Ноктюрн

      Густые влажные леса полны зелени и ярких цветов, способных любого свести с ума дивным ароматом, а под их сенью спрятаны Логова нагов. Они плескались в холодных реках, ловили быструю дичь и свивали во мраке Логов бесчисленные кольца. И когда солнце опускалось за горизонт, наступало время историй. Их рассказывали Старые, чьи глаза затянуты бельмами, давным-давно не покидающие влажных пещер. Они говорили о заповедном месте в сердце лесов, что небеса как-то попросили нагов охранять. Охотящиеся слушали, и только Тен’аши раз за разом спрашивал, от чего и кого нужно хранить.       Заповедное место притягивало Тен’аши. Ему нравилось чувствовать, как мягкость лесной подстилки сменяется твердостью камня — здесь его было много, целые тропы, будто змеи свивались в клубок и устремлялись вверх крепкими стенами с широкими провалами окон, из которых всегда смотрела темнота. Но к стенам Тен’аши не приближался: таков был запрет Старых, что свивали бесконечные кольца в глубине Логова. Только однажды Охотящиеся испытывали себя каменными стенами, но день этот не наступил, и Тен’аши ждал, лежа на нагретых солнцем камнях.       «Ты вползешь через проем, что укажет заходящее солнце. И найдешь выход, указанный солнцем восходящим, — говорили Старые, когда Тен’аши подносил им пойманную на охоте дичь. — Ты возьмешь внутри любую вещь, как знак, что это и вправду случилось, — наставляли они, расчерчивая его лицо полосами охры. — Но не тронешь ни одной из масок на Большой стене. Иначе — познаешь Небесный Гнев».       Тен’аши ждал, пока последний из солнечных лучей укажет ему дорогу, и вместе с ним вполз сквозь широкий проем на холодные, будто не знавшие живого тепла камни. Ни единого луча света, ни одной искры жизни не ощущал он под сумрачными сводами, только беззвучную беспредельность, отсекшую все знакомые звуки леса. И лишь время еще существовало: оно бежало стремительно покидающим тело Тен’аши собранным за день теплом.       Время исчезло, и Тен’аши больше не чувствовал собственного тела, не мог пошевелить даже кончиком хвоста, но прежде чем холод погасил его сознание, он увидел, как в глубине темноты рождается серебристый свет. Тен’аши должен был испугаться, но лишенное тепла его тело не могло порождать страх. Сердце билось размеренно, с трудом разнося по венам густую стылую кровь. Все, что мог Тен’аши — смотреть, и под его взглядом серебристых песчинок становилось все больше, и вскоре он видел и гладкий камень стен, испещренный трещинами, будто старыми ранами, и темные очертания уходящих вверх резных столбов, и провалы глазниц белых масок, украшающих стену. Свет рождал тени, и маски смеялись и рыдали в густой темноте. Тен’аши смотрел на них и благодарил холод, лишивший его разум эмоций, а тело — движения.       Свет лился и лился, его стало так много, что он засветился зрачками в пустых глазницах масок, и Тен’аши окружил шепот. Он слышал множество слов, но не мог разобрать и половины, и еще меньше из них казались знакомыми. А маски шептали, перебивали друг друга, и Тен’аши казалось, что они говорят невероятно важные вещи, только он никак не может постичь их. Маски сердились. Свет из их глазниц устремился к Тен’аши, но так и не коснулся — рассыпался под заглянувшим в окно серым рассветным лучом.       Солнце вернуло тепло. Забилось быстрее сердце, разгоняя по телу кровь и возвращая движение. Тен’аши содрогнулся всем телом, мелкими бисеринками пота выталкивая из себя запоздалый страх. Заповедное место больше не казалось ему привлекательным, и Тен’аши понимал всех Охотящихся, что не хотели спрашивать о нем больше, чем говорили Старые. Медленно, будто старую чешую Тен’аши сбросил с себя остатки оцепенения, схватил первый подвернувшийся под руку камень и устремился к окну. Он не услышал, как за хвостом, стуча по камням змеиной погремушкой, что-то тянулось.       Едва кончик хвоста Тен’аши оказался снаружи, как сверху раздался скрежещущий звук. Он резко запрокинул голову и увидел, как пришли в движение камни, украшавшие верхушку заповедного места: диковинные существа расправляли каменные крылья, поднимали вверх блеснувшее в солнечном свете оружие. Тен’аши выронил камень и метнулся под спасительную сень деревьев так быстро, как только мог. И не успел. Брошенный каменной рукой меч настиг его среди деревьев и пригвоздил к земле.       Когти Тен’аши бессильно рвали дерн, а все тело извивалось, как пойманная в рогатину змея. Могучие кольца свивались пружиной и расслаблялись, но только выталкивали больше густой алой крови из широкой раны. Он оскалил зубы, из горла вырвалось шипение:       — Я же сделал все, как велели Старые. Почему?       Все наги приходили в заповедное место и возвращались, и никто не рассказывал о каменных стражах. Истории Старых о Небесном Гневе давно считались просто историями. Тен’аши конвульсивно дернулся, сворачиваясь тугим клубком, и с кончика хвоста что-то сорвалось. Перед лицом Тен’аши лежала белая маска с трещиной вместо рта и улыбалась ему провалами глазниц.       — Я не брал! Не трогал! — он попытался отползти от нее, но пригвожденное тяжелым мечом тело не слушалось. Только совсем рядом послышались глухие каменные шаги.       «Ты хочешь жить? — голос мягко ткнулся в виски, и Тен’аши замер, тяжело дыша и глядя, как на поверхности маски разгораются неизвестные письмена. — Хочешь? Тогда надень меня!»       Тен’аши оглянулся. Безликий каменный истукан над ним заносил копье с широким блестящим лезвием. Ладонь Тен’аши будто сама собой схватила маску и прижала ее к лицу. Глазницы полыхнули серебром. Истукан еще мгновение стоял с занесенным копьем, а потом осыпался мелкой каменной крошкой.       «Я хочу жить», — мысленно ответил маске Тен’аши. Алебастровые губы искривились в победной улыбке. — «Мы хотим».