Милосердие

Многие его боятся, но я никогда не понимала, почему. Когда я смотрю в его глаза, я вижу потерянного ребёнка. Я никогда ему об этом не скажу. Когда она впервые встретила Иоанна Сида, перед ней предстал действительно красивый мужчина, изысканно одетый, ухоженный, что разительно отличало его от братьев. Безукоризненно идеальная причёска, аккуратная борода, синяя рубашка из дорогой ткани, красиво отражающей падающий на неё свет. Каждая деталь его гардероба кричала о том, что этот человек педантичен. И только много позже Айя узнала насколько. Когда она его впервые увидела, он без стеснения изучал её, как бактерию под микроскопом. Впрочем, для него все люди не более, чем бактерии. Он отлично умеет прятать свою ненависть ко всему живому за маской добродетели, за улыбкой, за привлекательными чертами лица и за прекрасными голубыми глазами. И всё же, когда они впервые встретились, за мишурой из дорогой одежды и хороших манер Айя увидела что-то, что тут же ускользнуло от неё. Сравнимо с тем, как видишь что-то самым уголком глаза, но когда поворачиваешься, оно исчезает, и ты никак не можешь поймать это, уловить суть. Оно ускользало долгие дни, долгие разговоры ей никак не удавалось понять, почему она видит брата не таким, каким он хочет казаться. Он рассказывал ей свои любимые истории о прошлом. Об их безумном отце упоминал мало, потому что уже стал его забывать. Зато отлично помнил о своей приёмной семье, которая так сильно хотела вылепить из него ангела во плоти, что уничтожила всякое человеческое. Бедный Иоанн был младшим из братьев, но хлебнул горечи столько, что хватило бы на человека вдвое, если не втрое старше него. Он бы никогда не рассказал ей больше, чем другим, потому что во всех разговорах он был скорее слушателем. Не зря он стал Крестителем — люди доверяют ему самое сокровенное, люди исповедуются ему, люди ему верят. Айя тоже верила ему, но ей нечего было рассказать, а потому их уединённые беседы постепенно превращались в его исповедь. Ему не всегда нужно было говорить, иногда она понимала его без слов. На его груди выцарапано слово "Праздность", один из семи смертных грехов. Остальные грехи тоже навечно написаны на его теле, но скрыты одеждой от посторонних глаз, и только "Праздность" всегда виднеется из-под расстёгнутой на несколько пуговиц рубашки. Он выцарапывал эти слова сам, на себе и на других, потому что ему всё время казалось, что он недостаточно идеален, как и остальные. Он рассказал Айе этот свой секрет, и тогда она поняла, что он сломан. В бесконечной погоне за очищением от грехов он потерял суть самого себя и забыл, что такое быть не Крестителем, не Вестником, но Человеком. Она наконец увидела то, что так долго было в нём неуловимо. Он преисполнен гнева, но этот гнев ничто иное, как переродившийся страх. Она увидела боль, погребённую под обломками прошлого, покрытую бесчисленными мрачными воспоминаниями, упакованную в обёртку из веры, искупления и праведности. Она даже пожалела его, но она никогда ему об этом не скажет. Он и так знает это. Он мог бы прочитать её, как он читает всех, забраться в самые дальние уголки её души, узнать то, чего не знает никто. Безуспешно. Потому что в её душе не было тёмных уголков, которые можно было бы осветить и увидеть таящийся в них кошмар. У неё не было тайн и секретов, которые она побоялась бы рассказать кому-либо. Ни одного рычага воздействия, он не имел ни единой возможности давить на неё, он не имел никаких преимуществ. Он был безоружен перед ней. И его это злило. Он пытался возненавидеть её за то, что она имеет над ним больше власти, нежели он над ней. У него не получилось. Потому что глядя ей в глаза он находил там то, чего ему так не хватало, пусть он не мог в этом признаться даже самому себе. В больших серо-голубых глазах он не видел ни намёка на осуждение. Она никогда не смотрела на него хоть с каплей упрёка, что бы он ни сделал. Она смотрела на него с любовью и принятием, с какими никто и никогда не смотрел. Да, его грехи должны были быть обнажены и смыты. Да, он не был достаточно праведным. Да, он должен был раскаяться во всём содеянном. Она знала всё. Она никогда не осуждала его.

***

Теперь, во время активной подготовки к Коллапсу семья Сидов собирается вместе не так часто, потому что каждый занят своими обязанностями, коих немало. И всё же иногда Иоанн устраивает семейные вечера у себя на ранчо, по особым случаям, например, как сегодня. Семья рада принять к себе новую Веру. Красивая молодая женщина со светлыми волосами, оттенка чуть темнее, чем у Айи. С зелёными добрыми глазами, в которых читается благодарность. Она носит белое платье, украшенное цветами, и любит ходить босиком. Иногда наречённая Святая переживает, насколько это безопасно, но Вера утверждает, что так она лучше чувствует родную землю, где она обрела дом. Если Вера всё-таки поранится, Айя будет рядом, чтобы помочь ей. После ужина по обыкновению Иоанн любил прогуляться на свежем воздухе, приглашая с собой Айю. В этот раз он позвал и новую Веру, но та предпочла остаться с Отцом для беседы. Сумерки уже сгустились, воздух начал остывать, звуки стали казаться чуть громче, как это бывает по ночам, в отличие от дневного времени. О чём общаются двое в непринуждённой обстановке? Как правило, они рассказывают интересные или просто забавные истории, делятся размышлениями, стараются рассмешить собеседника. Но что, если у двоих нет хороших историй? Что, если у одного за спиной мрачное прошлое, в котором можно утонуть, если неосторожно ступить со скользкого берега незнания, а у второй — вообще ничего? Казалось бы, остаётся только молчать. — Ты никогда не задумывался, что будет с животными после Коллапса? Они ведь не грешили, их не за что наказывать, — будничным тоном рассуждает девушка, неспешно прогуливаясь рядом с братом, — Ты никогда не думал, есть ли другие миры, там? Был ли у них тоже Коллапс или, может быть, будет? Что они чувствовали? — она указала вверх, на уже потемневшее небо, в котором проступили первые мерцающие звёздочки, — А здесь так красиво. Мне нравится бывать у тебя в гостях. Она всегда заваливает его сотнями глупых вопросов и редко когда ждёт ответов. Она делает это намеренно, чтобы смешить его. И у неё получается. Если бы любой другой человек попробовал пообщаться с Иоанном в той же манере, вероятнее всего, он был бы уже мёртв, в лучшем случае. Младший Сид так и не смог понять, почему ему не хочется придушить или порезать наречённую Святую. — Ты можешь остаться здесь жить. Было бы здорово, не так ли? — замечая, как девушка ёжится от прохлады, он накидывает свой плащ ей на плечи, помогая продеть руки в рукава. Она тонет в этом плаще, хотя когда его носит Иоанн, края едва ли доходят до середины голени. — Я бы очень хотела, милый Иоанн, но ты же знаешь, что я не могу, — Айя по-доброму улыбается брату и греется в пальто, сохранившем его тепло, — Отец просил меня как можно больше ездить по округу, чтобы всюду нести надежду и спасение. Таково моё предназначение. — Я знаю, — мужчина разочарованно вздохнул, но его голос тут же окрасился в радостный оттенок, — Поедешь со мной завтра на Крещение? Айя не раз бывала на Крещении новых избранных Вратами Эдема, где Иоанн купал их в воде с блажью, тем самым очищая от грехов. Не все проходили это испытание, некоторые тонули. Но они захлёбывались не водой, а собственной нечестивостью. Иоанн говорит, они не достойны. Айя никогда до конца не понимала, как он определяет, кто достоин, а кто нет, но она не спорит с братом. Он знает своё дело. — С радостью поеду.