Эрос и Деструдо

Момент откровения. Тайна. Энигма. Прикосновение Бога. Союз восторга и испуга. Я столько раз пытался. Но в этот самый миг Мой камень летит в воду. И вот всегда в центр круга.

      Вот уже год после смерти сына семья Макаровых жила так, будто того никогда не существовало. Федя знал, в кабинете матери между почётными грамотами и пыльными цветами в старых горшках хранится их с братом детский портрет, где они, одинаково подстриженные и одетые в полосатые свитерки, — точно лицо и его отражение в глади воды. Там, на снимке, тонкая глянцевая ниточка, разделяющая два мира, стёрта, и порой Феде кажется, что его реальность, где брата больше нет, где ни у кого никогда не возникнет сомнения, что Федя — это Федя, а не другой бледный паренёк с серёжкой в ухе, отличимый лишь сумрачностью, его жестокая реальность размывается, и иллюзии влекут его за грань, как толкает к краю крыши безысходность.       Отцу с мамой не нужны напоминания о покойном сыне. Его лицо, сладко-заспанное и пышущее живостью, с тёмными глазами злого зверька, они видят каждое утро, собираясь на кухне за завтраком. Они слышат его вкрадчивый голос («Доброе утро. Как спалось?»), пускай тот отвечает редко и нехотя, будто бережёт каждое слово. Тепло его кожи на миг трогает краешки их губ и рук. И всё же это круглый обман, тонко завуалированная ложь, когда нутром чувствуешь подвох, но умом объяснить не можешь.       Людям нужны реликвии. А скорбящим — тем более, ведь их реальность сошла с шаткой опоры и нуждается в новой. Макаровы не держат своих реликвий на виду, но каждый хранит в тайном месте сумку или коробку с вещами покойного или теми, что о нём напоминают — точки притяжения для ускользающих воспоминаний. Свою коробку Федя затолкал на шкаф, в самый дальний угол, где она могла пылиться месяцами.       Тень брата не сразу покинула стены их дома и долго, очень долго стояла между ними, объединяя всех троих своим невыразимым, но таким удушливым присутствием. Но время шло, тень помалу растворялась, блекла, теряла свою плотность и наконец истончилась так, что, кажется, только близнец, плоть от плоти, мог задержать её, не дав кануть в небытие. Их связывала эта пуповина. Через неё Федя подкармливал свою горечь кровью — на деле душевными силами. И чем слабее и мельче становился их ток, тем ясней понимал — рано или поздно коробка откроется. А оттуда проклятьями Пандоры вырвутся воспоминания. Вот только надежды на дне не окажется.       Так между складок Фединого одеяла поселился старенький Сашкин плеер. Когда-то предки заставили брата пойти к местному семейному психологу, наверное, единственному во всём городе. Вердикт после первой же беседы оказался неутешительным, но в целом очевидным — подавленная подростковая агрессия. Обычно в таких случаях усатый дядька в залапанных очках советовал заботливым родителям отдать ребёнка на спорт, однако тут пришлось включить всю профессиональную компетентность. Надо отдать дядьке должное: открыть парню-инвалиду мир тяжёлой музыки было отличной идеей.       Когда Федя в первый раз, валяясь перед сном в постели, водрузил на голову громадные наушники с шумоподавлением и нажал на «плей», то вздрогнул так, что чуть с кровати не скатился. Ударные в начале до того взрывные, и этот гитарный визг пронзает перепонки, как искрящийся закрученный залп фейерверков, расчерчивающий чёрное небо. Он не назвал бы метал своей музыкой — уж слишком громко, яростно и пугающе всем этим грохочущим, смыкающимся на тебе хаосом — и всё же слушал. Много, с упоением, ища в каждой песне, в воплях и неразборчивых гроулах как бы послания от Саши, мелодии и строки, доносящиеся с того света. Так отзвуки Вселенной плывут сквозь миллиарды световых лет. В песнях он находил что-то и для себя. Нередко металисты пели (или лучше сказать орали?) о роковой любви, о непринятии обществом, об одиночестве. О простых вещах, понятных каждому подростку. Интересно, что бы сказал об этой музыке Дэн? Без вариантов, тот подсел на рэп лет с десяти.       То, что между так называемыми лучшими друзьями нет ничего общего — плаванье не в счёт, — стало слишком очевидным, хотя маячило на поверхности все эти чёртовы годы. Теперь их объединяло нечто, что Дэн звал «секретиком», игриво перекатывая на языке новое слово, которое могло обжечь, произнеси его Федя. Если б только вернуться класс так в третий и вбить себе в голову, мол, дружище, наглухо отбитый придурок с садистскими наклонностями — не лучший объект для неразделённой любви, выбери кого попроще, а? Может, самая популярная девчонка в классе? Нет? Ну, как знаешь.       Федя никак не мог выкинуть из головы, в чём же крылась подстава. Наиболее привлекательным ответом была, как ни странно, его красота, подаренная мамой и воспетая, наверное, сотнями голосов бесконечных родственниц, сокурсниц, коллег и прочих женщин от 9 и до 99 лет. Всё это грёбаное клеймо «красивого мальчика», из-за которого никто не относится к нему адекватно. Ведь мало кому захочется развернуть обёртку, и так украшенную золотым напылением. Мало того, всеобщее обожание может служить триггером. Чувствует ли Дэн неравенство между ними? Оно ли уводит почву у него из-под ног, когда глаза наливаются кровью, а на лицо падает едко скалящаяся гримаса?       А впрочем, уже неважно как и почему. Дэн озвучил новые условия игры предельно чётко. С той ночи, как обещание поцелуя стало растянутым в вечности многоточием, Федя не мог проглотить ком в горле. «Ты будешь делать всё, что я скажу, — так жарко и так близко, что слёзы в глазах запекли. И добавил. — Ты будешь моей ручной шавкой».       Он должен был постоять за себя. Тот Федя, которого все принимали за своего парня, на которого хотели быть похожими, определённо ответил бы: расквасил морду или отпустил пару колкостей на худой конец. Две его личности — одна тщательно продуманная, служившая панцирем, вторая хрупкая, израненная, полная нерастраченной нежности — столкнулись лбами, да так, что дух вышибло и подкосились ноги. Этот удар наотмашь, как пощёчина Дэна, сбил всю золотистую шелуху разом. И теперь он, без кожи, выставленный на посмешище, должен был защищаться. Но не мог. Без Дэна всё просто стало бессмысленным.       Кажется, на уроке биологии классе в восьмом они говорили о рефлексе «бей или беги» в ответ на какую-либо внешнюю угрозу. Федя был тем животным, которое предпочтёт замереть, прежде чем на теле сомкнутся острые челюсти. Быть съеденным не так больно, если ты не сопротивляешься. Интересно, замирают ли перед смертью дельфины, когда их, доверчивых, зазывают к себе люди и забивают баграми?       Замри. Просто притворись, что ничего не было. На тебе всё ещё толстый шипастый панцирь, способный отразить любой удар. Федя твердил себе снова и снова, гладя шершавым пальцем «волны» на линии вен. Это как с водой. Тебя размажет, если будешь сопротивляться. Ты должен быть собран, расслаблен, обтекаем, почти невидим, как подводное течение.       Но любые уговоры (отрицание, торг, депрессия…) бесполезны, когда кто-то проникает под твой панцирь, словно ледяная ладонь под одежду. Дэн мог позволить себе это в любой момент. И он позволял: с насмешкой, исступлённо, заразительно, у всех на виду. Он играл свою роль виртуозно: никто ничего не понимал, но улавливал невербальные сигналы. Это всегда приводит лишь к одному исходу: стая раздирает отбившегося собрата. А пока что Дэн наслаждался своим триумфом.       Его игра пугала и завораживала одновременно. Каждый раз проникая всё глубже, он оцарапывал тело холодной чешуйчатой кожей, сжимал до треска, до сладкого удушья, но не кусал, нет. Он заигрывал. Как с жертвой? Партнёром для спаривания? Федя не понимал. «Федюня! Родной! Как же так?» «Ты этого от меня хочешь?» Его голодные взгляды, пошленькие воздушные поцелуи, как будто случайные толчки в плечо, горячее дыхание у самого лица… Если б только Федя знал, что добьётся его внимания таким путём, что преследователь и поклонник в одном лице отнимет у него всякое понимание происходящего.       В один из таких сумасшедших дней Дэн подловил его во дворе школы. До того, как до мозга дошёл сигнал опасности, по старой привычке Федя подзалип: надменно задранный подбородок Дэна, его прищуренный взгляд свысока, манерность, с которой он жуёт жвачку, слишком разевая рот и обнажая белый оскал сытого льва. Раньше все его ужимки и небрежные жесты складывались в образ грёбаного венца творенья. А теперь всю эту раболепную чушь как отрубило, но фантомная боль-то осталась.       Со сталью в голосе Дэн без обиняков выдал план, сперва показавшийся Феде дурной шуткой:       — Подкатишь снова к Лере и разведёшь её на фотки.       Разумеется, речь шла об откровенных фотках, в белье, без белья — неважно, лишь бы лицо было видно. Идея казалась Дэну забавной: он не сдерживал похабного смеха, нашёптывая на ухо: «Ну, тебе-то пофигу? Ты ж у нас голубок». Впрочем, по долгому немому взгляду стало ясно, что нет, не пофигу. И всё же Дэн добился своего.       Лера не была дурочкой, хоть некоторые так о ней думали. Например, сам Федя до поры до времени. Конечно, она не стала бы прощать его раз за разом, но тут как раз вовремя всплыла неприятная тема с Масловым и залетевшей от него Полиной. Так подставлять Ника за его спиной было последним, чего хотелось Феде. Не сказать, что он кого-либо считал своим другом — включая того самого Друга, будь он неладен, — однако Ник впрягся вместе с ним во всю эту блядскую историю и вроде как был за него. Так или иначе, запихнув проснувшуюся совесть туда же, где она всегда и отсиживалась, он написал по знакомому номеру, затем позвонил, ведь его голос всегда звучал обещающе, и да, разбитая тоской Лера ответила. На мастерски сработанную диверсию ушла ровно неделя.       Пересылая Лерины фотографии Дэну, Федя поймал себя на мысли, будто делится не чужими, а собственными интимными снимками. Собственно говоря, он чуть было это не сделал: какие только улики их с Дэном грязного фарса не перемешались в галерее его смартфона. «Надеюсь, свой хер ты ей в ответ не отправил?» — своеобразно поблагодарил Дэн в сообщении. Не волнуйся, не отправил, а вот селфи с голой задницей в зеркале пришлось, иначе как бы она повелась, тупой ты баран! «Сиськи зачётные. Пока. Люблю по-гейски». И смайлик с поцелуем напоследок.       Ночью Феде снилась река. Может, оттого что по окну барабанил дождь или его подушка насквозь пропиталась слезами. Он просто стоял в реке по пояс, едва колеблемый тихим течением, когда разглядел знакомые раскидистые ивы на берегу, над которыми кружили ласточки, и осыпающиеся ступени между ними, и то поваленное дерево… А потом опустил взгляд вниз, к налившимся тяжестью рукам. Держать тело брата на поверхности воды было легко. Его лицо не было похоже на то, каким его запомнил Федя в последний день — осунувшееся, бескровное, с горечью в затенённом синевой взгляде и кривой усмешкой на губах. Это тело принадлежало мертвецу с жутким подобием Сашиного лица, которого они оставили в гробу — самом дорогом, какой только могло предложить похоронное агентство — и в нём зарыли под землю, ровно на два метра в глубину.       Как долго ты пролежал там, на илистом дне, пока я искал тебя, спрашивал Федя безмолвно. Как долго ты ещё был жив в этой темноте, совершенно один?       В груди вдруг зашевелилось странное чувство. С ясностью, какая бывает только во сне, Федя осмыслил, что держит на руках вовсе не брата, а своего мёртвого двойника. И тут сон закончился.       Пожалуй, расшифровать эту тонкую метафору разума смог бы разве что дяденька-психолог в сальных очках. Он мог бы решить, что Федя винит себя в смерти брата, но правда открывалась немного под иным углом. Когда Сашин гроб засыпали землёй, на Федю за спинами плачущих родителей и родственников нахлынуло безумное чувство, словно не Сашу, а его самого хоронят в той могиле. Лопата за лопатой втрамбовывают в сырой податливый грунт, ровняют с землёй, бросая на корм червям. Он осознавал себя в двух местах одновременно и, наверное, сошёл бы тогда с ума от отчаянья, если бы на плечо не легла рука Дэна.       Именно в тот момент к Феде начали возвращаться детские воспоминания. Как вообще он мог забыть, чем они с Сашкой были друг для друга, когда носились у родителей под ногами неугомонными карапузами? Они всегда были вместе, неразлучны, как сиамские близнецы. С одним на двоих лицом, цепочками генов, мечтами и воспоминаниями. Тогда они с трудом понимали, где Саша, а где Федя. У них были одинаковые игрушки, одежда, крестики на груди. Бывало они неделями притворялись друг другом, буквально проживали чужие жизни, водя за нос даже маму Олю, а когда всё-таки вручали назад позаимствованные друг у дружки имена, то по-прежнему не разбирали, где же кончается Федя и начинается Саша. Может, поэтому Федя был так уверен, что вместе с братом похоронил самого себя.       Аппетиты получившего заветные снимки Дэна росли. То и дело перелистывая их в телефоне, он подначивал Федю не прерывать общения с Лерой, но и слишком близко подпускать не хотел. Ещё через неделю её удалось уломать на голую фотку в полный рост. В тот раз Дэн не расщедрился даже на смайлик — так скоро убежал дрочить. Но и этого оказалось мало. Затолкав Федю в пустую подсобку, Дэн заговорщицким шёпотом поведал новый план, хлеще первого:       — Федюнь, тебе понравится! Как насчёт лёгкого порно-видео?       Сделать тайную запись предлагалось по «Скайпу», и если до этого Лера охотно сэлфилась для героя своих жарких фантазий сама, то эту авантюру Федя не провернул бы без личного присутствия. Стоит ли говорить, с каким отвращением и душевными муками он назначал то виртуальное свидание? Раньше у них с Лерой не было секса, ни в каком виде. Этот должен был стать первым.       Медленно снимая с себя одежду в тусклом голубом свете экрана, Федя не мог избавиться от мнимого присутствия Дэна. На него во все глаза смотрела такая же голая Лера, мурчавшая: «Блин, Федя, какой же ты… Вот же блин…» И всё равно Дэн с его прожигающим взглядом, с каким он посмотрит запись позже в тот же вечер, с досадой отключив звук, чтобы не слышать адресованные Феде признания и стоны. Когда всё закончилось, спустивший в кулак Федя рухнул на кровать с чувством опустошённости и уже отчётливой ненависти к себе. В ванной, куда он доковылял из последних сил, чтобы смыть с себя липкое презрение, его стошнило. Но ком, по-видимому, сидел не в горле, а где-то глубже.       Зайдя в класс на следующий день, Федя молил бога, чтобы Леру просквозило или она неудачно упала с кровати после бурного оргазма, словом, не попадалась на глаза хоть денёк. Разумеется, она была на месте, даже приятно порозовела, или просто переборщила с румянами на радостях? Пока он с привычной уже отрешённостью сидел за партой, она подскочила к нему с той же грацией обезьяны-игрунки, с которой кружила по классу в восторженном настроении. Метя поцелуем то ли в глаз, то ли в нос, Лера оставила на лице Феди яркий отпечаток фиолетовой помады, а затем её ласковый взгляд на секунду стрельнул куда-то за его плечо, заострившись, как лезвие. Не нужно было и оборачиваться, чтобы догадаться, кому этот жест был адресован. Так же, как Лера когда-то поддразнивала его, она играла с Ником. Весь этот секстинг и виртуальные игрища были ничем иным, как способом расквитаться за пьяный перепихон с покойной Полиной. Глупо, нелепо, но Федю устраивало — так справедливей.       Не успел Федя опомниться от Лериной выходки, как бесцеремонный толчок сбоку едва не вышиб его в проход. Подсевший на свободное место Дэн проводил Леру взглядом со смесью злобы и похоти:       — Слушай, Феденька. А может, нам её того? В два смычка? Как думаешь, согласится?       Когда лукавый прищур Дэна устремился на Федю, тот смотрел без надлома. Ни тени былого страха — только немой вопрос за расширенными зрачками, сделавшими тёмные глаза угольно-чёрными:       — С тобой? — голос тихий и ровный. Не обладая музыкальным слухом, можно было и не услышать в нём отвращения. — Да ни за что.       Федя и сам не сообразил, как подставил Дэна под прицел его же оружия. Теперь всё перевернулось с ног на голову, и было ужасно любопытно, как Дэн выкрутится из ситуации, где отвергли его, а не наоборот. Замешкавшись, тот ответил:       — Ладно. Тогда сделаешь вот что. Подсобишь мне перед Волковым сегодня на заплыве, — ледяная ладонь Феди дрогнула под чужим невесомым, притворно-нежным касанием. — Ты ведь не хочешь, чтобы все узнали… пупсик.       Волков с отцом уже были возле бассейна, когда Федя на непослушных ногах доплёлся до своей дорожки, соседней с Денисом. Взрослые обсуждали будущее юниорской сборной, отец расхваливал своих парней перед уважаемым олимпийцем и, конечно, не забыл как бы невзначай замолвить словцо о сыне-вундеркинде. Ох, знал бы он, что этот вундеркинд минутой позже провалит, наверное, один из судьбоносных заплывов своей жизни. Трое пловцов встали наизготовку. Федя старался выкинуть все мысли из головы. Шутка ли дело — он с детства грезил об этом — выложиться по полной на глазах у признанного чемпиона. Для него не было ничего важнее. А теперь, похоже, с плаваньем придётся попрощаться. И с каким позором!       За несколько секунд до свистка Федя сошёлся взглядом с Дэном, который, как выяснилось, тоже на него пялится. За непроницаемыми очками было неясно, о чём тот думает — лишь губы по-змеиному облизнул. Но в самый последний миг, перед тем, как замерло сердце и мышцы по всему телу закаменели, на лице Дэна отпечаталось удивление: Федя глянул на него так, как стрелок перед спуском курка — холодно и безжалостно. А затем нацепил очки, и тишину пронзил свисток.       Федя ушёл под воду так стремительно, что никто и опомниться не успел. Пара секунд — и он оказался уже у того конца бассейна, рассекая воду с силой реактивной торпеды. На обратном пути, оттолкнувшись от края, его финальный гребок поднял волну, которая отбросила крупного Дэна назад, сделав значительный отрыв безнадёжным. Волков с отцом ликовали.       Дэн нагнал его в раздевалке, когда остальные успели переодеться и смыться в буфет на перекус. К тому моменту Федя был вполне готов и к смачному фингалу, и к заточенному ножу у горла — от Дэна можно всего ожидать. Однако тот в драку не полез. Всклокоченный и истекающей ручьями холодной воды, он смахивал на дворового пса, которого облили помоями. Он был растерян до крайности и настолько же зол:       — Что это было, урод?       Не находящий оправданий Федя решил ответить честно:       — Я просто подумал, что опускаться до победы таким путём… это не про тебя?       От грубого толчка в грудь за спиной с лязгом захлопнулся шкафчик. Не убирая руки, Дэн переступил последнюю черту, не оставив между ними и глотка кислорода:       — Если что, Федюня, то предупреждение было последним. Я же обещал…       — И рассказывай! — рывком расправивший плечи Федя сбросил с себя чужую мокрую руку, оставившую след поперёк футболки. Его голос сорвался лишь на секунду, уступив место чеканному полушёпоту. — Если кто и поверит, мне похер. Как-нибудь переживу до конца года, а там свалю в физкультурный. А может, и за бугор, подальше от всего этого.       Пламенную речь прервал скрип дверных петель в дальнем конце душевой, и от плиточных стен гулко отразился бодрый голос отца:       — Федька, ты ещё тут? Подойди сюда!       Повисла пауза. Прежде чем раскрыть рот и выдать хотя бы звук, Федя только и сообразил, что всё пропало, что за стеной в паре метров стоит отец, а они с этим придурком Денисенко… Но тут Денисенко выдал нечто непостижимое. Перехвативший Федин рот поцелуем — мокрым, глубоким, настоящим, — он проглотил застывший на губах крик вместе с надеждой на последний надрывный вздох. А дальше Федино сознание вышибло из тела. Умом он прекрасно понимал: стоит неловко дёрнуться, задеть локтем шкафчик, и отец их услышит. Только тело этого не понимало, и бог знает каких усилий ему стоило не сбросить с плеч чужие хваткие руки. Дэн дышал тяжело. Его бросило в такой жар, что, казалось, мокрая кожа исходит паром. Он целовался не так, как привык это делать с девчонками. Его язык лишь раз обжёг язык Феди, а напряжённый словно в судороге рот впивался, подобно укусу гадюки, выжидающей, пока жертва проглотит ядовитую слюну. Спустя пару (или пару десятков?) невыносимых ударов сердца губы Дэна отлепились от Фединых с шумным выдохом, как после долгожданного глотка воды, и, оставив на щеке влажную дорожку, Дэн наконец позволил ему ответить.       — Я… сейчас буду, пап!       Когда до слуха донёсся спасительный хлопок двери, Дэн отстранился, оставив лишь руку, которая, как оказалось, всё это время крепко сжимала Федину мошонку:       — Ну как, на его мнение тебе тоже насрать? Может, позволить папульке нас застукать в следующий раз? Или показать ему ту фоточку из больнички?       Всё, что было после, Федя помнил смутно. За Дэном в раздевалку вернулись его приятели, с гамом и смешками они гурьбой вывалились в пустой коридор, и, кажется, Дэн подмигнул на прощанье:       — Значит, тройничок в силе?