Маки

Рабочий день шел как обычно, но было что-то, что очень сильно тревожило Нормана. Он нигде не видел и не находил Эллисон. Обычно актриса озвучки не выходила за пределы музыкального департамента, но где бы он ни искал, её нигде не было. — Где ты можешь быть? — шепотом проговорил мужчина, осматривая зал звукозаписи со своего рабочего места. Он опустил взгляд на забинтованную руку, что сжимала нежные красные лепестки. Было что-то неправильное в нем, что-то пугающее. Да что там! Актриса при нем же выплюнула подобный. Она вела себя странно, даже слишком странно. Ни с того, ни с сего в слезах убежала, а затем начала избегать. Будто Полк был заразным. В груди болезненно заныло. Что же он такого сделал? Он же не хотел её обижать или задевать. Она сама ему нравилась, ведь девушка была чуть ли не единственной, кто уделяла ему должное внимание: не боялась его, разговаривала, смеялась с ним. Иногда просто сидела рядом, давая понять, что он кому-то небезразличен. Особенно Норман был благодарен за печенье и кексы, что она тайком оставляла для него в его кабинете с кружкой кофе. Наивная, думала, что он не замечает, как она тихо хихикает за поворотом. Но, чтобы не разрушать иллюзию незаметности, он подыгрывал ей. Да и сама она выглядела как маленькое радостное чудо: одного вида ее улыбки хватало, чтобы киномеханик забыл о своих проблемах на пару часов. Ему так не хватало этого. Может, ему не всегда удавалось показать это, но он был рад видеть её рядом с собой. За последние пару дней девушка сильно изменилась: стала бледнее, слабее, менее активной, более пугливой. Да и в целом она выглядела очень жалко и болезненно. И тут явно было дело в лепестках маков. — Простуда, говоришь? — усмехнулся Норман, аккуратно положив лепесток в карман брюк. Он должен найти и объясниться перед Эллисон. Он чувствовал, что с актрисой случилось что-то более серьезное, чем простуженное горло, и это может привести к летальному исходу, если он не поторопиться. И это ощущение паники и безысходности становились с каждой секундой все сильнее. Он обязан с ней поговорить. — Мистер Лоуренс, — спустившись в зал, обратился к директору департамента Норман. Тот лишь устало провел рукой по лицу, тихо рыча. — Что тебе, Полк? — Вы не знаете где Эллисон. Я никак не могу её найти? — Если чего-то ты не нашёл, то этого просто нет в студии. Вчера я отпустил Мисс Пендл домой на пару дней. Уж очень плоха она была. Я удивлен, что ты узнал это не первым. — Дома? — ошарашенно прошептал киномеханик. Его словно молния поразила. Нельзя оставлять Эллисон в одиночестве! Эта не какая-то банальная простуда или грипп! Эти цветы могут расти внутри нее, душить, разрывая лёгкие. Каждая секунда на счету. Неужели никто кроме него не знает. Но, судя по спокойной обстановке в студии, Эллисон хорошо скрывала свой недуг. Весь день Норман сидел как на иголках, дожидаясь окончания рабочего дня. И вот, когда наступил тот самый заветный час свободы, он машинально и небрежно накинул на себя куртку и помчался в сторону дома девушки, не разбирая, кто или что попадается у него на пути. Студия за считанные минуты сменилась людной улицей. Маневрируя между людьми, мужчина быстро перемещался с улицы на улицу, с поворота на переулок. А в голове лишь билась одна мысль: " Эллисон, пожалуйста, будь в порядке». Вот тот самый дом, тот самый подъезд, тот самый этаж и та самая квартира. Норман замер возле двери, судорожно нажимая на звонок двери. Не переставая, он звонил пять минут, десять, пятнадцать. Но ответа так и не было, будто в квартире никого не было. — Элли, это я, Норман, — крикнул киномеханик, продолжая биться в дверь. Но все так же безрезультатно. Тогда пришлось перейти к более радикальному методу — взлому. Через пару минут дверь поддалась, и Норман практически влетел в квартиру, где было подозрительно тихо и темно. Мужчина быстро вошел в спальню. От увиденного он издал тихий вздох отчаяния: мертвенно бледная Эллисон лежала в позе эмбриона па полу в луже крови, что покрывали маки. Эти злополучные цветы проросли на её шее и руках, выглядывали из-под лёгкой окровавленной сорочки на груди, выходили изо рта. Её слабое тельце билось в судорогах, а при каждом вздохе из груди вырывался хрип. — Эллисон! — крикнул Норман, кидаясь к девушке. Та едва смогла поднять мутный, безжизненный взгляд на него. Крепкие руки подхватили её за ноги и туловища, бережно положив на кровать. Сам же киномеханик сел рядом, прижимая к себе слабое, мертвенно холодное тело. — Норман, — прохрипела она, пытаясь выдавить из себя что-то на подобии улыбки. — Тихо, тихо, — ласково, стараясь скрывать панику и отчаяние в голосе, проговорил Норман, — Держись, все будет хорошо. Хотя он сам знал, что ничего не будет хорошо. Полк обнял полуживое тельце, прижимая к груди, и поглаживая по растрепанной голове, где застряло несколько маков. Он весь дрожал, стараясь сдерживать слезы. Впервые за несколько лет Норман чувствовал себя беспомощным ребенком, не знающим, что делать, и у которого забрали самое дорогое. Поэтому мужчина ничего лучше не придумал, как обнимать Эллисон и шептать ей утешительные и ласковые слова. В один момент ему в голову ударила мысль: что если это его последний шанс объясниться с ней, последняя возможность признаться в чувствах. Сейчас он обязан сказать самые важные слова в его жизни, самые заветные и сокровенные. — Я тебя люблю, — сквозь слезы прошептал Норман, прижимая девушку к груди. Но было уже поздно. Эллисон его уже не слышала. Она перестала дышать. *** Похороны состоялись спустя пару дней после того, как новость о смерти девушки распространила по всей студии. Сотрудников охватил всеобщий траур. Никто не мог говорить или смеяться. Впервые за долгое время студия Джоуи Дрю погрузилась в мертвую тишину. На мероприятие собрался весь музыкальный департамент, хоть большинство музыкантов только изредка пересекались взглядами с актрисой и знали только её имя. Вокруг закрытого черного гроба, что слабо блестел в лучах пасмурного дня, столпилась масса людей. Солнечный свет едва пробивался сквозь плотную пелену серых облаков. Дул ветер, разбрызгивая капли моросящего дождя. Все присутствующие были облачены в черные плащи или с опустошенным взглядом держали в руке зонтик. Вокруг висела давящая атмосфера. Она была настолько сильной, что практически мерцала в воздухе и была физической. Впереди всей группы стоял Джоуи Дрю, воодушевленно читая речь. Он рассказывал, какая серьезная потеря для студии, то, что Алиса с её голосам практически оживала, и что сама Эллисон была как ангел, и когда-нибудь она сама им станет. Никто не смел перебивать его или шептать о чем-то своем. И только родители бедной девушки содрогались от громкого отчаянного рыдания. Норман перевел на мужчину и женщину сочувствующий взгляд. Он прекрасно понимал их чувство. Для родителей потерять своего сродни потери всего. Вряд ли смогут когда-нибудь оправиться от этого, и это навсегда останется крестом на их жизни. —"Эллисон была похожа маму» — печально подумал Полк, осматривая миниатюрную, дрожащую фигурку женщины в черном пальто и черной шляпке с вуалью, из-под которой по красным и пухлым щеками скатывались крупные слезы. Норман перевел глаза на Томаса Коннора, что стоял практически за пределами группы. Как ни странно, но сам механик смотрел на него яростным, прожигающим насквозь взглядом. В них читалась вся его боль и ненависть по отношению к киномеханику. Его губы едва заметно шевелились, беззвучно, сквозь зубы, проговаривая «как ты мог». Ведь Эллисон умерла прямо перед Норманом, на его руках. А он ничего не предпринял, чтобы спасти ее или облегчить страдания. Он просто смотрел, как она мучительно умирала. Томас едва держал себя в руках, чтобы не наброситься на Полка и не задушить, выговорив все, что тот о нем думает, но из-за уважения и любви к актрисе он спокойно слушал подходившую к концу речь Джоуи. Норман прикусил губу и отвернулся. В один момент его мир рухнул перед ним, потеряв краски, став жухлым и сухим. С оглушительным треском он разбился на миллионы осколков, в которых отражались все самые яркие моменты, проведенные вместе. Отчаяние и вина поглотили его, давили, душили. Он винил себя в её смерти: долго ждал, медленно действовал. Её сгубил именно он. Норман был виноват перед всеми присутствующими: перед её родителями, перед студией, перед Томасом. Ведь он тоже очень сильно любил Эллисон, а девушка отвечала взаимной добротой. Норман искренне верил, что они будут счастливы вдвоём, поэтому и не препятствовал, хоть внутри и проскальзывала ревность. Киномеханик повернулся в сторону Коннора. Но того уже не было. Наверное, он уже ушел, не выдержав всего этого. И Норман не мог винить его за это. Когда гроб был уже погребен, люди начали медленно расходиться по своим делам. Долгое время миссис Пендл не хотела покидать свою дочь, но, в конце концов, отчаявшись, она последовала за остальными с громким рыданием и содроганием. Возле свежей могилы остался только один человек. Норман припал к холодному, мокрому камню, нежно проведя рукой вдоль фотографии, будто это было живое изображение. На его глазах выступили слезы, а губы исказились в кривой, отчаянной улыбке. — Прости меня, дорогая, — прошептал мужчина. Его рука опустилась на могильную плиту, оставляя там веточку сирени — её любимый цветок.