Маки

Эллисон проснулась в холодном потопу, чувствуя сильное удушье. Все тело было парализовано болью, не удавалось даже встать с кровати. Девушка с глухим стуком упала на пол, схватившись за горло и поджав к груди ноги. Она начала задыхаться от кашля, выплевывая цветы. Их было так много, что через несколько минут вся поверхность пола, где она лежала была покрыта маками. Острая, жгучая боль пронзила её в области груди шеи и рук. Будто что-то разрывало кожу, пробиваясь наружу. Но Эллисон не могла даже пошевелить головой, ведь каждое движение делало лишь хуже. Перед глазами все темнело и расплывалось. В тот момент Пендл казалось, что она вот-вот умрет. Она начала терять сознание. Окружающий начал распадаться на бесформенные, цветные пятна. Хотелось закрыть глаза и провалиться в приятную, спокойную тьму, где не было той невыносимой боли. Сейчас Эллисон смерть не казалась столь ужасной или страшной. Даже, напротив, она была такой заманчивой и привлекательной. Ведь это как спокойный, расслабляющий сон, который никто не сможет прервать. Но почему-то девушка продолжала цепляться за жизнь из последних сил. Ей было страшно. Её пугали безмятежное спокойствие и тьма, что с каждой секундой становилась все плотнее. Боль была настолько сильной и невыносимой, что Эллисон практически ничего не чувствовала кроме металлического вкуса крови, заполнившего весь её рот вместе с пресловутыми цветами. Ей было ради чего жить! Она вспомнила свой родной дом, в котором провела всю юность, родителей, что окружали её любовью и заботой, Алису, что без голоса девушки будет немой и потеряет свою суть, вспомнила Джоуи, Тома… Она подведет их, если умрет здесь и сейчас. И еще от чего умрет? От неразделенной любви к человеку, которому все равно на её чувства! Наивно было полагать на взаимность, наивно было ждать, что он спасет от страшной болезни. Интересно, а он заметит, если её вдруг не станет? Казалось, что прошла целая вечность. Эллисон не знала, сколько времени так пролежала на полу, судорожно прижал ноги к груди и выплевывая маки. Окружавший её мир полностью покрылся кровью. Все, что чувствовала в тот момент девушка, были адская боль и невыносимый кашель, вместе с которым не переставали выходить маки. Эти злополучные цветы проросли на её шее и руках, выглядывали из-под лёгкой окровавленной сорочки на груди, выходили изо рта. Её слабое тельце билось в судорогах, а при каждом вздохе из груди вырывался хрип. И только одна мысль билась в раскаленном рассудке: «Пожалуйста, найдите меня». Маки разрывали бледную кожу, вырывались изо рта и глубоких ран на груди, оплетали шею, душили, полностью заполняя собой глотку. Корни цветов уходили вглубь тела, крепко сжимая сердце и лёгкие. От болевого шока Эллисон уже ничего не чувствовала. Невыносимая боль полностью парализовала её. Вдруг сквозь темноту, будто через плотно забитую ткань до нее донеслись настойчивый звон дверного колокольчика, а за ним и напористый, громкий стук. Эти звуки были сейчас столь резкими и неестественными, что, казалось, будто доносились из другого мира. А затем она услышала голос. Такой далекий, но такой желанный. Значит, ещё есть надежда, что её спасут! Ещё не все потеряно! Усилием воли Эллисон приоткрыла мутные от боли глаза. Краем угасающего сознания девушка увидела перекошенное от отчаяния и страха знакомое лицо киномеханика. — Норман, — прохрипела Эллисон, пытаясь выдавить из себя что-то на подобии улыбки, но вместо этого губы изогнулись в кривой, дрожащей дуге. Вместе со словами из её горла также вырвались несколько красных цветов, что прилипли к её окровавленному подбородку. Словно через грязное, пыльное стекло она наблюдала, как Норман бросился к ней, присев на колени, убрал с лица растрепанные пряди рыжих волос и попытался стряхнуть маки. Но цветы крепко приросли к плоти, и поэтому каждое движение отдавалось новой волной боли. Из груди девушки вырвался приглушенный стон. — Тихо, тихо, — ласково, стараясь скрывать панику и отчаяние в голосе, проговорил Норман, — Держись, все будет хорошо. Все будет хорошо… А будет ли? Надежда на это угасала с каждой минутой, но Эллисон упорно хваталась за неё. Норман был с ней, и он беспокоился о ней, боялся потерять. Сквозь судороги девушка чувствовала тепло его широких, забинтованных ладоней, что обхватили её за туловище и ноги, уложив на кровать. Это тепло обжигало нежную кожу, но в тоже время давало ощущение жизни. Эллисон не хотела, чтобы этот момент прекращался. Хотелось, чтобы он длился вечность! Поэтому девушка из последних сил, поджав ноги к груди, прижалась к мужчине, что устроился рядом с ней. Актриса подняла на него голову, вглядываясь в расплывчатые, нечеткие черты лица. Норман улыбался. На его глазах постепенно набухали слезы, а дрожащая улыбка казалась искренней, полной сочувствия и боли, но в тоже время она утешала. Это радовало Эллисон, ведь она понимала, что не одинока в такой момент. Через слабость она улыбнулась в ответ и, протянув руку, смахнула большим пальцем слезы, оставляя на морщинистой щеке кровавый след. — Я не хочу тебя терять, — дрожащим шепотом одними губами проговорил Норман, пытаясь сдерживать бурю эмоций. Со слабой улыбкой на мертвенно бледном лице Эллисон наблюдала, как лицо киномеханика стремительно меняется от отчаяния и страха до слабой надежды. Неужели только сейчас, когда сил бороться уже не оставалось, она увидела его настоящие чувства. Но… все не должно было быть так! Внезапно девушка почувствовала, как её крепко обняли, прижимая к груди. Тепло чужого тела окутал её со всех сторон, а из звуков во всем мире остались только стук сердца и судорожные рыдания. — Я знаю, — прошептала Эллисон, прижимаясь к Норману. Не в силах держать глаза открытыми, она опустила веки, погружаясь во тьму, из которой уже невозможно было выбраться. Сознание медленно покидало её, и последнее, что она услышала, были слова: «Я тебя люблю». *** Ослепительный яркий свет резко ударил в привыкшие к темноте глаза. С трудом подняв веки и жмурясь, Эллисон осмотрела помещение, в котором оказалась. Точнее грязно-желтый потолок, в который уткнулся её взгляд. Яркие лучи заходящего солнца проникали приоткрытое окно, падая на уставшее лицо. Причудливые тени ложились таким образом, что добавляли ему пару десятков лет. По крайней мере Эллисон так себя ощущала. Девушка глубоко вздохнула, жадно глотая воздух, которого ей так катастрофически не хватало. Как ни странно, но дышать стало гораздо легче, а боли, что сжимала грудь и горло, как будто никогда и не было. Эллисон никогда бы не подумала, что будет так наслаждаться простыми вздохами. Она была жива, её удалось спасти. Но… как? Ведь она была на волоске от смерти. Актриса аккуратно коснулась шеи. Маленькая ручка нащупала мягкие бинты, что туго обвязывали горло. Вздрогнув, Эллисон поднялась в сидячее положение и посмотрела на свои руки. От кисти до локтя они были замотаны такими же стерильно белыми марлевыми полосками. Только сейчас она заметила, что была не в своей небольшой деревянной кровати, а в металлической, слегка облезлой койке, а сама девушка была в просторной сорочке, в которую обычно одевали больных в больнице. Как? Когда она успела? С каждой секундой в голове появлялось все больше и больше вопросов, на которые никак не находились ответы. Их было так много, что, казалось, разум просто взорвется от их напора. Ох! Она только-только выкарабкалась с того света, а уже страдает от головных болей! Напротив постели, в тени, опустив в дремоте голову, сидела высокая мужская фигура. Её неопрятные светло-русые пряди волос падали на лицо, от чего она казалась ещё более непонятной. Но тем не менее Эллисон прекрасно знала, кому принадлежали все эти черты. — Норман, — слабо позвала девушка, прижимая руки к груди. Мужчина встрепенулся и, что-то тихо ворча в полусне, приоткрыл глаза. Но, увидев Эллисон, сразу же подскочил с места и бросился к ней. На лице появилась широкая, едва дрожащая счастливая улыбка, а в глазах загорелись две радостные искры. Казалось, что он вот-вот мог расплакаться от облегчения. Он весь дрожал, а из груди вырвался приглушенный всхлип. — Эллисон! — дрожащим, хриплым голосом прошептал Норман, прижимая к себе актрису, — Я уже почти перестал верить, что ты очнешься! Врачи опасались, что ты не сможешь это пережить! — Норман! — пискнула Эллисон, пытаясь отстраниться от киномеханика. Она невольно улыбнулась, приставив к широкой груди ладони. Конечно, ей нравилось быть в объятиях и слушать быстрый стук сердца, но для приличия стоило поддерживать дистанцию. Норман, почувствовав, что его толкают, понимающе кивнул и отпустил руки. Как никак, а Эллисон сейчас было необходимо личное пространство. Поэтому стоило сдерживать эмоции. По крайней мере сейчас. — Ну, как ты? — спросил Полк, наклонив в сторону девушки голову. Он едва заметно подпрыгивал на месте, будто нетерпеливый ребенок, которому обещали рассказать последние сплетни. Было довольно странно видеть его таким… радостным и игривым. Хотя Эллисон не могла сказать, что таким он ней не нравился, даже наоборот. Неужели такой Норман настоящий? Довольно интересное зрелище. — Гораздо лучше, чем было, спасибо, — слабо улыбнулась Пендл, —Что со мной произошло? — У тебя была редкая болезнь, что сильно зависит от эмоционального состояния. К счастью, тебя успели вовремя реанимировать. Правда теперь все твои руки, шея и грудь в шрамах, да и с сердцем могут быть осложнения, —спокойно проговорил Норман пожав плечами, а затем он громко выдохнул, проведя рукой по лицу — Я сам толком не понимаю, что это было. Вроде это назвали «ханахаки», явно что-то азиатское, судя по названию. Очень странная вещь. Врачи отнести это чуть ли не к магии. — Магия — это наука, которую человек ещё не в состоянии понять, — тихо хихикнула Эллисон, прикрывая улыбку ладонью, — Именно так ты говорил, не так ли? — Да, именно, — усмехнулся Нормам, обнимая девушку за плечи. Та не была против. Точнее даже не обращала внимание, погрузившись в свои мысли. Её лицо тут же стало более серьезным, а с губ сползла улыбка. — Эллисон, что-то не так? — встревоженно спросил мужчина, взяв в свою руку ладонь актрисы. Она лишь громко вздохнула и отвернулась, стараясь не смотреть в глаза. — Но… все же… Почему? — Что «почему»? — с явным непониманием, нахмурившись, переспросил Норман, пытаясь повернуть Эллисон к себе лицом. Но девушка лишь отмахивалась, поджимая ноги к груди. — Почему… Почему ты пришел тогда ко мне? Разве у тебя нет своей личной жизни? — Я не мог поступить иначе, — спокойной проговорил мужчина, убирая с лица девушки непослушную прядь волос, — Я видел, в каком ты была состоянии, видел, как ты выплюнула цветок. Я себе места не находил, когда ты не пришла на следующий день! У меня было предчувствие, что с тобой случилось что-то ужасное, и это чувство меня не обмануло… — Правда? — слабым голосом прошептала Эллисон, через плечо глядя в глаза Нормана, в которых не было ни равнодушия, ни раздражения, что обычно отражались там. Только искреннее беспокойство. — Когда бы я тебя обманывал? — ласково улыбнулся мужчина, передернув плечами. В ответ Пендл тихо фыркнула, невольно улыбнувшись. Сейчас ей казалось, что они были как застенчивые подростки, что первый раз остались наедине с объектом своих симпатий: так же неловко это было. — И то верно, — потупив взгляд, пробормотала Эллисон, разворачиваясь. Она уставилась в простыню, будто в складках белой ткани, что настойчиво мяли её пальцы, было что-то важное. Девушку очень волновало то, что она собиралась спросить, но духу, чтобы это произнести, не хватало. — Норман, зачем тебе я? Ведь у тебя наверняка уже есть своя семья… На это Полк лишь звонко рассмеялся, хлопая себя по коленке. Правда было не совсем понятно: было ли это истерическое рыдание или нервный смех. Но тем не менее спустя минуту он успокоился, смахнув с глаза слезу. Эллисон, недоумевая, уставилась на него. В её взгляде отчётливо читался немой вопрос «что здесь смешного». И, не получив сразу исчерпывающего ответа, обиженно отвернулся. — Откуда ты вообще это взяла? У меня уже много лет не было второй половинки. Только не обижайся на старика, — Норман положил свою руку на щеку Эллисон и нежно повернул к себе, — Ты единственная, кто напомнил мне, что значит любить и быть любимым. Ты моё радостное чудо. Я благодарен тебе за милые беседы, за печенье, за твою улыбку, да и просто за то, что ты со мной и не боишься меня. Благодаря тебя я знаю, что важен кому-то. С каждым словом щеки девушки покрывались все более ярким румянцем, а губы сжимались в тонкую полоску. Как же все это смущает! Она даже не могла посмотреть ему в глаза, что там говорить про то, чтобы сказать что-то в ответ! Заметив такую реакцию, Норман тихо усмехнулся, погладив большим пальцем по щеке, полной веснушками. Между ними повисло молчание. Но оно не давило, нет. Напротив, этот момент спокойствия был наполнен некой магией и очарованием. Хотелось, чтобы он длился вечность. Но вдруг Норман нахмурился и отстранился. На его лице все еще была улыбка, но она скорее была печальная и полная некого непонятного сожаления. Мужчина тяжело вздохнул и, сгорбившись, повернулся к Эллисон спиной, свесив с кровати ноги. — Но тем не менее я понимал, что вряд ли смогу дать тебе должного счастья. Я видел, что ты стала все больше времени проводить с Томасом, видел, как ты с ним смеялась и радовалась. Вы часто уходили вместе домой, держась за руки. И ты была…счастлива. Да, именно так. Я решил, если тот мужчина сможет подарить тебе счастье, то я отступлю и не буду лезть. Не хочу быть третьим лишним… — Глупый киномеханик, — звонко рассмеялась Эллисон и крепко обняла сзади мужчину, прижимаясь всей грудью к его спине. Её смех, похожий на резвое пение птиц, эхом разлетелся по пустой комнате. Сейчас этот звук казался самым прекрасным во всем мире. Как давно Норман его не слышал. Ему казалось, что прошла целая вечность с того момента. Он поднял голову и развернулся к своей подруге корпусом. На его щеках выступил едва заметный румянец, а на лице появилась улыбка удивления. Эллисон в ответ широко улыбнулась, прижимаясь щекой к плотной ткани рубашки. — Умный, то такой дурак! Конечно, к Тому я неравнодушна, и он весьма приятный человек, но к тебе я привязалась сильнее. Разве я стала бы каждый день печь печенье для того, кто мне не нравится? Нет. Норман Полк, я люблю тебя и хочу быть только с тобой! Разве то, что произошло не доказывает искренность моих чувств? На это киномеханик покраснел, громко ахнув. Он был сбит с толку, не знал, как ответить, ведь раньше мало кто его любил, да и сам он, несмотря на свои года, мало имел опыта в этом. Но тем не менее глупо было отрицать очевидное. Глупо было отрицать щекочущее чувство в животе, приятную, тягучую боль в сердце, отчаяние, когда он увидел её покрытое маками тело и облегчение, когда ей удалось выжить. — Я тоже тебя люблю. — Так давай же будем вместе без этих ужасных цветов!