***
Хосок видел этот дом из окна машины, когда заезжал домой, но не обратил внимания. Сейчас, стоя напротив него, Чон понимает, почему. Со стороны кажется, что тут никто не живёт. Давно не кошеная трава доходит до пояса, видна лишь тонкая тропинка от калитки до входной двери. Сама калитка держится только на одной нижней петле и честном слове, накренившись вперёд. Стекло на одном из окон чуть треснувшее и заклеенное изнутри. Когда Хосок выходил из дома, в нём было больше смелости. Сейчас он стоит напротив калитки, больше похожий на испуганного котёнка, и трясётся от страха. Чон не знает точно, что его ждёт внутри, но ведь есть шанс, что он оттуда не вернётся. И останется навечно с Шухуа, разве не прекрасно? Наполнив лёгкие воздухом, Хосок приподнимает калитку и отставляет в сторону, шуршит ломкой травой на подходе к дому и стучит. Тишина. Что-то внутри пищит от счастья, что не нужно будет переживать такой стресс, но нет, запоздало звучит ответ. — Входите! Напуская на себя смелость, Хосок толкает дверь. Та со скрипом отворяется и открывает вид на небольшую комнату. Хосок входит внутрь и оглядывается. В углу, на постели, лежит человек спиной к нему, накрытый одеялом. Хосок невольно засматривается на этого человека, из которого выходит жизнь. Именно такую мысль вызывает его состояние. — Кгхм, — Хосок не сразу замечает мужчину в углу, что пытается сготовить лёгкую похлёбку на плитке. Минхо выглядит очень недовольно. Над его бровями залегла складочка, и без того тонкие сухие губы сжаты в полоску. Чхве осматривает его с ног до головы, останавливается на глазах и пускает по коже мурашки. — Здравствуйте, — максимально дружелюбно улыбается Хосок, — а Сонмин дома? Минхо удивляется и замирает, перестаёт мешать еду в кастрюле. Хосок выигрывает, создав образ глупого мальчика. — Сонмин тут не живёт, — спокойно говорит Чхве и переводит внимание на еду, будто бы Хосока тут и нет. Тот же с интересом вновь обращается к старику на постели. — Но он сказал мне зайти за ним и указал этот дом, — с досадой выдыхает Чон, переминается с ноги на ногу. — Возможно, он пошутил, — Минхо пожимает плечами и выключает плитку, поднимается с пола. С каждой секундой Хосоку всё больше кажется, что он пропадает в чужой тени, настолько грозным выглядит этот мужчина. — Но он не их тех, кто любит розыгрыши и… — Мальчик, как тебя зовут? — Хо. Хосок, — Чон позволяет себе первую заминку с момента переступания порога этого жуткого дома. — Хосок, советую тебе развернуться и уйти, мы не часто встречаем гостей. Разве тебя не учили, что не стоит водиться с малознакомыми людьми? Это опасно. Во взгляде Минхо мелькает что-то угрожающее. Что именно, Хосок не понимает. На него так ни разу в жизни не смотрели. Но по телу туда и обратно пробегаются разряды тока. Чон чешет своё запястье. Робко кивает и уходит, тихо прикрыв за собой дверь. Минхо обращается к увядающему старику. — Не кажется он тебе странным? — Кажется, — голос Уёна скрипит, как несмазанные петли. — Он точно не просто так пришёл. Старик тянется к ручке и листку, что всегда лежат рядом. На длинные предложения он уже не способен. Когда ручка перестаёт царапать бумагу, Минхо берёт записку в руки. Пригласи в лес. Если ошибся домом, точно откажется. Если что-то задумал — будет только рад. Минхо кивает, прячет мятую записку в карман и спешно выбегает из дома. Хосок только вышел за калитку и обернулся, услышав скрипы и шаги. Чхве подошёл к нему и оперся на забор, сам не веря, что тот не упал под ним. — Я так понимаю, друзей у тебя в деревне немного, приезжий? — Хосок несмело кивает в ответ, — тогда давай сходим на рыбалку? Я могу тебе показать одно моё секретное место, там всегда отличный улов. Хосок испытывает слишком много эмоций сразу. Но отчётливей всего — липкий страх, заставивший язык приклеиться к нёбу. Чон шумно вдыхает через нос, пряча вспотевшие ладони в карманы. — Я… но… у меня даже нет удочки. — Ничего, — живо подхватывает Минхо, — дам тебе удочку старика Уёна, он вряд ли ей когда-нибудь ещё воспользуется. Хосок задумывается, отведя взгляд в сторону. Чон смотрит, как по сгнившей доске, лежащей в траве, ползёт божья коровка. Кажется, он забывает о вопросе и мужчине перед ним, прикрывающем своё раздражение. — Тогда… во сколько? Минхо удивляется ровно секунду. В следующую же улыбается. — Утром. В семь. Приходи к этому дому, отсюда мы пойдём к реке. Хосок кивает и поворачивается спиной, уходит. На самом деле ему очень хочется узнать, смотрят ли ему вслед, но отчего-то страшно. Как только дорога сворачивает, Чон срывается на бег. Сердце колотится в ушах, сухое дыхание обжигает горло, но Хосок упрямо не останавливается до самого дома. Уже привычно заходит через окно в свою комнату и пытается взять себя в руки. Не выходит. Страшно. Инсан возвращается через два часа. Она была в гостях, о похождениях Хосока она ничего не могла знать. Чон строит саму беспечность, привычно помогает бабушке с делами. Та, конечно же, замечает что-то неладное, пытается поговорить, но Хосок не отвечает. Инсан списывает всё на переходный возраст и уходит. Хосок до самого утра ворочается в постели. У него словно озноб. Правильно ли он делает? Дурак, нужно было хотя бы спросить совета у Шухуа, всё равно его никто другой не послушает. Теперь поздно. Придётся расхлёбывать собственноручно заваренную кашу. Небо отчего-то не светлеет. С чернильного переходит в тёмно-серый. Или Хосок сам себе придумал, что солнца больше не увидит. Он не знает. Поднимается, когда ему об этом напоминает время, собирается и тихонько сбегает. Сколько он обманывает? Минхо ждёт его в потрепанной жилетке и не лучше выглядящей панаме. Чхве здоровается с младшим, кивает за собой и до самого леса не говорит ни слова. Всё проверяет, на каком этапе Хосок сдастся. Чон думает, что следует точно своему плану, на самом же деле участвует в чужом. В его глубоком кармане камень, в чужом — нож. — Скорее всего, будет дождь. Хосок смотрит на чужое задумавшееся лицо, испещрённое морщинами. Минхо смотрит ровно под ноги. — Скоро выйдем к заводи. Там в камышах всегда хорошая рыба, вот удивишься. Чон не разбирается в лесу. Ориентируется плохо, сколько бы Шухуа не учила его. Но уверен, что они идут не к реке, а вдоль неё на приличном расстоянии. Каждый шаг всё тяжелее, сверху давит страх, внутри разливается холод. Минхо разворачивается. — Сонмин тут не живёт. — Чего? — слишком резко выдаёт Хосок. — На этом месте мы остановились. Можем продолжить разговор, который ты хотел завести. Ну? И о чём Хосок только думал? Прийти к неизвестным опасным мужчинам, действовать им на нервы, а потом, ещё лучше, пойти с одним из них в лес, где ему никто не сможет помочь. — Вы знаете что-нибудь о… пропаже детей сорокалетней давности? Хосоку всё же удалось узнать от бабушки некоторую информацию. Та максимально неохотно рассказала, что тогда пропала не только Шухуа, но и ещё трое детей их возраста. Две девочки и мальчик. Забили тревогу, и убийства прекратились. Кто бы ни был убийцей, в деревне все друг друга знают. Опасно продолжать свои деяния. — А что ты хочешь услышать? — Правду, — всё так же резко. Только теперь не от растерянности, а от подготовленности ответа. — Оу. А какую? Что их совершал мой отец? Или что я сейчас продолжу его игру? Хосок сглатывает и опускает ладони в карманы, Чхве следит за его движениями. — Зачем? — Откуда я знаю? Ему нравилось, вот и всё. Ему нравилась беспомощность. Больше всего ему запомнилась девочка по имени Шухуа. Знаешь, почему? Немая просьба продолжать, хотя ответ слышать не хочется. — Она знала, куда идёт. Так же, как знал ты, когда пришёл ко мне. Она пошла добровольно, взяв с Уёна обещание не убивать других. Не знаю, почему он его выполнил, да вообще не понятно, что в его голове творится. Но больше он никого не трогал. Они пришли туда, где он убивал и других. Шухуа не смотрела на лежащие под деревом тела. Она выхватила нож и бросилась с ним в болото, представляешь? Минхо сам не понимает, зачем это всё рассказывает. Но ему безусловно нравится наблюдать за букетом эмоций, сменяющихся на лице Хосока. Тот не выдерживает и отводит взгляд. — Если… я позволю себя убить, ты никогда никого не тронешь? Минхо улыбается. Чон не видит это, но чувствует. — Никого и никогда. Хотя планы были. Видел ли ты девочку, дочь математика из местной школы? Хорошенькая. — Никого и никогда, — напоминает Хосок, придавая своему голосу уверенности. А коленки предательски дрожат. Хосок слышит, с каким звуком нож выходит из кожаного чехла. Тот идеально заточен, возможно, даже вчера. Минхо приближается и хватает Хосока за локоть, дергая на себя, заводит нож над головой. В этот момент Чон крепко сжимает камень в кармане и вынимает его, бьёт ровно в лоб. Из-за дрожащей руки удар не такой сильный, как хотелось бы, но хватает. Нож беззвучно падает в траву, за ним падает Минхо. С его лба по переносице и вниз течёт алая струйка, а глаза открыты. Ветер играет с листьями деревьев, создавая атмосферу спокойствия. Хосок, словно в трансе, смотрит на мужчину. Камень давно валяется в траве где-то рядом. В голове вакуум. Кажется, Чон даже не понял, что произошло, а потом вспоминает. Как согласился на собственное убийство, как убил другого человека.Убил? Это слово всё громче и чётче звучит в его голове. Хосок не сразу осознаёт его смысл. А в следующую секунду громко кричит и срывается с места, бежит куда-то. Он непременно заблудится, да и какая разница? Ему всё впереди мерещится подол белого платьица, каждый раз исчезающий среди листвы, стоит ему приблизится. Каким-то чудом Хосок выходит к реке, а дальше к дому. Заходит через дверь, а не окно, падает к вяжущей бабушке в ноги и вперемешку с громкими рыданиями рассказывает всё от начала и до конца. Больше не лжёт.***
Я думал, это конец. Конец всего. Мне было так страшно и непонятно, чего мне ждать от будущего. Аджума сразу сдала меня родителям. Думаю, она сделала правильно. Через день меня забрали в город, в деревню я больше не возвращался, кроме одного раза. Минхо, к моему удивлению, счастью и разочарованию, не умер. Больше о его судьбе я не знал и знать не хочу. Я всё пытался забыть это, как страшный сон, но призраки прошлого мучают меня и по сей день. Я не жалел о том, что сделал с ним. Хотелось ли бы мне что-то исправить? Да. Я так и не попрощался с Шухуа. Я боялся, что время сотрёт из памяти её образ, но она оказалась стойкой. Такой же, как и в жизни. Мне бы хотелось услышать слова благодарности, узнать, что я сделал всё правильно. Аджума умерла, как только мне исполнилось двадцать пять. Это оказалось большим ударом для меня. Её похоронили на деревенском кладбище. Тогда я вернулся на поминки. После них и вылез почему-то через окно. У всех свои странные привычки, никто бы не спрашивал меня, что я забыл на улице. Я вернулся к иве. Та ещё сильнее склонилась к воде. Время не щадит никого. Я долго бегал по полю, звал Шухуа. Никто так и не появился. Отчего-то на сердце стало так невыносимо пусто и печально. Я возвращался, когда солнце начало свой путь за горизонт. И увидел женский силуэт на берегу у ивы. К моему удивлению, это была не Шухуа.***
— Эй, я ведь сказал, что ты должна спать в это время. Почему ты такая непослушная? Девчонка лет пятнадцати недовольно куксится и кладёт книгу на прикроватную тумбу, тут же отворачиваясь к стене. Хосок берёт книжку и недовольно хмурится, даже не думая уходить. — Почему ты всегда такой? — Какой? — Ворчливый, как старая скряга. Чон усмехается. Морщинка над его бровями разглаживается, его лицо вновь приобретает старый добродушный вид. Отодвинув край одеяла ближе к девочке, Хосок присаживается рядом, пружины под ним мягко продавливаются. — Лиен, я же говорил не читать после двенадцати. На утро ты обязательно выглядишь уставшей. А если зрение посадишь? — Ну извините, что после ваших книг остаётся так много вопросов, что я перечитываю их по сто раз, чтобы найти ответы. Хосок улыбается ещё шире, забираясь рукой под одеяло и щекоча лопатки недовольного обитателя своеобразного кокона. Лиен отзывается тут же, громко хохоча и извиваясь. — Так уж и быть. Я тут, поэтому отвечу на них. Лиен тут же меняется в лице, скидывая с себя одеяло и скрещивая ноги. Её взгляд блестит от переполняющего её интереса. — Например, почему ты назвал героя своей книги собственным именем? Это, как минимум, странно. — Я не смог придумать другого, — пожимает плечами Чон, — моя фантазия оказалась скудноватой. — Тогда почему ты смог придумать другим? Например, ты бы мог назвать бабушку из истории Сонми, как свою. Хосок хмурится. Он никогда не рассказывал Лиен о деревне и уж тем более не водил на могилу своей давно покоящейся с миром бабушки. И никогда не сделает этого. Чон смягчается быстро, понимая, что Лиен не заслуживает её гнева. — Не захотел. Зачем называть умершего персонажа именем живого человека? — Шухуа когда-нибудь существовала? — Нет, — так же резко отвечает Чон. То ли от того, что вопрос был слишком неожиданным, то ли от того, что ответ был придуман заранее. Лиен недовольно цокает и отворачивается, заворачиваясь обратно в одеяло, бурчит «спокойной ночи». Хосок с улыбкой отвечает тем же. Целует в макушку и выходит, прихватив с собой книжку. За дверью его ждёт Миён в белом халате и с полотенцем на голове. Миловидная женщина, младше Хосока на два года, но больше двадцати пяти ей никто не даст. Она мягко прикрывает дверь в детскую и уводит Хосока в кухню. — И что это она, — начинает Хосок, — иногда меня пугает её интерес к книгам. — Ты ведь не посмеешь ей запретить читать. — Нет, конечно. Но это должно быть дозировано. Недавно учитель жаловался, что за математику она не решила ни одного примера, зато не поднимала головы от книги. — Только моему отцу не рассказывай, он нам голову оторвёт за свою боготворённую науку, — по-доброму усмехается Миён и подходит ближе к мужу, мягко целует в губы и перекладывает книжку из его рук на стол. — Душ свободен, твоя очередь, — шепчет она и отстраняется. Хосок кивает и скрывается за дверью. Вскоре шумит вода. За окном огни Сеула. Несмотря на позднее время город продолжает жить. Всё ещё так непривычно, но так красиво. Миён любит рассматривать вид из их окна, что каждый раз так по-особенному красив. Чон обращает внимание на книжку и подходит ближе. Над названием гордо выведено «Чон Хосок», что каждый раз заставляет Миён улыбаться от гордости. Столько страхов и сомнений, но он смог. Пальчиком она ведёт по обложке, останавливаясь на изображении черноволосой красавицы с бездонными глазами в белом платье. Художник отлично постарался. — Надеюсь тебе сейчас хорошо рядом с детьми солнца, — Миён проводит ещё раз по нарисованной щеке и зевает. В самом деле, уже поздно.