер, сэр, меня зовут Питер, и я рад, что Вы выбрали меня своим официантом, — произносит Питер заученное приветствие, пока его глаза блуждают по телу незнакомца. Тот сидит, закинув ногу на ногу, весь в чёрном, на нём рубашка и узкие классические брюки со стрелками, а на той ноге, что видна из-под стола Питер наблюдает начищенную до блеска лаковую туфлю. — Ну привет, детка, — незнакомец начисто игнорирует произнесённое имя и рассматривает его в ответ, и Паркер ловит себя на том, что невольно сводит лопатки и задирает подбородок, выставляя себя во всей красе, — не принесёшь мне виски? — С удовольствием, — Питер, видимо, всё-таки подошёл слишком близко к новому объекту вожделения, потому как почувствовал, что чужая наглая рука уже поддевает нижний край шортиков на правой ноге, и Паркер наигранно хмурится. — А если Вы перестанете распускать руки, мистер..? — Уилсон... Уэйд, — подсказывает уже не незнакомец, но руку не убирает. — Мистер Уилсон, — продолжает Питер, — я даже не подсыплю Вам в него слабительного. Уэйд хмыкает, проводит ладонью по его телу в последний раз, оценивающе глядя на Паркера, и напоминает: — Виски, детка. — Сэм, виски, самого дорогого! Темнокожий склад тестостерона, на котором из одежды только контрастно-белая галстук-бабочка да белые же брюки, ловко перехватывает гранёный стакан, заливает туда виски на два пальца, вешает кусочек лимона на край и ставит на поднос вместе с железной мисочкой, наполненной льдом и фразой: «С’иль Ву Пле!». Питер относит заказ Уэйду, соблазнительно качнув бёдрами, прежде, чем уйти, и с равнодушием наблюдает за тем, как охрана — двухметровые стероидные лбы в костюмах, ласково именуемый труппой «Стиви» и «Баки», и оба отчаянно подбивающие клинья к Броку, — разнимают и буквально за шкирку выбрасывают двух не поделивших что-то бухих дебилов. Питер вздыхает и идёт переодеваться. В этом номере он не танцует под Рианну с зонтиком, как в прошлом, но зато он поёт. А ещё он любит костюм под этот номер, потому что это охуительно сексапильный комплект белья из пудрового цвета кружева с шортиками-трусиками, чулками на подтяжках и чем-то, отдаленно напоминающим кружевную наплечную портупею. У Питера новая помада и туфли в тон, и он с наслаждением смотрит на себя в зеркало, накидывая, как плащ, полупрозрачную белую шаль. Сейчас Питеру особо не надо ничего делать, он просто сидит на возвышенности, поёт, играется с шалью, красиво выгибается, трогает себя и ждёт своего любимого момента, когда девочки свалят из центра, Брок и Гарсиа перестанут кружить Шерон и Верс в коротких розовых юбчонках и снимут его с насеста, пронеся из глубины сцены к центру, пока он будет тянуть самую длинную и высокую ноту песни. Всё проходит охуенно. Питер доволен, но устал. Он так чертовски устал, что хочется просто лечь еблом в пол и помереть. Наташа делится кофе и улыбается. Питер вообще не понимает, как она может его любить, ведь он сместил её с должности солистки, но, видимо, Романофф присущ тот самый истинно русский похуизм, потому что ей плевать. По крайней мере, он не обнаруживал гвоздей в своих туфлях, а его шали не были изрезаны ножницами. Но, может, Таша плюёт ему в кофе, кто её знает. «Она уже старовата», — сказал год назад Тони. «Но ведь ей 27!» — возмутился Питер, потом у что нестареющая Таша даже не выглядела на двадцать семь. «Да, а тебе 17», — бросил Тони, и Питер не нашёлся, что ответить. Кофе, а, может, и плацебо, хуй его разберёт, помог, и теперь ощущения собственного тела и сознания стали сноснее. Он жутко хотел, наконец, переодеться в принесённую сменку: футболка, белая, как зубы Рамлоу, такие же конверсы и розовенькие спортивки, которые его когда-то заставила купить Мария, — и пойти подкатить к Мистеру Уилсону. Уэйд всё ещё сидел за столиком и пялил в свой ноут. Посетителей после конца шоу стало в два раза меньше, и Гарнет протирала пустые столы, а Сэм — стаканы. Наташа полушёпотом ворковала с Тони, Хилл и Верс разносили оставшимся заказы, Гарсиа с Шерон ушли, а с Броком активно флиртовали Стиви и Баки, зажимая у стенки в два тела и четыре руки. — Кого-то ждёте? — Питер поудобнее перехватывает небольшой рюкзак и приземляется на стул рядом с Уилсоном. Его движения немного не скоординированы, потому что он выпил и выпил довольно много. А ещё закинулся колесом, которое ему впихнул в рот Тони, вставив в глотку пальцы до костяшки и заставив облизать. Тот снова хмыкает и отставляет ноут, в упор глядя на Питера. — А если я отвечу, что жду, сладенький? Питер понимает, что сейчас время его инициативы. Он наигранно надувает губки и хлопает пусть уже и не накрашенными, но длиннющими ресницами. — Тогда я скажу, что если этот кто-то не я, то я о-о-очень сильно обижусь. — В таком случае, — Уэйд наклоняется ближе и нажимает большим пальцем на губу Питера, отчего тот не может сдержать судорожного вздоха, — тут недалеко есть неплохой отель. — Вези.