Холод

      Кровь пульсирует в висках. После боя всегда так. И хорошо. Дышится быстро, но так хорошо, свободно, даже смелость берется непонятно откуда — взять, схватив за талию, притянуть к себе и поцеловать крепко в губы этого мальчишку, неожиданно появившегося на помощь так вовремя, когда он безоружен, когда очередной раз шинки покидает его… А тут этот выскочка из орудий Бишамон. Бесит? Нет, Ято рад ему, настолько рад, что целует его увлеченно, а мальчишка не против, совершенно не против — отвечает, не так пылко, однако…       И что вообще чужой шинки позволяет себе, а?! Возмутительно. Ято кусает его губу, несильно, а парнишка только чуть дергается и прижимается сильнее, прихватывая грубее губами губы. И после этого он ещё и не ожидал, что его прижмут к стене в этом закоулке… Ха! Сам ведь ответил, а теперь останавливает, разрывая поцелуй и перехватывая руки, которые соскользнули слишком ниже талии.       — Я не… Это всё ошибка, — опустив голову, произносит Казума и покусывает собственные губы, не шелохнувшись с места.       — Стыдно? — хмыкает Ято, убирая руки, и пронзительно смотрит на юношу. Мальчишка! Как есть. Запутавшийся в себе мальчишка. И зачем Ято позволил ему ошиваться рядом? Зачем не берет до сих пор с него плату за услугу? Давно пора бы… Но так не хочется отпускать его: Казумы же и след простынет, как только он выполнит долг… Ято не радует эта мысль, если не огорчает, призраки его побери!       Бог бьет кулаком в стену рядом с лицом юноши.       — Убирайся. Я не звал тебя. — шипит Ято и сверкает ледяным взглядом, под которым шинки тушуется, пугается, что распахивает на него глаза удивленно. И не двигается. Смотрит этими дрожащими глазами. И так замедленно закусывает нижнюю губу, опускает голову.       — Чего ты хочешь? Вечно держать в должниках священное орудие великого бога? — ровно, но тихо произносит Казума, сжимая кулаки.       Бог фыркает и отходит от мальчишки.       — Неплохо, да? — протягивает Ято, а голос его холодный, почти ледяной, и фразой он режет.       Ято слышит, как за спиной тихо стучат зубы парнишки, который пытается сдержаться, он буквально ощущает напряжение, концентрирующееся в воздухе, и лишь ухмыляется в лицо шинки, который разворачивает к себе, крепко держит за плечи и, слишком близко находясь, так уверенно и уперто смотрит. Молчаливо. Но в этой немой тишине повисло столько слов. И откуда только Ято понял их… ? Но бог продолжал держать ледяную завесу на глазах, и его взгляд ни разу не дрогнул, хотя самому ему кажется, что всё пошло трещинами — да такими, что сквозь них можно добраться до самой сущности. Мальчишка. Самый невыносимый. Повезло же Бишамон…              Ято пытается скинуть чужие руки с себя, но у Казумы руки сильные, цепкие, он не отпускает и собирается что-то сказать, рот открывает, но бог перебивает его:       — Не утруждайся: я твоих слов всё равно не услышу и не пойму.       Но парнишка говорит, с твердостью в голосе, уверенно:       — Ты ведь ничего не знаешь о чувствах, тебя никто не научил их понимать. Кроме боли ты не понимаешь ничего.       Ято фыркает:       — Тоже мне открытие… Любой бог познает человеческое через шинки, через скверну, через боль. Никто не исключение.       — Только у тебя нет такого шинки…       Ято лишь фыркает на эту фразу и уводит взгляд, дергает плечами, пытаясь уйти от этих рук. Знает же по какому месту бить… Мальчишка…!       — Уходи, — тихо, но настойчиво произносит бог, и его отпускают.       Казума разворачивается, делает шаг, но останавливается.       — Тебе стоит поменять мнение о людях и научиться их понимать, иначе так и не удержишь ни одного шинки около себя. И… — затянувшаяся пауза. — До встречи.       Казума медленным шагом уходил, а Ято лишь оставалось смотреть ему в след и пытаться понять, что происходило с самим богом при каждой встречи с этим шинки Бишамон.