О чёрном пламени

      — Отойдите от меня, — ломким голосом просит Эмилий. Он не плачет, зато дрожит весь так, что и смотреть-то страшно.       — Ну, что вы, Эмилий Серапионович, — Гавриил с ним ласково говорит, словно с маленьким ребёнком. Прячет собственную боль в глубине грудной клетки, утешает, втолковывает, что никуда не уйдёт, не исчезнет в этом адском водовороте, развернувшемся на улицах. Эмилий обрывает его.       — Нет, — говорит тонко. — Просто в сторону. Отойдите.       Гавриил не понимает до конца, но послушно отступает к окну. И слепнет, и глохнет на несколько мгновений, когда чёрное пламя с треском окутывает Эмилия. А тот всё ещё дрожит — от холода ли, от еле сдерживаемой истерики.       Ночь вскипает за открытым окном и распухает криками и выстрелами в дыму, окутавшем улицы.       Где-то там затерялся отряд Гавриила — разминулись на перекрёстке, и вот он не нашёл ничего лучше, чем добраться до Эмилия и узнавать новости вместе с ним.       Где-то там пропал Олег, оставив только пальто и сигареты — но об этом лучше не думать, нет, о чём угодно, лишь бы не об этом.       Гавриил стоит у окна с револьвером и напряжённо вглядывается в едкую темноту. Посреди комнаты на подкашивающихся ногах замер Эмилий — и чёрное пламя полыхает неугасимо вокруг него. Почти фантасмагорическое зрелище, и Гавриил не может объяснить самому себе, почему он так спокоен. Будто боль проела всё внутри, оставила пустоту.       Он не спрашивает, почему Эмилий вспыхнул без звука камертона — тут и так всё понятно.       Пламя трещит, но пока что не греет и не жжёт, у Эмилия от напряжения дрожат руки. А языки огня странно искажают его лицо, будто бы смоляные слёзы стекают по щекам. Часы на стене словно замерли. Во всяком случае, кажется, когда он смотрел на них в прошлый раз, стрелки стояли так же. Может, просто сломались, чёрт знает.       Они все сломаны, а ночь кажется бесконечной. Кажется, сейчас примерно два часа, но темнота смазывает, скрадывает время. Минуты стирает одну за другой.       — Простите, — шёпотом говорит Эмилий. Он оседает на пол — ковёр вспыхивает. Эмилий замирает белой античной статуей, охваченной огнём, и закрывает лицо ладонями. Он кажется ещё тоньше, чем обычно.       Гавриил боится оставлять его, но потом видит одного из своих — стреляет сверху в противника и бежит вниз, не чувствуя под ногами ступеней. Они коротко обмениваются новостями: да, основная толпа сместилась к центру, тот район всё ещё держат, горит склад, на соседней улице баррикады…       Он с самоубийственным упорством спрашивает про анархистов и получает то же, что и до этого — нет, отошли, говорят, Ракитина их вроде убили, вот и не лезут…       Это похоже на затянувшийся цикличный кошмар, и Гавриил, еле переставляя ноги, возвращается в квартиру, к окну.       Когда патроны кончаются, он сползает на пол и протирает воспалённые глаза, и зло думает, что слёзы в них только от едкого дыма, заполнившего улицы.       А потом встаёт и идёт на кухню. И заваривает чай машинальными движениями, понятия не имея, кто же будет его пить.       В ковре прогорела большая дыра. Эмилий лежит ничком, чёрное пламя пьёт его силы. Гавриил садится так близко, как только может себе позволить, и пытается утешить его, и гадает, загорится ли пальто Олега, если укрыть Эмилия им.       — Давайте, Эмилий Серапионович, нужно погасить его, — мягко убеждает он. И ставит между ними чашки — Эмилий, покачиваясь, садится. Они молча пьют чай, и Гавриилу хочется рассмеяться, да только он знает, что не сможет остановиться. Достаточно им костра, полыхающего посреди маленькой спальни.       Чашка Эмилия нагревается, но всё-таки выдерживает. Вкуса чая не чувствует ни один.       Гавриил преувеличенно тщательно моет посуду. Эмилий снова сворачивается клубком. Пол обугливается.       Часам к пяти утра звуки боёв постепенно затихают. Гавриил решается выйти на улицу и не встречает там никого. Над городом повисает мёртвая тишина. Дым мешается с туманом.       — Ложитесь спать, Гавриил Симеонович, — говорит вернувшемуся Гавриилу Эмилий. Шепчет едва слышно. Он обхватывает себя руками, теперь-то точно мёрзнет.       «Да как же», — хочет запротестовать Гавриил и не может признаться даже себе, что боится, что Эмилий умрёт, пока он спит. Вместо этого он послушно снимает сапоги и ложится прямо поверх одеяла на узкую постель.       Он отворачивается к стене и делает вид, что не слышит плача сквозь потрескивание пламени. Делает вид, что слёзы не текут по его щекам.       Снов нет, Гавриил даже не понимает, уснул ли на самом деле, когда раздаётся скрип незапертой входной двери. Гавриил хватается за оружие — а потом сердце падает куда-то вниз, в ту же бездну.       Олег стоит на пороге: живой, просто очень усталый и грязный, в копоти и крови, своей ли, чужой, не понять. Останавливается и смотрит на них обоих, криво улыбаясь.       — Ни на день нельзя оставить, — севшим голосом жалуется он. И идёт прямо к Эмилию.       — Олег Родионович, — шепчет тот и пытается отодвинуться, но Олег говорит:       — Тихо, — и опускается рядом на колени. Прижимает потрескивающий сгусток пламени к груди и держит нестерпимо долго — Гавриил видит, как он кривится от боли и жмурит глаза.       Огонь гаснет медленно, так что успевают привыкнуть глаза, и вот же он, пульсирует жилками под бледной кожей.       Олег аккуратно опускает Эмилия на пол и смотрит пустыми глазами на собственные обожжённые руки. Рубашка на груди его прожжена насквозь.       — Сигареты тут оставил. Не принесёшь? — обращается он к Гавриилу. Тот отмирает и идёт на кухню. Не за сигаретами — за аптечкой. Взглядом выхватывает тонкую серебристо-седую прядь в чёрных волосах Эмилия.       Время оживает вместе с ним.       Часы на стене отбивают шесть утра.