Ноктюрн

      Сквозь ладонь отчетливо проступали контуры древесного ствола. Плотная, шершавая кора, отметина от сломанного сука — будто смотришь через мутное стекло. Она сжала и разжала пальцы, ощущая как короткие ногти впиваются в ладонь, а по всей руке пробегает напряжение от усилия. Рука, пальцы — все определенно существовало, она чувствовала тяжесть колец и плотного кожаного браслета. А еще видела сквозь собственную руку траву и поваленный ствол и совсем не видела ботинки.       За спиной шелестел лес, и с каждым вздохом его шелест становился громче и настойчивей, обретая направленность. Шелест толкнул в спину, и она побежала, сметая с высокой травы серебристую дымку. Дымка поднималась все выше, сплеталась сияющими контурами, и вот перед глазами мелькнул чешуйчатый плавник. Огромная девонская рыбина беззвучно раскрыла рот и растворилась в просвете между деревьями.       Серебристых силуэтов становилось все больше, они выныривали под руками, толкали в спину, обдавали холодом, сверкали перед глазами затейливыми узорами чешуи. Если всматриваться слишком пристально — сквозь узоры проступали письмена. Она знала их — и не могла разобрать ни единого слова. Быстрее. Спину будто обдало дыханием чего-то огромного, и она побежала так, что все вокруг слилось в сплошную серебристую полосу.       Дыхание сбивалось, она беззвучно открывала и закрывала рот, ловя обжигающий легкие воздух, а за спиной давило, поднималось волной нечто, готовое вот-вот обрушиться, поглотить, оглушить тишиной. Впереди мелькнул огонек — желтоватое дрожащее пламя, которое никак не могло быть частью серебристого леса. И она устремилась к нему, как к единственному спасению от лесного морока. Где свет, там и люди.       Деревья кончились внезапно. Она вылетела на поляну, зарывшись коленями в опавшую листву. Шелест затих. Тихо потрескивали ветки в небольшом костерке, он слепил глаза, и стена леса вокруг казалась непроглядно черной, безмолвной и неподвижно далекой. Она смотрела в огонь и чувствовала, как восстанавливается дыхание, а смявшие рукав куртки пальцы становятся все плотнее, наливаясь теплым живым цветом. Костер затрещал веселее, потревоженный длинной узловатой веткой. Она зацепилась за нее взглядом — поднялась по обугленным сучкам и узловатым сплетениям к держащей ее руке, надорванному рукаву пальто, часам с разбитым циферблатом, застывшим на полудне. Человек, ссутулившись, сидел прямо на земле, русые пряди падали на лоб, закрывая густыми тенями лицо, и толь ветка в руках то и дело шевелилась, поднимая в воздух шипящие искры. Она знала его. Откуда-то знала с всепоглощающей ясностью, но совершенно не помнила. Как не помнила сейчас ни собственного лица, ни имени.       — Вы… — она сбилась, голос звучал слишком громко и отчетливо неправильно для беззвучной лесной поляны, — ты… зачем… здесь?       — Я жду, — ответ смешался с треском искр, звучал будто откуда-то со стороны. — Скоро должен приплыть корабль.       — Сюда? — она недоуменно оглянулась, но вокруг по-прежнему был только лес, вот только пах он почему-то морским ветром.       — Да, если ждать как следует — обязательно.       Голос вплелся в поднимающийся туман, и она вдруг поняла, что никакого леса нет, только крутой поросший травой косогор, а вокруг плещется бесконечное море, и вместо костра качается на узловатой ветке фонарь. Только человек по-прежнему был здесь — всматривался в теряющуюся в тумане морскую даль, а ветер трепал полы старого пальто без пуговиц. Она откуда-то знала, что пуговицы раньше были, и это казалось важным, что теперь их не было. Он вытащил зубами сигарету из мятой пачки, затянулся и кончик ее сам собой вспыхнул.       Она зябко поежилась, обхватила себя руками, стягивая края короткой курточки, и тоже посмотрела на море. Под ее взглядом туман расступался, но море было чистым до самого горизонта. Откуда-то она знала — будь там корабль, непременно рассмотрела бы.       — Ничего нет, — тихо сказала она.       — Есть, — с губ вместе с выдохом сорвалось облачко сигаретного дыма. Оно некоторое время висело в воздухе, а потом вспыхнуло серебристыми прожилками, превращаясь в большую рыбу и ловко нырнуло вниз. Раздался всплеск.       — Так это ты… их? — она почти задохнулась от вспыхнувшей в груди обиды, будто чья-то рука пробежала по всем внутренностям и сдавила горло.       — Не я, — он выдохнул еще одну рыбину, которая игриво щелкнула хвостом у самого ее носа.       — Давно ждешь? — она подошла к самому обрыву и зачем-то взглянула вниз. Море накатывало волнами и отступало под мощными взмахами плавников. Как она сразу не поняла — это не трава, а чешуя. Только узор у нее такой. А может и не узор. Стоило подумать о чешуе, как она почувствовала, что стоит на узкой и скользкой рыбьей спине, а фонарь растет прямо из нее, как у больших глубоководных рыб. Только эта почему-то плыла по поверхности.       — Все время, — он поддержал ее под локоть и втащил обратно на узкую площадку у фонаря.       — А она плывет?       — Плывет.       — И как… тогда? Как найти то, что плывет неизвестно где? — она нахмурилась и крепче вцепилась в ножку фонаря, потому что показалось, что рыба сейчас уйдет на глубину, как ей и положено. Но рыба только щелкнула пастью, ловя рыбку поменьше.       — Нужно идти, — он нахмурился. Она не видела это — но чувствовала сгустившимся туманом и низкими дождевыми облаками, — если где-то ждут, то обязательно придешь.       — А я… приду? — она спросила, потому что точно знала — пора уже быть где-то совсем не здесь. Время заканчивалось.       — Иди, — он выдохнул еще одно облачко, превратившееся в маленькую рыбку, замершую в шаге над поверхностью волн, и посмотрел прямо на нее чернотой пустых глазниц, до этого укрытых русыми волосами. И она зажмурилась и прыгнула вперед, тут же вцепившись пальцами в крепкий спинной плавник.       Обернулась она только один раз. Человек стоял, и вокруг него клубился туман, а рядом был только фонарь на узловатом яблоневом суку. И если она встретит корабль — то непременно укажет ему направление.       Перед глазами плясал теплый огонек, какой бывает только в окнах, где кого-то ждут. Она потянулась к нему и открыла глаза.