Сталь золотая, сталь серебряная

— У нас две проблемы. — Хасебе, у нас две проблемы весь последний месяц, — сказал Мицутада. — На меня можете не смотреть. Я и так ем меньше всех, скоро ноги протяну, — высказался Ишикиримару из угла. В комнате пахло дождем, сыростью и травами, которые Ишикиримару толок в деревянной ступке. — Умереть с голоду — еще не самое худшее, — начал Хасебе, усевшись в центре комнаты. — Хуже всего, что никаких улучшений нет. Мы, по-прежнему, в Киото, нас в любой момент могут принять за дезертиров, врагов, шпионов и предателей. Армия Нобунаги стоит под боком, мы прикидываемся непонятно кем и чего доброго, скоро совсем… — Все-таки умрем с голоду, — закончил Окурикара. За четыре недели, которые третий отряд проводил в Киото, даже всегда смиренно-молчаливый Окурикара выучил все фразы, сказанные капитаном Хешикири Хасебе, и порой, с невозмутимым видом, вставлял их к всеобщей радости остальных. Поломка временного компаса была встречена третьим отрядом безмолвной обреченностью. Убедившись, что их тела не исчезают, и они никак не могут вернуться в Цитадель, было принято единогласное решение остаться в городе. После похода на Киото осенью 1568 года, Ода Нобунага благополучно его захватил, и никакие силы ретроградной армии не смогли изменить этот факт. Третий отряд в целости и сохранности выдержал их нападение, и успешно бы вернулся назад, не случись заминка с перемещением. Время шло своим чередом. Отряд нашел пустующую хижину на южной окраине Киото, среди ремесленников и торговцев, и затаился. У них получилась ничем не примечательная жизнь средневекового японца. Вера в хозяина у отряда была достаточно сильной, но просыпаясь, раз за разом, в Киото 1568 года, воины-мечи острее всего чувствовали собственную ненужность. Примерно через день-два у Хешикири случался приступ дурного настроения и он изводил всех долгими рассуждениями о том, что дальше так жить невозможно. — Заметь, Хасебе, мы еще неплохо устроились, — сказал Мицутада. — У нас есть крыша над головой, нас не приняли за бродячих попрошаек и мы живы-здоровы. — Но мы не знаем, что с хозяином! — Ишикиримару, дай капитану настойки и пусть он успокоится. Или обряд над ним какой-нибудь проведи, — устало сказал Хигекири. Он лежал возле очага, как большой светлый кот, и щурил глаза на трепещущее пламя. — Пф! — ответил на это Хасебе. — Чтобы вы без моих лекарств делали. Вас прокорми, вас успокой. Да вы мне поклоняться должны. И при этом, заметьте, капитан, ем я меньше всех, — Ишикиримару отложил ступку и, встав, грозно возвысился над третьим отрядом. Но он не сердился. Обычные вечерние разговоры стали у отряда своеобразным ритуалом. Смех помогал справиться с тревогой, которая росла с каждым проведенным в Киото днем. Даже много повидавшему на своем веку Ишикиримару было страшно. Только из всего отряда, он совсем никак это не показывал. Благодаря его медицинским знаниям, весь третий отряд, собственно и сумел приноровиться к новой ситуации. Ишикиримару делал лекарства и продавал горожанам, и как самый старший, просто не смог выражать собственное беспокойство. Большой спокойный Ишикиримару внушал доверие и уверенность. — Все, вечернее собрание о бессмысленности нашего существования окончено? — тихо спросил Ичиго. — Несите миски. Ичиго Хитофури выглядел хуже всех. Он, что было совсем не характерно для воина-меча, осунулся, стал еще тоньше, и все сначала подумали, что он исчезает. Но время шло, их тела оставались физически осязаемыми, а Ичиго стал напоминать смертельно уставшего, больного человека. После того, как он в первый раз перепугал всех ночным криком, Ишикиримару начал незаметно подливать ему в чай успокоительные настои. Помогало это не всегда, и Ичиго все чаще стал уходить спать в самый дальний угол дома. — Опять кошмары? — спросил Ишикиримару, садясь рядом с Ичиго. Остальные давно спали, Хасебе даже во сне умудрялся бубнить и нервно дергался. — Ишикиримару, вам бывает страшно? Октябрьская ночь была теплой, наполненная тихими шорохами уходящей осени, уносившей с собой яркие краски. Осеннее полнолуние давно прошло, но луна светлым серпом висела в бархатном небе. В одном из журналов, которые были у братьев, Ичиго вычитал фразу о том, что пока над людьми общее небо — они никогда не расстанутся. Воины-мечи не были людьми, да и небо здесь было совсем не таким, как над Цитаделью. Но Ичиго почти видел сидящих на веранде их общей комнаты братьев, которые точно так же, как и он сейчас, неотрывно смотрели на тонкий ободок луны. — Случается, — ответил Ишикиримару. — Когда Санива впервые призвал меня, мне было страшно. Что я не справлюсь с тем, ради чего меня вызвали. Когда меня назначают капитаном, мне страшно, что не верну отряд назад. Поэтому я хочу хоть немного помочь Хасебе. А сейчас… Он помедлил с ответом. Ичиго смотрел, как Ишикиримару долго вглядывается в темнеющий силуэт клена, растущего подле забора. — Страшно, что все, ради чего нас сделали такими — зря. В стальной форме ведь было проще? Все в отряде прекрасно поняли причину ухудшения состояния Ичиго, но помочь ничем не могли. У всех в Цитадели остался кто-то, к кому хотелось вернуться еще хотя бы раз, и каждый переживал это по-своему. Даже всегда улыбчивый Хигекири завел привычку долго бродить по окрестностям в одиночку, что вызывало тонну беспокойства со стороны Хасебе. Он боялся, что тот опять потеряет память и заблудится. — Наверное, да, проще, — согласился Ичиго. Ему было неудобно беспокоить кого-то своими печалями, но этот разговор напрашивался давно. А из всего третьего отряда Ишикиримару был самым мудрым. Не всегда можно было понять, о чем он думает на самом деле и не забудет ли совсем о разговоре через день, но слушателем был хорошим. — В форме меча болит только память. Или как это правильно назвать. Думаешь о хозяине, о том, как выдержать удар. И хорошо, если удастся увидеть другой Аватагучи хотя бы издалека. А потом приходит забвение. Ишикиримару внимательно следил за Ичиго своими умными темными глазами. В общей комнате, раскинувшись на циновке, продолжал бормотать Хасебе. — В таком облике мы слишком многое можем, — Ичиго поднял руки, посмотрел на них, несколько раз сжал и разжал ладони. — Мы можем чувствовать тепло и мягкость. Нам щекотно, приятно, сразу столько разных ощущений и эмоций. Если бы я ни разу не обнял братьев по-настоящему — мне было бы проще. — Ты не веришь, что мы вернемся? — Я просто не думаю об этом. Я совсем раскис, я знаю. Какой из меня меч? — Вполне отличный меч, — улыбнулся Ишикиримару. — Страх потерять того, кто дорог — естественен. Иначе мы не сражались бы так отчаянно. Долг — это еще не все. — Нас сделали слишком похожими на людей. — Люди поступают с нами так же, как и с другими людьми: восхищаются, любят, ненавидят, предают, ломают, забывают. Поэтому мы не могли получиться какими-то другими. — Пожалуй, что и так, — Ичиго вздохнул. Разговор, как ни странно, приносил облегчение. — Тебя же еще что-то беспокоит? — спросил Ишикиримару, и на губах появилась плохо скрываемая улыбка. Ичиго, впервые за все время беседы, перестал смотреть вверх, а опустил взгляд на собственные колени. В сумрачном свете луны видно не было, но щеки у него покраснели. Об этом он никогда бы не решился спросить сам, во всяком случае, у постороннего. Но третий отряд был замкнут в этом временном пространстве, и их пребывание могло занять не один месяц, поэтому кое-что Ичиго тревожило. — Да, капитан и Мицутада вместе, — опередив вопрос, сказал Ишикиримару. — И если хочешь, я могу тактично намекнуть им, чтобы занимались своим «встречанием» где-нибудь в другом месте. Ичиго вспыхнул и покрылся красными пятнами. Ему самому было жутко неловко, что он ведет себя таким образом, но человеческое тело проявляло вполне конкретные реакции. Знать о том, что Хасебе и Мицутаду связывают тесные отношения — это одно. В Цитадели постоянно бродили десятки слухов разной степени достоверности, некоторые распускались преднамеренно, некоторые рождались на пустом месте, и Ичиго особенно ревностно относился ко всем, которые были связаны со светлым именем Аватагучи. Цитадель была большая, в ней всегда находилось одновременно, по меньшей мере, мечей тридцать, и сведения о том, кто с кем имел какие отношения, находились ровно на уровне сплетен. Совсем другим, как оказалось, было увидеть это по-настоящему. Ичиго совершенно не собирался подглядывать и прекрасно бы прожил дальше, не зная ни о чем, но он всего лишь забыл в бане свои фундоси. Хорошо, что слух у него даже в состоянии уныния, оказался хороший. Ичиго вовремя остановился перед дверями бани, но побороть любопытство уже не смог. Он никогда не видел такими ни Хасебе, ни Мицутаду. Даже в пылу битвы, когда на кон ставилось все. Сражения рождали азарт и жажду победы, от них кипела кровь и обострялись все чувства. То, чем занимались эти двое в бане, было создано из желания, тягучего и сладкого, как сахарный сироп. Хасебе упирался двумя руками в стенки деревянной бочки, в которой еще не успела остыть вода, и выгибался так, что был виден каждый мускул на сильном тренированном теле. Мицутада притягивал его одной рукой спиной к себе, медленно, с оттяжкой, впиваясь в тело, наслаждаясь каждым движением, что-то шепча и прижимаясь мокрым виском к виску Хасебе. Вторая рука Мицутады лежала на паху Хешикири, и чем сильнее он двигал ею, тем громче тот стонал и подавался назад. Ичиго понял, что сам дышит тяжело, с придыханием, в такт тем двоим, лишь тогда, когда Хасебе судорожно замер, и обмяк на руках Мицутады. Тот, словно по инерции двинулся еще несколько раз, и крепко прижав Хешикири к себе, застыл. Они стояли так, обнявшись, еще несколько минут, и было настолько тихо, что Ичиго слышал, как пульсирует собственная кровь. Щеки заливало горячим румянцем. Хуже всего, что Ичиго за время пребывания отряда в Киото видел такие сцены не в последний раз. То ли ему так везло, то ли любопытство взяло вверх, но когда Хасебе и Мицутада занимались любовью, уставший от бесконечных переживаний мозг Ичиго попросту отключался. Потом он ненавидел весь мир и себя — особенно, но поделать ничего не мог. — Считаешь это неправильным? — спросил Ишикиримару, продолжая наблюдать за тем, как Ичиго все сильнее смущается. — Нет, — тот мотнул головой. — Совсем нет. Если уж мне приятно просто обнимать братьев, то так… оно, наверное, еще приятнее. Просто это было неожиданно. Ичиго испугался, что про братьев прозвучало как-то слишком двусмысленно, но Ишикиримару был не из тех, кто цеплялся к словам, ища в них скрытый смысл. А обнимать младших братьев Ичиго, действительно, нравилось. В каждом из них имелась какая-то своя, родная и знакомая, особенность, незаметная никому, но такая важная и незаменимая для самого Ичиго. У Гокотая были всегда исцарапаны руки, Яген пах лекарствами, Акита — конфетами, Хаката много болтал, а у Атсуши часто бывали мозоли на руках от тренировок. Он любил их всех и каждого, и поэтому то, с каким чувством смотрели друг на друга, не связанные никаким родством, Мицутада и Хасебе, как прикасались — нежно или властно, но неизменно — бережно, его восхитило. — Я не знаю, способны ли мы на настоящие эмоции, но у некоторых из нас достаточно сильные привязанности. И это касается не только семейных отношений, — просто сказал Ишикиримару. Он говорил об этом легко, словно не впервые задумывался о таких вещах. — В конце концов, мы дорожим не только хозяином. И я считаю, что это хорошо. Это делает нас, чем-то большим, чем обычное орудие. — Может быть, мы идем вразрез со своей природой? Почти триста лет разницы между ним и Ишикиримару, казались сейчас Ичиго огромной пропастью. Он сам никогда не считал себя слишком мудрым и старым, а после того, как часть его жизни безвозвратно сгорела в огне Осакского замка, — совсем молодым. Ему хватало здравого смысла, чтобы не привязываться намертво к прошлому, но что-то в нем самом, как в покореженном куске металла, сломалось. Болезненный страх потери ржавчиной оседал в том, что можно было назвать «душой». Луна медленно двигалась по небу, клонясь к закату. Ичиго знал, что в Цитадели обязательно кто-то из братьев в это время не спал. — Наша природа и нынешняя форма — странная штука, — сказал Ишикиримару. — Но спроси у Хасебе, и он ответит, что Мицутада ему по-своему дорог. Если, конечно, признается. Из всех хозяйских мечей он почему-то выбрал Мицутаду. У людей это сложный процесс, но я думаю, что и у нас это не происходит исключительно из-за желания получить новые впечатления. Хочешь, я тебя обниму? — Вы издеваетесь! — Ичиго даже закашлялся от неожиданности. — Вот видишь. Почему-то ты не хочешь, чтобы я тебя обнимал. Так что просто отнесись ко всему с философской точки зрения и не думай об этом слишком много. Однажды и у тебя появится кто-то, кого ты сам захочешь обнять, и все вопросы отпадут сами собой. И это будут не братья. Ишикиримару говорил тихим, шелестящим голосом, словно заговаривал огонь в храмовом очаге. Он сам будто стал еще больше, и в сидящем на веранде воине-мече виделся очень старый человек, в котором, даже не смотря на простое одеяние, угадывался жрец. В уголках губ блуждала странная улыбка. Ичиго отчего-то улыбнулся в ответ, и тоже захотел, чтобы другой воин-меч, не считая братьев, стал для него кем-то особенным. — Вернуться бы теперь назад, — потянувшись, сказал Ишикиримару. Волшебство его монотонно-шуршащего голоса исчезло, и рядом снова сидел обычный воин-меч, который порядком устал от ночных разговоров. — Полегчало? — спросил он на всякий случай. — Да, спасибо, — от всего сердца поблагодарил Ичиго. Он слишком много придумал себе лишнего, а надежда на возвращение в Цитадель тихонько лежала и никуда не исчезала. До рассвета оставалось еще несколько часов. Ичиго, впервые за все время в Киото, почувствовал, что по-настоящему хочет спать. И что кошмары о пожарах сниться ему точно не будут. Унося тощую накидку и циновку в угол дома, Ичиго все-таки не выдержал и спросил: — Ишикиримару, а у вас есть кто-то, кого вы хотите обнять? Тот, кто дорог вам по-настоящему. — Ммм, пожалуй, да, я расстроюсь, если больше не увижу одну глупую улыбку и не услышу его странные шуточки. Да, это будет потеря. Ичиго не стал уточнять, понимая, что Ишикиримару не зря ответил так уклончиво. Не обо всех вещах можно вот так просто побеседовать на веранде. А кошмары ему, и вправду, больше не снились, к большой радости Хасебе. Капитан третьего отряда счел это хорошим знаком и преисполнился радостного ожидания. Ишикиримару несколько раз подумывал над тем, чтобы рассказать о настоящей причине такого изменения в поведении Ичиго Хитофури, но Мицутада культурно попросил не огорчать капитана. Шокудайкири Мицутада, в отличие от него, редко суетился, а потому и единственным глазом замечал куда больше, чем сам Хасебе. — Я думаю, что хозяин просто не может вытащить сразу нас всех, — сказал Хасебе в один из ноябрьских вечеров. Погода к концу осени стала совсем плохой, постоянно шли дожди и отряд выживал больше за счет помощи горожанам в починке крыш, чем за продажу лекарств. На попытки Хигекири возмутиться, что воин-меч не будет заниматься подобной работой, остальной отряд единогласно предложил сдать самого Хигекири в публичный дом или западным миссионерам за большие деньги. — Нам надо еще подождать. Хозяин в пути, — продолжил мысль Хасебе. В общем-то, эта мысль была не новой, и каждый хотя бы раз подумал о том, что если первый и второй отряды не вернулись к моменту отправки третьего, то не исключено, что и те точно так же могли застрять во временных рамках. — Если мы не вернемся, то лучше исчезнуть окончательно, — угрюмо сказал Окурикара. Он уже облюбовал себе место недалеко от Киото, где можно было бы красиво умереть в одиночестве. — Мы будем ждать, — Хасебе недовольно скривился. — Даже если это займет больше времени, чем хотелось бы. — И почему именно мы так попали? — вздохнул Хигекири. — Лучше перерезать сотню-другую ретроградов, чем валяться без дела. — Успеется, — назидательно ответил Хасебе. Ичиго, сидя возле очага с чашкой чая, в вечерние разговоры теперь вслушивался редко. Приободренный после беседы с Ишикиримару, он все чаще думал не о том, что не увидит братьев, а о том, что сделает, когда они встретятся. Тревожное ожидание сменилось предвкушением, а это всегда было намного лучше. Сейчас Ичиго слушал шум дождя за стеной. Он поливал Киото третий день, и весь третий отряд все это время лениво слонялся без дела. — Никто кота на улице не оставлял? — спросил Ичиго. — А? — оживился Хасебе. — Я ничего не слышу. — Это твои хваленые воины Нобунаги за нами пришли, — Мицутада рассмеялся. Хигекири подвелся и тоже прислушался. Дождь к ночи только усиливался. — Это соседи пришли тебя бить за криво положенную черепицу, — сказал Окурикара. — Глупости, — спокойно рассудил Ишикиримару. — Я уже полчаса слышу, как кто-то бродит вокруг дома. Это просто Амефури , не стоит беспокоиться. Отряд дружно обернулся к нему. — Я не могу позволить, чтобы кто-то бродил вокруг нас! — решительно заявил Хасебе. Остальные члены отряды мысленно не согласились с капитаном, и, ругая чуткий слух Ичиго, вышли вслед за капитаном во двор. Одежда моментально вымокла до нитки, ноги увязли в лужах и грязи по щиколотку. — Ты безжалостный, — просипел Мицутада Хасебе. — Знаешь же, что здесь никого больше нет. На последней фразе третий отряд застыл по стойке смирно с мечами наголо. В ворота тихо поскребли. — Пусть Ишикиримару духов и изгоняет, — сказал Хигекири. Духи и демоны его не беспокоили, а вот сырость и затекающая за шиворот вода — очень. Члены отряда переглянулись. Ишикиримару вздохнул. Вздохнул еще раз и решительно открыл калитку. — Не надо меня никуда изгонять. Я вас третий день по Киото ищу. Еще немного и я бы, в самом деле, стал несчастным призраком невинно пропавшего без вести вакизаши. Третий отряд продолжал, молча, мокнуть под дождем. Одачи плавно ткнулось острием в землю. — А нормально постучать, ты, конечно же, не мог, — сказал Ишикиримару и улыбнулся. На пороге стоял, закутанный в легкий светлый плащ, такой же, как и все, мокрый до нитки, Никкари Аое.