*
Утром желание сбежать вернулось. Обрывки мыслей складывались в ещё не сказанные фразы. Следовало запереть их внутри и никогда не выпускать, не идти на поводу у любопытства, выйти из игры и унестись прочь. Только по-настоящему он хотел одного — победить. Подобрать пароль первым. В глубине души он знал, что останется. По крайней мере, ещё на один день. Сделает ещё шаг, а там будь что будет. Было страшно делать этот шаг. Эллиот не понимал, что пугает его сильнее — то, что он не сможет раскрыть Тайрелла или то, что Тайрелл сможет раскрыть его.*
Не обнаружив Тайрелла в столовой, он выдохнул с облегчением, но вскоре вынужден был признать, что вроде как разочарован. Эллиот думал, что без Тайрелла будет чувствовать себя свободнее, но нет. Беспокойство не отступало. Нужен был кофе — чем крепче, тем лучше. Кофе многое исправит, но… — Привет, — раздалось за его спиной. — Здравствуй, — скупо выдавил он, унимая ложные мурашки. Анжела. Со своей улыбкой, скрывающей тревогу. Вот кого не нужно разгадывать — вся как на ладони. — Ребята уже позавтракали, придётся тебе терпеть мою компанию. Отказать было бы слишком странно. Надеясь лишь на двойной эспрессо, Эллиот кивнул.*
Стоило попытаться узнать что-то дельное, но он боялся показаться подозрительно любопытным. Соблюсти баланс было непросто, особенно учитывая, что Эллиот не очень умел поддерживать разговор. Он не мог жонглировать словами, а если и пробовал, они разлетались, падали, выходили из-под контроля. Он ненавидел общие фразы, но привык отвечать именно ими: односложно, вынужденно. Лишь потому, что люди слышат, но не слушают. Что надёжнее и безболезненнее держать всё в себе. Нет слов — нет последствий. А вот Анжела болтала без умолку, готова была открыться первому встречному — особый вид одиночества. При этом казалось, что она ещё верит в людей, надеется найти в них что-то светлое, обнадёживающее, за что сможет уцепиться. Эллиот цеплялся за тьму. Играл в «кто окажется темнее?», «кто сорвётся первым?» и всегда выигрывал. У всех есть слабости. Под каждым слоем тьмы скрыта новая чернота. Даже если кажется, что кромешнее некуда, это не больше, чем иллюзия. Порой достаточно ничтожной детали. Поймай снежинку — а там приручишь и снегопад. Да, Анжела одинока, но не так, как он. Она из тех, у кого есть друзья, кому есть, с кем отметить День рождения или побеседовать за бокалом вина пятничным вечером, но это — не то, что ей нужно. Одиночество среди людей — вот её диагноз. Ей тоже страшно. И, может, она видит в нём потенциальную родственную душу, того, кто мог бы заполнить пустоту. Эллиот помрачнел. Заполнять чью-то пустоту не входило в его планы. Нельзя дать надежду, зажечь свет, а потом скрыться в ночи и обрубить провода. Он знал: его собственную пустоту Анжела не заполнит. Даже если попытается, даже если искренне захочет. Эллиот задержал взгляд на её шее, где под тонкой кожей билась синеватая жилка. На миг он почувствовал себя вампиром. Может, так и было. Может, это он делал хуже другим, ошибочно представляя себя жертвой. Может, бояться следовало его. Ведь он себя боялся. Каждый раз, когда не мог нажать на свой внутренний «стоп», когда всё, чего он хотел — испытать реальность на прочность. Это всегда было, как в последний раз. Он не боялся не проснуться новым утром, страшно было лишь остановиться, не дойти до предела, спасовать. Поэтому он здесь. Поэтому не ушёл вчера. — Эй, ты слушаешь?.. Он вздрогнул: в глубине глаз Анжелы пряталась надежда. Эта надежда лопалась вместе с крошечными капиллярами, разливаясь узорами кровоподтёков. Эта надежда её убьёт — рано или поздно, без сомнений. — Я как со стеной разговариваю. В словах не было упрёка; это пришлось Эллиоту по душе. — Задумался. У меня бывает. Он крутил в руке натёртую до блеска ложку, не решаясь нарушить ровную поверхность мусса. — Ничего, все мы здесь… со странностями. Я тоже сегодня сама не своя. Вечером беседа с Тайреллом, — Анжела опустила взгляд, словно смутившись. Вот оно. Та самая крупица, которую нужно ловить прямо сейчас. — Почему ты волнуешься из-за этого?.. Эллиот старался говорить как бы между прочим, не придавая словам большого значения. Судьба мусса была решена: он таял во рту — сладкий, но не приторный — пример идеального баланса. Секунды таяли тоже, но слишком долго, как снежинки на холодной руке. — Он оценивает нашу работу, — наконец сказала Анжела. — Не только ту, что в офисе. Работу над собой, преображение. Здесь всё важно. А я хочу… выбраться. Не стать одной из тех, кто только и делает, что врёт себе и ходит кругами. Тайрелл распознаёт и такую ложь. — Он может остаться… недоволен? — Нет. Не то чтобы. Он против примитивных методов, запугивания и наказания — не в его стиле. Он лишь указывает путь, а мы ему верим, потому что знаем, что… — Анжела вдруг замолкла. — Что?.. Эллиот превратил любопытство в айсберг: верхушка видна, но основная часть скрыта под водой. И там, в глубине, творится нечто, над чем никто, даже он, не властен. Несколько секунд Анжела будто решала, стоит ли ему доверять, и отчего-то выбор пал на безрассудное «да». — Что он лишь притворяется таким же, как мы, — выдохнула она. — Что он — посланец высших сил. Через него они говорят с нами.***
Иногда он представлял, что звёздами можно жонглировать. Но делать это нужно быстро, иначе обожжёшь ладони. Так и с людьми. Если и прикасаться к кому-то, имея в виду не только физическое касание, то чем быстрее отдёрнешь руку, тем лучше. Тем слабее ожог. Эллиот знал, что значит обжигаться. Пепелище его души остыло, боль притупилась, уступив место страху и той самой жажде, которая вела его вперёд и сейчас. Он шёл к домику Тайрелла, на вторую беседу. Целую неделю он провёл в этом странном месте, он терпел людей, работал и исправно ходил в медцентр. Он делал всё, чего требовали здешние рамки, и всё лишь для того, чтобы прийти сюда. Только ради второй попытки. Он даже готов был признать, что неделя прошла не совсем ужасно. Эллиот ненавидел систему, но в критической ситуации помогало только это — режим, строгий порядок, дела, следующие одно за другим. Только так можно было сбежать, только так в голове хоть чуточку прояснялось. Самым тяжёлым были приёмы пищи и работа — присутствие людей, которых он видел насквозь, тяготило. Зато Эллиот почти привык к Анжеле — она, словно посчитав своей миссией не оставлять его одного, каждый день завтракала и обедала с ним вместе. Его даже почти не утомляли её по большей части пустые разговоры. Ещё одним светлым пятном стала Криста; не сказать, что Эллиот вдруг почувствовал пользу терапии — нет, это он читал Кристу, а не она его. Но сеансы успокаивали — может, виной тому был её приятный, навевающий сон голос. Эллиот непрестанно за всем следил и задавался вопросами. В чём подвох? Для чего Тайрелл собрал этих людей? Явно не ради бескорыстной помощи. Точно не для очищения чужих или собственной души. Так зачем? У Эллиота было одно маленькое предположение, которое он надеялся в скором времени проверить. А пока его ждал ещё один вечер в гостях у Тайрелла.*
Когда Эллиот поднялся на крыльцо, ему жутко захотелось войти без стука. Ведь дверь открыта, так? И можно застать Тайрелла врасплох. Можно получить преимущество, однако… Нарушив правило, он шагнёт на ступеньку ниже. Он даст сопернику право на ответное нарушение. А оно может оказаться вовсе не таким безобидным. И всё же хотелось хоть краем глаза увидеть, как Тайрелл его ждёт. Ждёт ли вообще? Сидит ли в кресле расслабленно, потягивая чай, или, напротив, напряжён, нервно вцепился в подлокотник, хмурит брови? Смотрит ли на дверь, следит за секундной стрелкой? Или ему и вовсе плевать, и он даже не собирается никого читать, просто Эллиоту нравится так думать, нравится видеть себя мишенью?.. Глубоко вдохнув, он постучал. Если он и нарушит правила, то не первым. На этот раз Тайрелл открыл не так быстро. Прошло тринадцать секунд — Эллиот терпеливо считал — прежде чем он показался на пороге, приветственно улыбаясь. Решив, что стоит подстроиться под противника, Эллиот чуть заметно улыбнулся в ответ: неделя тренировок не прошла зря. В домике витал тот же запах, что и в первый раз — как в модных пекарнях, проходя мимо которых, Эллиот ускорял шаг, но стащить что-нибудь оттуда ему всё равно хотелось. Неужто Тайрелл хлопочет на кухне к приходу каждого гостя? Или только ему так везёт? Не верилось, что он увлекается готовкой. Сложно было представить, как он открывает кулинарную книгу и разогревает духовку. — Чай? Эллиот успел забыть, как звучит матовая бумага: мягко, словно снег, упавший с потревоженной птицей ветки. Эта мягкость пугала, будто там, под снегом, ждала ловушка. Будто птица никогда уже не сможет взлететь. Но он не умел летать, а значит бояться было нечего. Если играть, то не в полсилы. Если погружаться, то без страха утонуть. Если тонуть — так утянув за собой сундук с сокровищами. — Без сахара, — произнёс Эллиот.*
Чай — тот самый, с корицей — принёс ему тепло. Печенье превзошло ожидания; так и подмывало спросить, вправду ли оно — дело рук Тайрелла. Но любопытнее было другое: то, что он говорил. То, чего не говорил. Что Эллиот пытался прочесть между строк, но никак не мог это сделать. Тайрелл задавал стандартные, будто бы протоколом предписанные вопросы. Как первая неделя, работа, терапия? Ответить было непросто. Тем более, что Эллиот и сам не знал, как. То, что он делал, как просыпался по утрам, шёл на завтрак, кивал в такт рассказам Анжелы — всё было на автомате. Он совершал эти действия механически, как робот. Эмоции? Ровная линия кардиограммы. Чувства? Словно через стену. Будто эхо, отголосок чего-то реального, летящий к нему долго, почти затихший. На миг ему даже захотелось сказать это вслух. Прямо здесь и сейчас, прямо Тайреллу. Я жалок. Моя жажда — лишь попытка бежать. Я давно строю стену между собой и миром, и, кажется, ещё пара-тройка кирпичиков — и всё. Полное отделение. Не останется просвета. Я бы замуровал себя хоть сейчас, но цепляюсь за это чёртово любопытство, как за корягу, которая точно меня не удержит. Ты не удержишь, но… — Не жалеешь о том, что остался? Тайрелл прервал поток его никчёмных мыслей. — Не знаю. Я… — Эллиот сжал края рукавов худи, пытаясь спрятать руки, но безуспешно. — Сомневаюсь насчёт… — он замялся. Мысль произнести это слово манила, как проблесковый маячок глухой ночью. Эллиот ни разу не слышал его здесь. Он должен был увидеть реакцию Тайрелла, попытаться вызвать в нём хоть одну искреннюю эмоцию. — Просто скажи, зачем секта… — Мы не секта, Эллиот, — спокойно перебил его Тайрелл. — Здесь не тюрьма. Здесь — освобождение. И ты тоже сможешь освободиться, если захо… — Но как освободиться от самого себя? — теперь перебил Эллиот. Он вновь поразился своей смелости. Обычно робкий, с трудом связывающий два слова, он вдруг почувствовал, что может говорить. Странно: он видел в Тайрелле противника, он чуял в нём тьму, но в то же время не ощущал привычного страха. — Для начала понять, что ты не такой, каким себя воображаешь. Настоящий ты — глубже, под обломками сознания, и твоя задача — спасти его. Протянуть тому себе руку помощи. А когда он за неё схватится, когда возьмётся достаточно крепко, останется только похоронить под обломками другого, неправильного себя. Тайрелл говорил складно, но Эллиот не верил словам. Сидя в удобном кресле, то и дело поглядывая на огонь, он думал, что эти фразы — не более чем шаблон. Копирка, которую он подсовывает каждому здесь сидящему. Во время работы он заметил подозрительный трафик и был почти уверен, что Тайрелл проворачивает что-то незаконное. Манипулирует этими людьми ради денег. Таким было единственное разумное объяснение, хотя Эллиоту и чудилось, что это слишком просто. Что Тайрелл не привлёк бы его внимание, будь он обычным мошенником. Казалось, он говорит с ним не так, как с другими. Он заставляет их верить в бредни о высших силах, а с ним… Он словно боится втирать ему байки о голосе с небес, потому что знает: он не поверит. Эллиот сжал руку в кулак. Вот в чём дело: Тайрелл растерян. Впервые перед ним кто-то сломленный, но не утративший внутренний стержень. Кто-то, кто не продаст свои убеждения за сказку о спасении и трёхразовое питание. Кто не поддастся. Не присягнёт. — Но можно ли быть уверенным, что тот, под обломками, — правильный ты? Ведь если кто и способен обмануть нас по-настоящему, так это мы сами. Один вопрос, Тайрелл, — Эллиот через силу выдавил это имя, надеясь, что его голос не дрожит. — Как я могу верить тебе, если даже себе не верю? Казалось, в комнате стало душно. Он чувствовал, что если ещё и не подобрал ключ, то, по крайней мере, нашёл замок. Он собирался заглянуть в колодец, о глубине которого мог только догадываться. Он был почти уверен: больше не будет шаблонных фраз, напускного спокойствия и пустых иллюзий для заводных солдатиков. На миг ему почудилось, будто он слышит чужое сердцебиение — загнанное, бегущее само от себя, бегущее по самому краю. И что его собственное сердце бьётся так же — в такт другому, подстраиваясь под ритм. Тайрелл молчал.***