Феде нравилось слушать, как журчит вода. В детстве у них дома был небольшой декоративный фонтанчик с балериной, который мама включала по вечерам, когда они вчетвером собирались перед телевизором. Правда, потом они с братом благополучно его перевернули во время драки, и отец непоколебимо отнёс безголовую балерину на помойку (позже, впрочем, купив целый аквариум с рыбками). Слушая, как неспешно набирается их просторная ванна, он с почти неземным умиротворением чистил зубы, сидя на краю и изучая взглядом широкую спину Дэна. Тот брился его станком у зеркала, сосредоточенно и очень тщательно, как когда-то подходил к тренировкам, пока не угробил ногу. Федя то и дело запрещал себе пялиться. И всё же не мог оторваться от этой блаженной картины, которая отзывалась в теле приятной истомой, покалывающей на кончиках пальцев. Дэн отвлёкся от процесса лишь раз, поймав его взгляд в зеркале с шутливой укоризной. Это всё ещё был Дэн, хоть и верилось в это с большим трудом. Постоянное ожидание подвоха, наверное, не отпустило бы Федю, если б не странная магия этого вечера. Всё перевернулось с ног на голову: они с мамой отплясывали на столе, теперь он полощет рот над той же раковиной, где умывается Дэн…
Когда Федя вновь занял своё место на краю ванны, хорошенько отмывшийся от пены и смочивший волосы Дэн подошёл к нему с довольной распаренной физиономией:
— Я всё. Проверишь на гладкость? — и тут он резко подался вперёд в своей медвежьей манере.
Федя только и успел, что крепко прижать ноги к ванне, чуть не нырнув головой вниз, но край футболки всё-таки промочил под наглый гогот Дэна, который, скотина, и не думал помогать. Зато оперативно стянул футболку и аккуратненько повесил её на полотенцесушитель. Так они слонялись по просторной ванной минут двадцать, а то и все полчаса: то прогуливались туда-сюда, заложив руки за спину, то присаживались на облюбованное место, что-то подолгу рассматривали в зеркале или волнующемся отражении прибывающей воды, громко заразительно зевали, шёпотом матерились и, конечно, цепляли друг друга, то и дело умудряясь сталкиваться в таком большом для двоих пространстве.
Время текло незаметно. Пока Федя в очередной раз уткнулся затылком в прохладу кафельной стены, Дэн окунул в воду пальцы, проверяя температуру.
— Только не кипяток опять! — поругался Федя, глядя из-под опущенных ресниц с нежной усталостью, как тогда за домом Фаркашей.
— Раздевайся, будем залезать.
Дэн рывком стянул футболку, закидывая её на стиралку, следом полетели серые боксеры, ухнув куда-то за машинку, видимо, уже до скончания времён. Видеть Дэна голым в школьной душевой и в собственной ванной, как оказалось, принципиально разные вещи. Раньше Федя всеми силами сдерживал желание задержаться на секунду-другую, проходя мимо его кабинки: ещё заметит кто и пиши пропало. Да и скрыть стояк под банным полотенцем — миссия на уровне долбаного Джеймса Бонда. Сейчас ему было позволено разглядывать Дэна сколь угодно долго. Как не крути, а ему всегда нравились парни покрупней. Федя ненавидит себя за это, ведь Стас никак не попадает под эту категорию — худой тонкокостный бармен. А вот Дэн ещё класса с девятого стал натуральной иконой бодибилдинга: тот самый мужик, как говорят, на которого никогда не подумаешь. И ведь ему идёт быть горой мускул, чего Федя не сказал бы о себе, сохраняя свою природную стройность. Спускаясь взглядом от крепко сбитого торса вниз, он мысленно пересчитывал по головам все свои старые заморочки, которые затолкал в самый пыльный угол, уже и забыв, как представлял на себе эти руки со скульптурным рельефом вен, эти большие плечи, нависающие сверху, его внушительный стояк, что запомнил в деталях ещё с прошлого раза в душе.
Избавившийся от одежды Федя на пробу сунул ногу в горячую, но вполне себе сносную ванну. Дэн, к счастью, не расспрашивал, с чего вдруг ему взбрендило устраивать коллективные купания в первом часу ночи. Во-первых, это способ хоть немного взбодриться, пускай и сомнительный. Во-вторых, потянуть время, просто потому что. А в-третьих… Федя слабо представлял, как люди расслабляются перед анальным сексом. Да, бляха, он на полном серьёзе готовился дать Денисенко! И дай боженька, чтобы горячая вода хоть как-то помогла принять в себя… такую большую ответственность!
Они устроились в ванне друг напротив друга. Федя позволил себе вытянуться во весь рост, уложив руки и голову на прохладные края: просто непередаваемый кайф. Казалось, он и забыл о существовании Дэна. Мышцы и вправду расслабились в горячей неге, скованность и напряжение уступили место ленивому созерцанию: вот поверхность воды тихо пошла волнами от поднятого Дэном колена, пар густым белым облаком поднимался к потолку, тревожимый лишь долгим-долгим выдохом.
— У тебя нос покраснел, — зачем-то сказал Дэн, всё это время изучавший чужое лицо.
— Я знаю, — Федя откинул голову обратно, со смущённой улыбкой потёр переносицу.
Тут рука Дэна нашарила в сплетении ног его ступню, удобно уложила себе на бедро. От этого интимного касания сердце пропустило удар, но Федя виду не подал: так сладко устроился, что сейчас его и извержение вулкана б не растормошило. Тем временем большой палец Дэна с умеренной силой принялся разминать ступню, двигаясь по кругу, долго-долго и усыпляюще. Почему-то вспомнилось, как в детстве отец вот так же массировал ему сведённую ногу после заплыва. Дэн опять переставил ступню, на этот раз уже себе на член, и Федя не без упоительной дрожи ощутил его скользкие неровности, требующее внимания возбуждение. Пальцы поджались на твёрдой головке, дразня, но не давая желаемого. Тогда Дэн промурчал уже прямым текстом:
— Иди ко мне.
— Не-е… — конечно, голый парень под боком — это сильный аргумент, однако сейчас больше хотелось спокойно поваляться.
Само собой, такой расклад устроил не всех. Последнее, что он почувствовал перед тем, как скатиться под воду, приложившись затылком о дно, — это то, как Дэн резко потянул за ногу. Одним рывком чудом не захлебнувшийся Федя оказался на другом краю ванны, и так же грубо и внезапно его вытащили на воздух, задыхающегося и с налипшими на глаза волосами. Поймав секундное замешательство, Дэн подхватил его к себе на колени. Протёр ладонью мокрое лицо и будто снял с паузы тот прерванный поцелуй, начав ровно с того места, на котором закончил: губы требовательно вжались в чужие, язык толкнулся внутрь, посылая по телу высоковольтные разряды. И растерянный Федя не сопротивлялся. Позволил прижать себя плотнее, чувствуя членом чужую каменную плоть, позволил Дэну вести, двигать языком в своей будоражащей кровь манере, то отстраняясь, чтобы мазнуть им по искусанным губам, то снова вторгаясь с безудержным желанием. Они целовались долго, со вкусом, как надо. Притирались друг к другу предельно тесно, скользя в мокром горячем возбуждении.
Повторяющий напористые вращения языка палец Дэна вдруг оказался возле сфинктера. От мысли о «двойном проникновении» дыхание перехватывало и хотелось сжаться. Но Дэн не торопился. Нежно массировал, ласкал ртом шею и плечи. Когда Федя наконец отпустил себя, тот провёл пальцем свободной руки по его раскрытым губам, заставляя сначала игриво прихватить зубами, затем пропустить глубже, посасывая. Если бы не этот отвлекающий манёвр, он бы не проморгал момент, когда вторая рука, та, что под водой, оказалась уже спереди и средний палец насадил его на себя без всякого предупреждения. В глазах Дэна тёмным дымом клубилась похоть. Выдавливая чужой стон, он скользнул ещё глубже, до самого основания:
— Оп-па. А это что за выпуклость?
Ну давай, Денисенко, расскажи, что ты не знал о существовании простаты. С настойчивым любопытством палец вжался сильнее, прошёлся ещё раз и ещё раз, а там присоединился и второй, вызывая на лбу холодную испарину. Дэн делал это куда грубее, чем Стас. Сейчас ощущения были близки к тому, будто трахают в зад, и хрен разберёшь, нравится ли это или хочется вмазать кому-то по роже. Да, именно той, что буравит плотоядным взглядом, пока Федя искусывает костяшки рук.
Он чувствует себя долбаным баскетбольным мячом, который крутят на пальце: голова вот-вот взорвётся и ни черта не можешь сделать.
— Так хорошо? — обжёг ухо голос Дэна. — А с членом будет ещё приятней, — и зубы сжались на мочке почти до крови.
— Больно, блин!
Дэн остановился. Заглянул в насупленное лицо Феди с немым вопросом и вдруг так сильно подтянулся за края ванны, что обоих волной откинуло к изножью. Федя скатился вниз, приложившись спиной о твёрдую сталь. Дэн теперь нависал сверху с тем сумрачным видом, когда готовится втащить одному школьному пидору по первое число.
— А тебе типа не нравится, а, Феденька? — он убрал руку, упёртую в край ванны за Фединым плечом, закинул наверх одну его ногу, потом вторую с другой стороны, буквально ставя в беспроигрышную для себя позицию. — Слушай, я просто хочу попробовать с парнем. В смысле с тобой. У меня раньше не было… анального секса.
Последние слова он произнёс заговорщицким шёпотом. Перед ним отчего-то захотелось извиниться: похоже, он всё неправильно понял. И тут Федю прошибло осознанием: что-то не то. Это чувство вины, да и действия Дэна расходятся с его словами. А Дэн между тем придвинулся ближе, возвращая свои далеко не музыкальные пальцы на место: теперь уже целых три. Зубы заскрипели от тянущей боли, перекинутые через края ноги поджались ближе, а Дэн и не думал сбавлять обороты: трахал пальцами, не отрываясь от зрелища с садистским удовольствием в глазах. И, наверное, порвал бы нахрен, если бы нога Феди не отправила его в полёт через всю ванну, припечатав затылком о кран.
Когда очередное цунами поутихло, Федя спокойно изложил офигевшему Дэну свои условия:
— Значит так, я всё делаю сам. Ты сидишь, не рыпаясь, пока я не попрошу. Если хочешь чего-то, то только так.
От подкатившего смеха у Дэна на лбу аж жилка вздулась, но тот мужественно проглотил сидящую в горле смешинку и минутой позже уже восседал на заднице в медитативной позе, покорно подставив всё ещё торчащий колом член. Итак, дубль второй. Федя уселся сверху, найдя ступнями точку опоры. Рука плотно обхватила оба члена вместе. Пара мучительно долгих толчков: о да, ему этого не хватало! Он поднял бёдра выше, позволив члену Дэна проскользнуть между ягодиц. Завёл руку за спину, плотней прижимая ко входу, лаская, потираясь о налитую кровью головку. Взгляд опустился вниз, туда, где происходило всё действо. Он видел периферическим зрением, как Дэн смотрит на него с восхищённым трепетом, как бездействие и пренебрежение заставляют его держать руки на краях ванны, чтобы не сорваться. Феде и самому было непросто. Он запрокинул голову к потолку. Выдох, медленный и ровный. Ноющие от удовольствия мышцы расслабляются полностью, и головка туго проходит внутрь, пуская по нервам какой-то сумасшедший рифф.
Если это и был кайф, то очень специфический. Такой, будто кто-то заползает к тебе в нутро, сворачиваясь клубком где-то в области солнечного сплетения. Дэн зашипел от нетерпения, поддал бёдрами вперёд, но Федя только крепче сжал его бока ногами, раскрылся больше, ниже опускаясь на член. Слишком твёрдый, как тот монолит. И всё же сердце заходилось от осознания его внутри, с лихвой восполняя возбуждение. Дэн в нём, Дэну хорошо, и они реально занимаются сексом. Даже если он сейчас влепит ему леща в качестве очередной проверки на гейство.
Однако объездить Дэна не удалось по другой причине: в коридоре послышалось шарканье тапок о ламинат. Пару секунд, замершие в нелепой позе, оба панически пялились на дверь, вспоминая, закрыли её или нет. К счастью, закрыли: ручка пугающе дёрнулась вниз, но не провернулась. Если бы они могли одним глазком заглянуть в тёмный коридор, где сонно переминалась Макарова, то поняли бы с облегчением, что той было не до странной возни в ванной, сопровождаемой еле слышными матюками. Наконец раздался щелчок замка, и из открывшихся дверей пулей вылетел Федя в трусах и мокрой футболке, шепнув мимоходом: «Прости, что долго, мам!» Проморгавшаяся Макарова проводила сына слипающимися глазами и уже шагнула было внутрь, как её чуть не снесло ещё одно плечистое тело, причём повторило слово в слово: «Прости, что долго, мам!» Когда призрачная тень канула во тьму, несчастная Макарова протёрла глаза кулаками: либо она только что пережила временной скачок в прошлое, либо мешать алкоголь со снотворным — так себе идея.
В Фединой спальне мокрую одежду пришлось вновь развесить по стульям. Они с Дэном устроились на краю дивана. На плохо скрываемую в свете торшера наготу уже никто не обращал внимания. Запястье Феди покоилось у Дэна на коленях: тот сам снял ему промокший пластырь, чтобы аккуратно наклеить новый. Пока Дэн возился с ним, как с ребёнком, Федя молча любовался его отстранённым лицом. Жаль, что такие минуты не могут длиться вечно. Как поётся в той песне: «Если б я мог сберечь время в бутылке» …
Когда Дэн закончил, незримая связь между ними оборвалась неловкой паузой. Они смотрели глаза в глаза, но Федя вдруг остро почувствовал, будто неловкость эту никак нельзя разрешить. Он понятия не имел, чего хочет теперь, когда всё вроде бы и произошло, но, как всегда, прервалось на самом интересном. Дэн смотрел так томно, и снова длиннющие ресницы, бегающие зрачки, блеск меж приоткрытых губ… Вот он подался вперёд, взял лицо обеими руками (жест, теперь навеки отдающий притворством), притянул к себе, укладывая обоих на постель. Растерянный Федя позволил подмять себя, распластать под тяжестью распалённого тела, обладающего им властно и безраздельно. Рваное дыхание обоих смешалось в таком же рваном поцелуе. Они вцепились друг в друга до синяков, будто опасаясь бегства в последний момент: накрепко сплелись ногами, вонзились ногтями в кожу и волосы. Где-то посреди этой животной борьбы Федя вспомнил, что у него же есть смазка, а парой мгновений позже Дэн уже щедро размазывал её по эрегированному члену, сетуя, мол, жалкого тюбика-то им не хватит. А дальше всё было, как в откровенно раздутой истории из рубрики «лучший секс моей жизни». В один миг всё стало так просто: никакой скованности, привычного стеснения. Если раньше расстояние между ними не заполнила б и Марианская впадина, то теперь они как будто перестали быть чужими. Словно пробыли вместе целую вечность, и ничего правильней, ничего естественней этого плотского напряжения не было и быть не может. Простейшее желание, чистый порыв.
От быстроты происходящего сердце сбивалось с ритма и, казалось, вот-вот разорвётся. Вольная борьба уже больше походила на марафонский забег по пересечённой местности. Но Федя чувствовал, что может делать это бесконечно. Он готов на всё и на всё способен. И Дэн не жалел его ни секунды, входя так глубоко, как требовали того инстинкты. Время прекратило существовать: остался лишь импульс. И это направленное действие давалось совершенно интуитивно. Без малейших колебаний и напрасных разговоров. Федя завороженно впитывал в себя происходящее: обратился в слух, зрение и осязание. Наблюдал точно со стороны за движениями и изгибами тела Дэна, за тем, как под вспотевшей кожей перекатываются мышцы, за той восхитительной гримасой на его лице, когда Дэн брал его сверху, толкаясь со звериной силой и грацией. И как же Феде нравилось это грубое, пошлое переплетение их тел, эта ни разу не миссионерская поза, потому что миссионеры, блин, были немытыми бородатыми мужиками, которые любили Бога больше, чем трахаться, и вряд ли додумались бы восславлять Его, делая это друг с другом.
Эта манящая первобытная телесность доводила до безумия. И она же была убедительней любых доводов разума.
Пока красные цифры на часах отмерили час, другой, начали отсчитывать третий, они перетекали из одной позы в другую, третью, четвертую, с одного края постели на другой, и так по кругу, по кругу, каждый раз выдумывая что-то новое, поражаясь своим же познаниям. Дэну больше нравилось сзади. Как только он Федю ни ставил, как ни нагибал, то и дело матерясь из-за боли в ноге, а когда сил не осталось уже и стоять на четвереньках, он присунул сбоку, уложив обмякшего Федю на себя. Бешеный темп, с которым он вколачивался внутрь, теперь поутих: толчки резкие, но с оттяжкой. Невидимые пальцы зарылись в чёлку, наматывая до самых корней: кажется, только ради этого Федя и отпускал волосы.
— Чувствуешь этот член, Феденька? Я контролирую абсолютно всё, каждое твоё движение, — шепнул Дэн в самое ухо, так холодно, что дрожь пошла по телу. Он толкнулся особенно глубоко — не соскочишь, как не трепыхайся. Точно рыба, насаженная на багор. — Запомни это чувство, потому что теперь так будет всегда. Ты мой.
Дэн задвигался сильней, размашистей. Так хорошо, что Федя непременно бы кончил, если бы не его слова, вмиг отрезвившие голову. Феде стало не по себе: то есть это серьёзно, ему не показалось? И тут его снова вырвали из раздумий: Дэн дёрнул волосы назад, не игриво, по-настоящему, заставляя прогнуться в шее до болезненного стона.
— Я буду делать с тобой всё, что пожелаю. И буду трахать тебя, когда захочу и как захочу, — подтверждая сказанное, Дэн сдавливал всё сильнее, насаживал грубо, остервенело, и не глядя на то, как Федя сжался от давящего чувства опасности. — Слышишь, Феденька? Ты принадлежишь мне.
В его голосе звенела та леденящая злоба, которую Федя не мог, не умел перенести. Он хотел вырваться, остановить этот бред, но рука Дэна поперёк груди не давала и продохнуть, не то что сдвинуться с места. Однако больше всего пугало и сводило с катушек мазохистское наслаждение, с которым он позволял ломать себя, вслушивался и запоминал каждое жалящее слово: этих слов стало так много, что карандашные пометки на полях памяти превратились в сплошную грязную писанину.
— Ты любишь, когда тебя трахают, Федь? Нравится, что я с тобой делаю? — нос Дэна скользнул по влажной щеке к глазу, притворно-нежно, как холодное лезвие ножа. — Тебе нравится, о-очень нравится. Ты уже готов разныться, правда?
Федя ощущал себя тупым малолетним пацаном, которого только что развёл карточный фокусник, и тот наивно хлопает глазами: «Как?! Откуда он знает?» А ведь Дэн видел его насквозь и, сволочь, знал, точно знал, как вывести его на слёзы: ведь так поступают с малолетками их обидчики? Дэн рывком сбросил его с себя, опрокидывая на живот и тут же пристраиваясь сверху:
— А сейчас, малыш, я собираюсь в тебя кончить.
Он нашарил опустевший тюбик смазки где-то в складках смятой сплошным влажным комом простыни. Выдавил остатки на головку, и Федя вздрогнул от того, как холодные пальцы легко вошли внутрь, где всё натурально горело. Ещё один бесконтрольный спазм: член Дэна вошёл с размаху на всю длину. И снова повторил движение с бесстыдным шлепком. От этих невыносимых звуков, от скрипа пружин, готовых лопнуть в любую минуту, от мысли о маме, которая всё это великолепие может услышать, если ещё не проснулась, хотелось выть в подушку. Что он и делал, пока Дэн наращивал скорость, долбился, неприкрыто стонал и исходил седьмым потом, чьи капли падали на спину с его волос. Что же ты творишь, Денисенко? А творил он всё то, что подводило его к взрывному до искр в глазах финалу, который ну просто нельзя было оттягивать больше.
В конце мышцы ног у Дэна так напряглись, словно он поднял с земли грузовую шину. Федя с извращённым волнением ощутил толчки спермы внутри себя, и как только хватка рук на бёдрах ослабла, а Дэн долго мучительно выдохнул, оседая, он отпихнул его от себя так сильно, как только мог.
— Отвали, — он смерил растерянно улыбающегося Дэна горьким взглядом презрения. Тот заторможенно хлопнул ладонями по голым коленям.
— Ты чего, Федь? Я же с тобой играю! — Дэн говорил так просто, будто это было чем-то очевидным. Но от этого хотелось лишь больше выпустить иголки. — Ну тебя же прёт, когда я такой! Прям глаза горят — я-то вижу.
Насчёт глаз Федя бы усомнился, а вот кончик носа у него и правда вспыхнул от смущения. Он подумает об этом завтра, как говорила Скерлетт.
Повеселевший Дэн опять полез целоваться, заваливая на спину:
— Значит, мир?
Дэн сам ответил за него, впившись в губы так горячо, что обмякший было член Феди вновь налился кровью и желанием. Грудь распирало от нехватки кислорода. Отвернувшийся от поцелуя Федя зарылся пальцами в чужие волосы, заставляя опуститься ниже, а когда Дэн засопротивлялся, лишь сильней напряг руку до дрожи и набухших вен. И Дэн наконец сдался. Спустился к бёдрам, плотно обхватил губами головку без всяких там прелюдий и стал отсасывать как умел — неряшливо, рвано, торопливо, до боли и гортанных стонов. Это была та высшая степень возбуждения, когда в паху до того пылало, словно факел поднесли. Федя уже не соображал, как грубо и несдержанно толкается в охренительно горячий влажный рот, как сжимает до треска волосы и скулит, так громко и жалобно, что дворняги под окном вот-вот начнут подвывать. Надо ли говорить, что оргазм превзошёл все ожидания? Пока Дэн над ним хмуро сглатывал, утирая рот кулаком, его колошматило о постель, как окуня об лёд. Но, слава богу, припадок закончился, и тогда уже усталость навалилась в полной мере. Федя разве что слюну не пускал: подкосило так, будто только что отснялся в групповой сцене порнофильма. Да и Дэна хватило не на многое: он огладил Федину щеку ладонью и хрипло сказал: «Хороший мальчик». Он получил главный приз — безмолвное бесценное «вау!» на Федином лице.
Как жить теперь с этим, было неясно. Дэн не просто не запорол «первый раз»: он, скотина, задал слишком высокую планку, и это реально проблема! Но не сегодня. Завтра, завтра, завтра.
Вот теперь точно придётся спать на мокром диване…
Когда Федя уснул, за окном уже пересвистывались утренние птицы. Он очнулся всё на том же берегу, куда возвращался столько раз — берегу мёртвых с тихо бегущей рекой, ветхими лодками и такими же трухлявыми поваленными стволами, птичьими перьями, тут и там торчащими из бледно-зелёного ила, и костями тех же птиц, которые вымыло из земли прошедшим дождём. Но сегодня в этом глухом покинутом месте стоял солнечный летний день. Слепящие блики поигрывали в ивовых кронах и покрытой росой траве. В синем-синем небе лишь с парочкой белых облаков кружили ласточки: то юрко падали, подхватывая с земли жука или стрекозу, то снова взмывали вверх чёрными стрелками. Лёгкий тёплый ветер доносил до слуха их тоненькое ласковое щебетание. Вода мерно плескалась о скрипучие деревянные борта, и скрипели под вёслами петли, ржавые и чудом не рассыпающиеся от каждого гребка.
Федя плыл по реке вдоль течения в старенькой лодке, краска на которой много лет как облупилась, а доски ела гниль. Вокруг царила такая красота, такой покой, что оторваться от зрелища было невозможно. Его душу наполнил чистейший восторг, и Федя сидел бы так вечно, если бы краем глаза случайно не зацепился за человека за вёслами.
Напротив него сидел Саша в летних шортах и свитере, как в тот день на маёвке. Он улыбнулся Феде так приветливо, будто скучал по нему. Он был живой. Живой и здоровый. Настоящий, из плоти и крови.
Федя оцепенел. К горлу подкатил ком, так что слова не вымолвишь. Лицо застыло в полной растерянности, а когда слабый голос вернулся, он только и произнёс:
— Прости, что сразу тебя не узнал. Сашка.
Брат вдруг отпустил вёсла. Подался к нему, хватаясь рукой за шершавый борт, и Федя не выдержал, кинулся навстречу, так что оба рухнули на колени друг другу в объятья. Вцепившись в Сашу до дрожи, до онемения в пальцах, он просто не мог поверить, что тот здесь, с ним, сейчас, такой тёплый, дышащий пускай и через раз, не бесплотный призрак, а его Сашка! Федя уткнулся лицом ему в плечо, слёзы так и жгли глаза, а голос предательски срывался:
— Мне так сильно тебя не хватает.
Саша погладил его по спине, ответил через всхлип:
— Всё будет хорошо. Я не исчезну. Федь, я всегда буду рядом.
Лодка несла их всё дальше по реке. Они улеглись на дно рядом друг с другом, как в детстве, когда взрослые ещё не научили тому, что бывает «слишком близко». Федя сжимал в руке Сашину руку, горячую, сжимающую в ответ, как будто в мире ничего и никого больше не существовало. Ему и не надо никого. Только Саша. Только эта лодка и тишина вокруг. Благодатная долгожданная тишина.
Они плыли по течению. Бесконечно долго, и само время было движимо мощью этой полноводной реки. Они не разговаривали, даже не оборачивались друг к другу, но Федя чувствовал, что Саша рядом, и этого хватало. И вдруг рука брата обмякла. Раскрылась в его ладони, подобно опавшему листу. Федя взял её крепче, порывисто обернулся, но брат не шевелился, даже не дышал, глядя в небо немигающими глазами. Осознание подкатило горечью к горлу, запекло в уголках глаз. В груди застрял последний рваный вдох, растущим камнем распирая рёбра. Голова рухнула обратно. Над ними всё так же медленно плыло небо. Всё так же пели ласточки, и лодку несло течением. Ничего не изменилось. Так просто. Так тихо, что Федя б и не заметил, не держи в руке его руку. А может, так и было: кто знает, как долго он лежал рядом с ним, когда Саша перестал дышать?
Сплошная синева перед глазами пошла рябью, закрытая туманом слёз. Он не мог даже вздохнуть, не представлял, зачем. Внутренняя тьма наступала из всех углов, и мысли крутились по кругу, вновь и вновь возвращаясь к Саше. Федя сморгнул слёзы, которые тут же покатились по вискам. И сгнившие доски под ним треснули, пропуская тонкий, но мощный фонтан воды. Федя больше не мог остановиться. Мир сомкнулся на одном — на том, что Саши больше нет, и горечи стало так много, что она затопила собой всё. Федя плакал, захлёбывался своим горем и уже не видел, как пробоины одна за одной решетят днище, как лодка на глазах превращается в сухой, изъеденный червями скелет, как вода заливается за шиворот, стремительно поднимаясь. Не выдержав, он сжал Сашину руку так крепко как мог, а та просто лопнула, утекла водой сквозь пальцы. Саша исчез, будто и не было. Он теперь один. Абсолютно один.
Вода пребывала с сумасшедшей скоростью. Бурлящим потоком поглотила руки и ноги, поползла по груди. Федю будто парализовало. Страх одиночества стал таким огромным, что заслонил даже мысли о Саше. Он чувствовал, что лодка идёт ко дну. Каких-то пару секунд, и всё закончится. Федя задыхался. Вода уже подобралась к лицу, оставив тоненькую полоску между ним и беспросветной давящей толщей. Последний вдох. Вода полезла в рот, застлала глаза. И Федя сдался: вдохнул её, позволив затечь в лёгкие. Захлебнулся поглотившей весь мир неиссякаемой болью. Его болью…
Кто-то ушел на дно,
А кому-то всё равно.
Погрустили, а завтра забыли,
Будто не были и не любили.
Кто-то ушёл наверх,
То есть ушёл навек
И следит, улыбаясь, за нами
Сквозь глаза наших воспоминаний.
— Саша!!!
Дэн проснулся от Фединого крика. Тот дрожал, истерично твердя Сашино имя, в распахнутых глазах застыл такой ужас, словно он вернулся с того света. Он ничего вокруг себя не видел и не соображал, а когда Дэн невесомо коснулся его плеча, он очнулся, как от контузии. Федя не мог остановить слёз. Дэн никогда его таким не видел, но в одночасье понимание происходящего захлестнуло его самого: то, как Федя переживал смерть Саши, так дико, так страшно, что кровь стынет в жилах от одного присутствия рядом. Его наизнанку выворачивало, и Дэн понятия не имел, чем помочь. Он сам оцепенел от паники, как тогда на реке, когда на миг принял Федю за Саню.
— Иди сюда, — и всё-таки найдя в себе спокойствие, он притянул Федю ближе, тот уткнулся в шею, всхлипывая снова и снова, содрогаясь, как от озноба.
Дэн обнял крепче, прижал так сильно, чтобы унять эту дрожь, задушить её источник, и, хотя плечо порядочно намокло от Фединых слёз, того мало-помалу отпускало. Дэн и сам еле сдержал подкатившие слёзы. Он никогда никому не сочувствовал: себя разве что любил жалеть. А чужие чувства были для него чем-то неважным, как фоновый шум. Но с Федей он, кажется, краешком глаза заглянул за ширму, смог увидеть фрагмент его мира — места тёмного и загадочного, где бродят призраки прошлого. А ещё спокойного и красивого.
Утерев шмыгающий нос, Федя бросил короткий взгляд на окно: сквозь полоски жалюзи уже вовсю пробивался яркий утренний свет, наполняющий спальню бледной холодной дымкой:
— Я не хочу больше спать.
Дэн сонно потёр веки, широко зевнул, гладя голое Федино плечо:
— Значит, так полежим.
***
Ещё не успел Дэн переступить порог родной школы, как перед глазами запестрили уродские ленточки, шарики и плакатики к ближайшему Дню учителя. Старосты носились по коридорам со стопками ватманов и пачками старых фломастеров, в актовом парни возились с колонками и прочей аппаратурой, а преподы, особенно Марина Эдуардовна, так распетушились раньше времени, будто к ним с почётным визитом сам министр образования едет. Пожав руки приятелям, Дэн быстро залетел в класс подальше от этого карнавала безвкусицы, и уже было выдохнул, как нарисовался очередной нежданчик. На его месте за второй партой сидел Макаров. Разложил по-свойски вещички, а когда завидел Дэна, аж передёрнулся весь. Он и сам встал столбом, опешив от такого поворота. Федя оставил соседний стул свободным, и всё это выглядело, как приглашение. Макаров изо всех сил держал лицо, не улыбался, но по глазам-то было всё понятно, и на секунду холод пробежал по позвоночнику: вдруг кто поймёт? Федины глаза так и горели, ну просто как в ту ночь! И, сделав над собой титаническое усилие, Дэн развернулся, так тяжко, будто Землю поворачивает. На тяжёлых ногах доплёлся до задней парты, и зад позорно опустился на то место, где раньше одиноко сидел Федя.
Походу, он обиделся. Ну, мягко говоря. Он не обернулся, — может, не хотел слишком палиться перед одноклассниками, — но по его ссутулившейся спине и рукам, гнущим несчастный карандаш, нетрудно было угадать скверное настроение. Прозвенел звонок. Дэн всеми силами пытался вникнуть в тему урока, и всё же не мог успокоиться. Его почему-то выбешивала Федина злость. Будто тот не имеет на неё права и корчит из себя хер знает что на ровном месте. А ещё раздражало, что отсюда было прекрасно видно, чем он там занимается втихаря. Макаров где-то с середины урока стал поминутно доставать мобильник. Что-то кому-то написывал и довольно оперативно получал ответы. Сучёныш, а!
После занятий Федя очень быстро собрал рюкзак и метнулся на выход, надо думать, чтобы с Дэном случайно не пересечься. Делать нечего, пришлось догонять: дальше терпеть сил не осталось. Во дворе Федя шустро спринтанул к стоянке. Там припарковалась чья-то явно подержанная тачка: машину Макаровых он бы узнал издалека. Растолкав малолеток и удобней перехватив сумку, Дэн нагнал беглеца метрах в четырёх от машины, и тот остановился сам: круто развернулся, смерив испепеляющим взглядом.
Выравнивающий дыхание Дэн глянул на водительское окно. За ним было чётко видно молодого мужика, смазливого, темноволосого, с бородкой — явного пидараса.
— Это что за покемон? — Дэн грозно повернулся к Феде, который только и ждал, когда тот ляпнет что-нибудь кривое.
Пидор в машине между тем пафосно опустил стекло и молча уставился на Федю, будто ждал разрешения вмешаться. Даже этот мелкий крысиный поступок вызывал желание его убить. Это была ненависть с первого взгляда.
— А это вот Стас. Знакомься, — очень спокойно отчеканил Федя слабым голосом, глядя прямо в глаза своими разгорающимися угольками. — Ты вроде хотел на него посмотреть.
Мимо пронеслась парочка парней, которые постоянно задирали Федю после той драки на физкультуре. Смерив их ехидным взглядом, они выкинули какой-то пошлый прикол и тут же свалили, пока Дэн не вздумал их догнать. Желудок мерзко скрутило. В голове жужжало столько мыслей, что в один момент он словно потерял над собой контроль. Некая вшитая программа приказала ему отступить назад, и он сделал шаг от Феди, окончательно принимая враждебную сторону.
— Я так и знал, — опустивший ресницы Федя горько скривился. От этой сиюминутной ужимки Дэна бросило в жар, но она пропала с лица так же быстро, как появилась, уступив абсолютной холодности. — Не говори, что у тебя не было шанса.
Он бегом добрался до машины, с громким хлопком залетел на переднее сидение, и Стас завёл двигатель. Застывший столбом Дэн в очередной раз наблюдал, как Федя сбегает. Жаль, сейчас для полноты картины не хватало букета роз или банки из-под пива на худой конец. Стас развернул тачку. Дэн выскочил вперёд, последний раз ловя в окне Федин взгляд: тот растерялся, уставившись в ответ. И не зря, потому что по лицу Дэна уже расползлась кривая улыбка. Беспощадная ослепительная улыбка победителя, по которой Федя понял всё без слов.
Давай, беги, Феденька, сказал про себя Дэн, провожающий взглядом машину. Я ведь говорил: теперь ты мой.
Дэну хватит наглости и упрямства его удержать. А попробует соскочить — так он сделает его жизнь адом. Не пожалеет, не дрогнет. Ведь в любви все средства хороши, правда?
