Не по понятиям

Летнее заходящее солнце окрашивало небо невообразимыми красками. Фиолетовый, плавно растекаясь вниз от красного диска, переливался в сочный персиковый с примесью розового, а тот, в свою очередь, сходил к жёлтому ближе к горизонту. Облака налились лиловым, казались такими тяжелыми. Они неторопливо плыли, как огромные пушистые киты в бездонном пëстром океане. Дул тëплый вечерний ветерок, пропитанный ароматами зелени и города. Он коварно забирался под рубашку, трепал волосы, нежно щекоча лицо, заставлял вздрагивать. Он тревожил высокие, освещённые красным золотом деревья, посаженные вдоль улиц. Их листва мелодично шелестела, смешиваясь с разнообразными звуками улицы. Только вечером, когда изнуряющая жара и духота японского августа немного спала, жители начали выбираться из своих убежищ. Прогуляться в парке, уединяясь с природой посреди небоскрёбов, выйти на набережную, насладиться свежим морским воздухом и полюбоваться завораживающим пейзажем. Высоченные здания устремлялись в небо, поглощая своими верхушками все оттенки заката. К слову, Йокогама — удивительный город, который, являясь одним из крупнейших мегаполисов, умудряется находить в себе место для различных скверов, разбавляя бетонные серые цвета не только ослепительными огнями гирлянд и фонарей, но и зелёными насаждениями. Парень стоял посреди оживлённого перекрестка. Со всех сторон до него доносились шум машин, людские разговоры. Мимо него проходили и туристы, которые даже порой пытались спросить что-то на ломаном японском, и местные. Всë же большинство не стесняясь оглядывались на его странное поведение. Он замер перед угловым, высоким красным зданием со вставками из белого кирпича, не отрывая прикованного к массивной двери взгляда. Молодому человеку было всё равно на окружающих. Он был как изваяние — с виду спокойный, не хуже трупа, но, на самом деле, внутри него бушевал вихрь самых разных чувств. Он то нетерпеливо ждал, когда наконец наберëтся смелости зайти внутрь, то, наоборот, волнение сбивало его сердце и дыхание, неприятно скручивая живот, отчего хотелось развернуться и как можно скорее уйти от этого места подальше. Домой, в свою скромную съёмную квартирку, ставшую за короткое время такой уютной, родной, безопасной. Он поправил рыжую чёлку, которую ветер нещадно растрепал и уже было собрался сделать шаг, как опять сомнение кольнуло грудь. Чуя третий день приходит сюда и третий день не может решиться. Он приехал в Йокогаму неделю назад и всё это время гулял, вновь исследуя знакомые места. Пусть раньше его частенько посылали в портовый город по работе, сейчас, после всего пережитого, он казался ему совсем чужим. Каждый вечер Накахара проходился по набережной, особо увлекаясь наблюдением за отплывающими кораблями, и вслушивался в плеск моря. Для него вошло в привычку оставаться здесь, пока солнце полностью не скроется за горизонтом. До своего заключения он и подумать бы не мог, что когда-нибудь его будут восхищать и очаровывать обычные вещи: причудливые формы облаков, утренние птичьи песни да даже мелодии живого, быстрого города. Раньше он никогда бы не заметил, как волшебно морская вода постепенно из лазурной становится ярко-оранжевой или красной, а потом и вовсе темнеет, пока не окраситься в глубокий чёрный. Он не задумывался, собираясь каждое утро, как приятно ложится на тело свежая, отглаженная одежда. Прошлый Чуя, проходя мимо очередного уличного ресторана, и не посмотрел бы в его сторону. А сейчас он с удовольствием покупает тот же самый рамэн или такояки, наслаждаясь каждым блюдом, как в первый раз. Конечно, теперь любая еда кажется лучшей, по сравнению с тюремной стряпней. Стоять и вспоминать минувшие дни тюремного заключения совсем не хотелось. Цепляться за тяжёлое прошлое он не собирался. Переступая порог ненавистного здания, Чуя скомкал бы всë пережитое, пряча его в самые потаённые уголки сознания и стараясь удерживать всё там насильно, лишь бы не всплыло. Оставалась только одна деталь, из-за которой Накахара, как бы не старался, не мог отпустить свои воспоминания. Наоборот, сохраняя их в голове, он иногда старался вынуть из себя всё до мельчайшей детали. Чую отпустили на свободу, клейма убийцы на нём не осталось, а СМИ его обзывали исключительно как «ошибочно осуждённый», казалось бы, живи и радуйся. Но Осаму всë ещё там. Естественно, оправдывать его не собирались, и досрочно никто не отпустит — чуда не произошло. Дальнейшая судьба друга была окутана неизведанностью и тайной. Накахара не хотел допускать, что Дазай, мягко говоря, сменил его пост, пусть, наверное, иных исходов судьба была не в силах предоставить. Чуя, совершенно невзирая ни на логику, ни на известную политику заключённых, продолжал просто слепо надеяться, что у Дазая всё хорошо. Последний раз, когда Накахара видел своего друга, был в тот самый день две недели назад. В память очень хорошо впечаталась картина, как Дазая буквально вытаскивают из бани за руки и ноги. Он помнил, как сильно парень тогда брыкался, кричал и даже случайно зарядил одному из охранников по причинному месту. Ощущение собственной беспомощности, когда Чуя просто наблюдал, как друга уводят куда-то в неизвестность, также сильно отложилось у него. Тогда Накахара и представить не мог, что это был последний раз, когда они смогут увидеться, что это была последняя возможность попрощаться перед долгой разлукой, если они, конечно, смогут опять встретиться. И, если честно, Чуя до конца не уверен, смогут ли. Вот почему он сейчас стоит не среди толстенных бетонных стен и бесконечных решёток, а на самой настоящей улице, где мимо него проходят не убийцы, воры и насильники, а нормальные люди. Полноценные ячейки общества, которые не мозолят глаза одинаковыми робами, вызывающими тошноту своим мерзко-серым цветом. Глазу всё приятно, а вот на душе неспокойно. Вспоминания о том вечере сплелись в один непонятный, тугой клубок, но, вместе с тем, каждые были запомнены во всех подробностях. Всë проносилось перед глазами яркой вспышкой, после мешаясь в голове абсолютной кашей. Чуя отчётливо помнил, как охранник, который первый добежал к нему, вёл его до камеры; как всë время Накахара спрашивал незнакомого мужчину, что же сделают с Дазаем. Он задавал этот вопрос не один и не два раза. Фраза слетала с его губ с каждым топотом, который издавал охранник своими чёрными и тяжёлыми, обмазанными гуталином ботинками. Но в ответ он получал лишь тихое эхо, доносящееся откуда-то издали тюремной тишины. Охранник завёл Накахару в свою камеру, напоследок кинув на него неоднозначный взгляд, который, как Чуе потом показалось, выразил огромное презрение в его адрес. Правда, тогда ему было совершенно наплевать и на мужчину, и на своих сокамерников, которые сразу же подбежали к нему с расспросами. Чуя не мог вынести ни единого их звука. Возбуждённые нервы еле сдерживались от срыва. Парень бы сломал здесь всë к чертям, громил, орал, ввязался в драку с кем-нибудь, но он выбрался бы и поспешил на помощь Дазаю. Однако он терпел, желая просто заснуть и очнуться уже в завтрашнем дне, где ни Осаму, ни сам Чуя, не будут испытывать на себе все последствия произошедшего в бане. В тот вечер он и правда быстро отключился, заставляя себя не думать о том, что будет завтра. На следующий день его вызвали к начальнику. У Фицджеральда он был последний раз ещё в самом начале отбывания своего наказания. Иронично, но тоже после драки. Мужчина совсем не поменялся: вылизанная причёска, уставший взгляд, светлый костюм, рубашечка. Всë то же ощущение, одновременно, и порядка, и некой захламлëнности кабинета придавало неуюта. Правда, сейчас это чувство ещё и в разы умножилось. Чуя, свесив голову, не хотел обращаться к начальнику. За всё время вокруг парня столько дел навертелось, и он был уверен, что Фицджеральд знает о каждом. Он только выглядит будто отстранённым от всей гадкой тюремной жизни. В действительности же, он следит за каждым шагом охранников и заключённых. Он как Фëдор, только на ступень выше. Ведь, если русский контролирует в основном только падших тварей, то мужчина охватывает своим крылом, на деле, ещё более тёмным, чем у Достоевского, всех. Накахара не сомневался, что сейчас его начнут отчитывать, припоминая каждый промах и нарушение; что начальник выразит свое разочарование, мол, я тебе помог, а ты всё равно беспределишь. Но голос Фицджеральда был ровный, вовсе не агрессивный: — Понимаешь, Чуя, сейчас обстановка накалилась. Я не собираюсь расспрашивать тебя о произошедшем, но одно мне всё-таки надо уточнить. Слушаешь? Чуя утвердительно кивнул головой, все ещё смотря куда-то вниз. Внутри всё сжалось, и ему казалось, что он вот-вот упадёт в обморок от перенапряжения. — Замечательно. Так вот, — мужчина прекрасно подмечал чужое состояние, — какие отношения у тебя с Осаму Дазаем? Можешь быть со мной честным, мне просто нужно понять, что делать со всей ситуацией дальше. Парень почувствовал, как внутри что-то треснуло. Хоть начальник, с какой-то стороны, и заслужил его доверие, но открываться ему полностью Чуя не хотел. Может, потому что он, по привычке, не собирался ни на кого полагаться, а может, потому что и сам не знает, как описать собственные отношения. Дазай, без сомнений, безумно нравится ему. Он даже допускает такое слово, как влюблённость. Но, чтобы сказать об этом вслух, у него даже слова не подбирались. Зажатый, холодный, недотрога Накахара не привык раскидываться подобным. — Мы друзья. Это самое главное, что вам нужно знать, — проговорил он медленно и чётко. — Ну, как хочешь. В принципе, можем сойтись и на этом. А теперь, я должен немного прояснить. Пусть я и хочу действовать в твоих интересах, ты же понимаешь, что я не могу оставить его безнаказанным? Косяк за ним стоит крупный, просто так глаза на него не закроют. — Понимаю. — Я собираюсь посадить его в одиночку на два месяца. Думаю… — Что? Перебивая начальника, он лишь хотел убедиться, что ему не послышалось. Чуя даже не думал о таких последствиях. Целых два месяца ему придётся быть самому по себе, без малейшей возможности увидеть, услышать, прикоснуться к Осаму. Тогда они хотя бы наблюдали друг за другом, а сейчас начнётся полная глухая неизвестность. Дазая переведут в соседний блок, у которого совсем другие надзиратели. Он не будет появляться ни в столовой, ни в общей. Все два месяца просидеть в тесной камере один на один со своими мыслями и лишь иногда пользоваться компанией охранника. Чуе казалось, что и для него, и для друга это испытание станет невыносимым. С другой стороны, он понимал, что парень гарантированно два месяца будет в безопасности. И ради этого он был готов терпеть и ждать. — …Думаю, это будет самым щадящим, но строгим решением, — начальник не стал снова отвечать на вопрос и продолжил свою недосказанную фразу. — Однако это не конец нашего разговора. — Что ещё? — Надеюсь, не стоит говорить, что о всех твоих громких похождениях твой адвокат в курсе. Завтра он навестит тебя и сам всë расскажет, но, пользуясь своим положением, могу посоветовать тебе собирать вещички. — Что… что вы хотите сказать? — Подписываются последние бумажки, и скоро возобновится судебное разбирательство по твоему делу. Тебя собираются оправдать, Чуя. Слова начальника просто не могли быть правдой. Накахара сначала подумал, что это является какой-то глупой шуткой, и поэтому не сразу понял, что ему делать: смеяться или злиться. Всё, что он смог выдавить из себя в тот момент — жалкое недоумение на лице. Он посмотрел на Фицджеральда взглядом, каким обычно смотрят на душевнобольных людей, но тут же опустил голову вниз, чтобы больше не встречаться глазами с начальником. А он, в свою очередь, был совершенно спокоен, и, как позже выяснилось, ещё и абсолютно серьёзен. Оценив Чую сверху, он бы любому показался поникшим или же задумчивым. Сидит, сгорбившись, и о чём-то размышляет. Только по выражению его лица, которое тогда было вне поля зрения Фицджеральда, точно нельзя было сказать, что он спокоен. Парень сидел с широко распахнутыми глазами, округлившимися, словно два больших блюдца, и зажатым ладонью ртом, делая это скорее машинально, так как тогда закричать он не мог, даже если бы очень сильно захотел. Рыжий просидел так долгих пять минут, уткнувшись в какую-то невидимую точку на полу. Его голова раскалывалась от нахлынувших мыслей. Казалось, что он начинает вспоминать каждую секунду проведённого здесь времени, вплоть до того, как начальник сообщил эту выбивающую из колеи новость. Из транса его вывела рука Фрэнсиса, которая легко, не без резкости легла на напряжённые плечи Накахары. Видимо, мужчину слегка насторожило такое поведение Чуи, и он решил приободрить бедолагу, которого, о Боже, пытаются вытащить из тюрьмы раньше времени. Безусловно, Фицджеральд понимает, какой шокирующей и неожиданной могла показаться Накахаре эта радостная весть. Он даже подумал, что преподнёс еë слишком небрежным способом. Но все мысли тут же забылись, стоило снизу раздаться недоброму смешку, что не могло не насторожить, и, отпрянув, он отпустил чужое плечо. — Вы же врёте мне, — голос Накахары прозвучал так мрачно, отчего Фицджеральд немного поёжился. Парень не поднимал взгляд. — Просто сразу скажите, что врёте мне. Пожалуйста, скажите, что это была просто шутка, пока я в это не поверил. Просто признайтесь, и мы забудем об этом. После этих слов, Чуя поднял голову на мужчину, и глаза его на секунду выразили непонятную вселенскую тоску и печаль. Причины этому были неясны, и теперь уже начальник смотрел на Накахару, как на сумасшедшего. Они играли в молчаливые гляделки где-то с минуту времени, после чего Фицджеральд, не выдержав, замахнулся и выписал Чуе звонкую пощёчину. Он не успел среагировать, а после удара лишь впечатался спиной в мягкую спинку кресла, ошарашенно хватаясь за горящую щёку — Эй! Что вы сейчас сделали?! — возмущённо выкрикнул Чуя, всё ещё растирая место удара. — А ты чего нюни тут распустил? Я самый главный человек в этом месте. Ты думаешь, я намерен здесь шуточки шутить? Я, вообще-то, пустыми словами не разбрасываюсь, — Фицджеральд не кричал. На вид он был как всегда спокоен, но всё же щепотку надрыва в голосе можно было прочувствовать. — Некоторые за такую возможность жизнь готовы отдать! А ты тут драму разыгрываешь! Я понимаю, что новость достаточно неожиданная. Будь хорошим мальчиком — просто прими её и радуйся. А! Ещё одно! Ты больно никому не трепись об этом. Желательно, прямо вплоть до твоего, надеюсь, освобождения, — Начальник выпрямил спину и прочистил горло. — Никому ни слова, Чуя. Даже Никола не должен знать. Всё это сугубо между нами и твоим адвокатом. Фицджеральд дал Накахаре ещё немного времени посидеть и подумать в своём кабинете. После чего, подозвав охранников, он приказал, чтобы они отвели Чую обратно в его камеру. Только, можно сказать, что до камеры его чуть ли не волокли, как податливую куколку. Накахара еле передвигал ноги — с обеих сторон его держали под руки. Он, честно, мог и хотел бы радоваться, воссиять живостью от новости о своём желанном освобождении, но что-то мешало ему, тянуло и неприятно скручивало живот. Несомненно, часть его почти что песню воспевала. А вторая, наоборот, то ли до конца всего не осознала, то ли зацепилась за тот самый единственный якорь и не хотела его отпускать. Он вынужден бросить Дазая на произвол этим диким, разъярённым монстрам. Пусть парень и будет следующие два месяца в гордом одиночестве, но потом же он вернётся, а срок ему никто не сокращал. Кто знает, как тюремная знать будет мстить за свои побитые морды? Чуя помнит, что Осаму неслабый и отпор может дать, но против количества, один на всех он не вывезет. И самая боль, которая постоянно колола в груди, в том, что Накахара никак не сможет ему помочь. Вступиться, поддержать, отбить атаку, пожертвовать собой да просто быть рядом и не подставлять любимого человека — всё, чего бы он хотел для парня. А что Дазай подумает, когда вдруг не увидит Чую ни на завтраке, ни в общей, ни в камере? Когда поймёт, что они даже не попрощались? Ведь ему и письмо не напишешь и, тем более, не поговоришь. Они, как минимум, два месяца будут жить в полном неведении о жизни друг друга, и Накахара боится. Выдержат ли они? Как бы то ни было, сперва нужно, вообще-то, дело выиграть и выйти, а потом уже расстраиваться. Так много событий произошло за короткий срок, что у Чуи уже голова кругом идёт. Ему начинает казаться, что это всего лишь длинный и насыщенный сон, а он вот-вот проснётся на своей жёсткой койке. Окончательно парень поверит во всё только тогда, когда поговорит с Анго. Уже не под маскировкой брата, а один на один, как адвокат и подзащитный. Сакагучи темнить не станет. Разложит все риски и шансы на победу по полочкам, но Накахаре что-то подсказывало, что его друг абсолютно уверен в удачном исходе, — за пустые, ненадёжные ниточки он бы попросту хвататься не стал. Решётка в его камеру отворилась, и Чуя как-то неуверенно вошёл внутрь, опустив глаза вниз. Соседи сразу же замолчали, завидев его на пороге, и лишь внимательно разглядывали. Вокруг последних событий и, в частности, его персоны крутилось очень много вопросов — всё это бурно обсуждалось чуть ли не каждым заключённым. А, так как вчера Чуя всех нагло проигнорировал, на что, между прочим, имел полное право, сейчас, после его похода к начальнику, интерес подрос ещё больше. Было видно, как сокамерники хотели, но боялись что-либо спросить, но Накахара ровно также безразлично упал на койку и пытался не отвлекаться на их круглые, вопрошающие глаза. Он старался думать о завтрашнем дне, об Анго, Дазае. Правда, вскоре неожиданно его пружинистый матрас прогнулся под ещё чьим-то телом. Чуя не хотел открывать веки и слепо надеялся, что этот парень додумается оставить его в одиночестве. Раздался спокойный, добродушный голос Бена: — Вижу, ты сейчас не в духе, но я много времени не займу. Хотелось бы поблагодарить тебя за то, что вступился за нас тогда, в столовой. Признаюсь, это было потрясно. Мы теперь тебе обязаны… — Не надо, Бен. Ничего вы мне не должны, — прервал его Чуя чётко и уверенно. — Наоборот, я благодарен вам за то, что открыли старого меня. — Мы все верим, что ты справишься. — Да, Чуя! — поддержал ещё один голос с верхней соседней койки. — Ты сильнее нас всех вместе взятых, так что иди до конца. Это говорил Коджи — тот самый блондин, с которым когда-то повздорил Накахара. Признаться честно, они после того случая друг с другом не контактировали по возможности, лишь иногда злобно переглядываясь. Проблем это не решило, но на душе всё же стало как-то полегче, что ли. Он, может, до конца и не уверил в их поддержку тогда, но, когда уже вышел из тюрьмы, в процессе обдумывания всех месяцев его заключения Накахара всё же признал, что его сокамерники, порой ненавистные, порой раздражающие и слишком шумные, всё же тоже являлись для него особыми людьми, которые, безусловно, помогли ему не сожрать самого себя. Теперь его иногда даже совесть мучает за то, что не сказал тогда своим соседям «прощайте» от всего сердца и не поблагодарил их всех за присутствие в его жизни. Как ни крути, эти люди уже в прошлом. Но в памяти они отложатся у него, как одно из наиболее приятных воспоминаний чуть ли не самого нелёгкого периода его жизни. Проведя ещё одну ночь в стенах тюрьмы, которая, конечно же, не обошлась без вечных раздумий перед сном, наутро, вместо завтрака, он отправился прямиком в комнату для одиночных свиданий, дабы встретиться с Анго. Ещё сонный, прямо с того момента, как разлепил глаза, парень пребывал в настроении уже изрядно подпорченном. Виной тому были плохие сны, коих он, к сожалению или к счастью, совсем не помнит. Поверх ещё наложилось немного нервозное ожидание встречи. Возможно, ещё какая-нибудь противная мысль внесла свой вклад в его хреновое состояние, но это уже было неважно. Местечко выбрали, конечно, удачное. В здании было ещё, как минимум, штук шесть подобных комнат, но определить его с Анго решили прямо в ту самую. Как знали и назло всё решили сделать! Все воспоминания накатили, как цунами. Тут же вспомнился Дазай. Здесь пахло им. Может, перед тем, как вчера лечь спать, Чуя пообещал себе, что зазря из-за Осаму накручивать не будет, но, видимо, у него уже ничего не получилось. Зайдя тогда в комнату, он понял, что она совершенно не изменилась, и почему-то очень удивился этому. Правда, потом, догнав, что меняться тут ничего и не должно, опять принял свой прежний невесёлый вид. На единственном источнике света, который из маленького окошка падал на металлический, привинченный к полу стол, виднелись летающие частички мелкой пыли. В помещении было всё также мрачно и пахло сыростью, отчего тут же захотелось проветрить помещение и немедленно прибраться. Во всей неестественной для раннего времени суток темноте на том самом стульчике расположился Анго. Чуя бы и не подумал, что, когда он воочию узреет старого друга, он так растормошится. С нескрываемой улыбкой до ушей он направился уже более бодрыми шагами к столу и сел прямо напротив адвоката. Чуя стал разглядывать его, как вдруг что-то мгновенно ударилось в глаза, и сделалось немного непривычно. Он долго пытался понять, в чём причина. Что такого может не понравиться ему в старом приятеле? Та же укладка, как и всегда, его очки, смешной округлой формы, галстук, к слову, подаренный самим Накахарой, — всё, вплоть до часов на запястье, было прежним и знакомым. А вот вид у Сакагучи был совсем иным: вечная его настороженность и спешка в глазах просто исчезли с лица. Он совсем не выглядел напряжённым, скорее, наоборот, — очень расслабленным. То, что больше всего не понравилось Накахаре, так это за километры ощутимая, тяжёлая усталость. Что же могло так вымотать друга? Неужели его дело? Тогда Чуя почувствовал больной укол совести и стыда за то, что доставляет Анго так много проблем. Ведь и правда, он выглядел по-настоящему измученным, и Чуя, если надо, может даже поклясться, что ему не померещилось. В любом случае, такого Сакагучи он никогда прежде не видел, и появилась ещё одна причина желать, чтобы всё это поскорее закончилось, — благополучие его друга. — Чуя, как ты себя чувствуешь? Всё в порядке? — Анго снял свои очки, и, выдохнув, начал потирать их краешком своей рубашки. — Впрочем, можешь не отвечать. Я всё-таки регулярно созваниваюсь с начальником тюрьмы. — адвокат поднял глаза на него и тихо, по-доброму усмехнулся. Накахара не смог найти никаких слов, чтобы ответить. Он только ещё раз отметил чрезмерную усталость в голосе друга. — Ты же понимаешь, что я не могу быть не рад тебя видеть. Полагаю, Фицджеральд тебе вчера обо всём рассказал, не так ли? Что думаешь по этому поводу? — Если честно, Анго, я в замешательстве. Я даже до сих пор принять, что это правда, не могу. Всё так сумбурно выходит, да ещё и после тех событий, — Чуя не посчитал нужным упоминать каких именно, раз уж Сакагучи и так всё известно. — Поэтому признаюсь, что до сих пор не сложил какое-то единое мнение обо всëм. — Понимаю. На самом деле, это было немного неожиданно даже для меня, но ты можешь не волноваться. Стопроцентных гарантий я тебе давать, конечно, не буду. Их никогда не бывает. Но ты можешь надеяться на хороший исход. Что бы обвинители не предъявляли, мы всë равно останемся в выигрыше. — Ты же расскажешь мне хоть что-нибудь? — Если так интересно, то слушай. Я не договорил ещё, — Анго облокотился на стол и приблизился к Накахаре. — Недельки две назад, может быть и больше, я связался с мистером Фултоном — тем человеком, про которого я говорил тебе в пришлый раз. Запомни эту фамилию, Чуя! Он станет для тебя героем! — Анго наигранно взмахнул пальцем вверх. — Мы с ещё кое-кем (его тебе знать необязательно) договорились с ним о пересмотре твоего дела по вновь открывшимся обстоятельствам. Интересно, каким? — он проследил за тем, как Чуя утвердительно кивнул, после чего продолжил: — Смотри. Недавно выяснилась одна интересная новость, которая мимо меня, как человека, варящегося во всём этом, пройти никак не могла. Человека, который тогда брал у тебя анализы на экспертизу, судили за взяточничество в течение нескольких лет. Проще говоря, тебя и не только просто крупно подставили. Многие дела снова возобновляются — твоё в том числе. Они хотят провести повторные экспертизы в случаях, где они играют немаловажную роль. Понимаешь? А дальше уже дело за правдой. Чуя молчал, медленно переваривая услышанное. Анго подумал, что ему что-то непонятно, и решил продолжить раскрывать все подробности: — Ты спросишь, причём тут мистер Фултон? Без него твоё дело не стали бы пересматривать. Суд посчитал, что насчёт тебя и без этого всё понятно. К тому же, ты был единственным подозреваемым, и, если ты вдруг оказался бы невиновен, им бы пришлось начинать ход дела с самого начала, не имея ещё и ни малейшей зацепки. Правосудие правосудием, но то, что эта система прогнила изнутри, остаётся фактом. Так вот, о чём это я? — Мистер Фултон, — бездумно, как неживой, повторил Чуя. — Ах, точно! Мистер Фултон! Именно он пошёл показывать прокурором твоё дело и настоял на том, что его тоже нужно взять на пересмотр. Мол, было бы несправедливо, если бы ты отсиживался сейчас ни за что. Дело-то довольно спорное, а его, как многоуважаемого и влиятельного человека в этих кругах, послушали. Так что вот, Чуя, в каких-то моментах на тебя сыграла фортуна. Сидеть и слушать всё повествование Анго уже было просто невыносимо. Чуя всё ждал подвоха, думал, что последним его предложением будет: «Но только было бы это правдой. Эх, мечты-мечты!» Поверить в реальность происходящего казалось для него непосильной задачей — подсознание яростно отрицало всё сказанное. Обстоятельства сложились так просто, будто сама судьба решила за него вступиться. Сначала Накахара его внимательно слушал, но со временем взгляд его становился всё более неверующим и неуверенным. Комната растянулась в бесконечный коридор, стремительно отдаляя его от Сакагучи, пока того не поглотила холодная, гнетущая темнота. Расслышать все слова труда не составляло, а вот их смысл доходил с огромным опозданием. Но и тот только лишь врезался в черепную коробку, тут же отскакивая от неё, рассыпаясь на отдельные, совершенно несвязные слоги. В конце концов, он, не сдержавшись, резко вскочил со своего стула, неприятным и громким скрежетом проезжаясь им по бетонному полу. Чуя выпрямился и замер, сжав кулаки до побелевших на них костяшек. Его потряхивало, голова была низко опущена. Растрёпанная челка закрывала всё лицо, не давая Анго никакой возможности рассмотреть его выражения. Адвокат даже не дёрнулся. Для него состояние Накахары было предсказуемо. Люди, перенёсшие все ужасы тюрьмы на себе и потерявшие какую-либо надежду на лучшее, редко трезво могут воспринимать подобные новости. Предпринимать попыток как-то успокоить парня он не собирался — только выжидающе наблюдал за его дальнейшими действиями. Поведение больного разума интересовало. Дрожь Чуи усилилась, ногтями он со всей силы впивался в ладони. Всë казалось таким неправильным. Разрушающий ураган эмоций колотил по вискам, заглушая всё, кроме бешеного стука собственного сердца. Удушающая петля повисла на горле, и его разрывало от желания закричать что есть мочи. Дать себе хоть немного вздохнуть. Вырваться из мертвого оцепенения. Позволить искренним чувствам выйти наружу. Но он смог, скривив губы, выдавить из себя рваный всхлип. «Почему? Что меня останавливает? Я ведь желал этого всё время! Почему же сейчас я не могу радоваться по-настоящему? Как же меня, сука, это злит! — ярость нещадно вырывалась на свет, обжигая внутри так, что дальше терпеть становилось невыносимо больно. — Посмотри… Просто посмотри на него! Он делает всё для тебя, а ты стоишь, как конченное неблагодарное ничтожество!» Последнее к себе обращение заставило всё тело сжаться, и цепи, сковывающие его, с треском слетели. Тут же он стремительно вскинул голову, обращая глубокий, живой взгляд прямо на Анго. С выступающими горячими слезами, которые сразу градом скатывались по белым щекам, Чуя кинулся к Сакагучи, крепко обнимая его за голову. Уткнувшись в чужие чёрные волосы, он невнятно бормотал ему лишь одно: — Я так счастлив, Анго… так счастлив… — потом шумно вдыхал и снова продолжал: — Правда. Счастлив… — Знаю, дружище, — адвокат подбадривающе похлопал парня по обвивающей его руке. — Мы справимся. Скоро всё закончится. Вскоре мужчина, убедившись, что окончательно успокоил рыдающего от счастья и переполняющих эмоций Чую, усадил того обратно на место перед собой. Нужно было выждать ещё пару минут, прежде чем переходить к самой ответственной части сегодняшнего дня. Важно, чтобы парень слушал его внимательно, не пропуская ничего мимо ушей. Анго собирался дать ему информацию о том, где, когда и как будут проходить новые экспертизы, суд; что нужно говорить и как вести себя в общем. Если Накахара, витающий в облаках и уже предвкушающий желанный вкус свободы, не запомнит хоть что-то из сейчас сказанного, то все его старания могут полететь в топку. Можно сказать с полной уверенностью, что стражи порядка будут относиться к Чуе с презрением и огромным пренебрежением. Под сомнение будет ставиться каждое его слово, а, зная характер друга, его прошлое и отношение к судебной системе, необходимо, чтобы он чётко следовал инструкциям, которые предоставляет ему сейчас Сакагучи. Пять дней в ожидании повторного слушания его дела для Чуи проскочили незаметно, без происшествий. Он не мог думать ни о чём другом, постоянно прокручивая в мыслях разговор с Анго. Конечно, ему хотелось разделить с кем-нибудь свою радость, например, с Николой, но, так как распространяться даже о малейших подробностях ему запретили, приходилось держать всё в себе, в красках представляя последние минуты перед выходом на заветную свободу. Удивительно, но за всё время никто из блатных на Чую даже не посмотрел. Слегка подпорченные Достоевский со своими приспешниками нашли себе новых, более беспомощных жертв для издевательств. Оно и к лучшему: теперь можно спокойно провести последние дни без страха быть забитым где-то в углу библиотеки. Беспокойные мысли о Дазае теперь посещали его только перед сном, когда Накахара из-за бессонницы подолгу лежал, рассматривая дно кровати сверху под звуки сопящих соседей. Как он там? Скучает? Думает ли он о нём? Конечно. Накахара не сомневался, что парень места себе не находит — боится. Каждую ночь Чуя мысленно к нему обращается. Так легче. Возможно, это как-то глупо и бессмысленно, но в этой ситуации он больше ничего не может сделать. Уверять себя в том, что Осаму всё слышит и успокаивается, было единственным выходом, чтобы не сгнить от тоски. Днём он старался больше общаться с сокамерниками, что поначалу их очень удивило. Жаль, конечно, что парень так и не смог напоследок перекинуться парой фраз с Мичизу и Джоном, нормально попрощаться. Чуя не позволит себе их подставить, несмотря на собственное искреннее желание. Всю последнюю ночь Чуя не спал, пусть и знал, что горько пожалеет об этом, ведь весь процесс взятия экспертизы и прочая ерунда, которая ожидает Накахару днём, изрядно вымотает его. Заснуть просто не получалось. Сколько бы он не закрывал глаза в надежде, что вот сейчас его сознание ударится в красочны сны, каждый раз он наблюдал только темноту собственных век, раздражаясь от любых звуков. Воспоминания о том, как он в первый раз сдавал ДНК, кровь, отпечатки пальцев, вертелись в голове. Сегодня всё будет иначе. Точно так же, как и тогда, у него была твёрдая убеждённость в том, что его невиновность будет подтверждена. Пусть криминалисты, прокурор, судья, да вообще все, с кем ему придётся столкнуться, будут настроены против Чуи — парню всë было безразлично. Теперь справедливость перейдёт на его сторону, и никто больше не посмеет назвать его убийцей, насильником. Он наконец сможет отмыть всю грязь со своего имени и зажить нормальной жизнью. Только снова выслушивать все ужасные, мерзкие подробности его дела, сидя на скамье подсудимых, оказалось не так легко, как он ожидал — большинство из присяжных будто не верили ему, смотрели укоризненно, хоть и не должны быть предвзяты. Их неприязнь оседала на коже липкой пылью, немного покалывала. Но смотреть в их сторону не было резона — он ведь знал, что так и случится. Взгляд Чуи был устремлён только на Анго, который воодушевлённо и виртуозно защищал его, вынимая наружу весь свой профессионализм, коим Накахара всегда восхищался. Главной деталью, отличающей сегодняшнее заседание, была непоколебимая уверенность, которой был насквозь пропитан весь Сакагучи. Победа уже летит прямо ему в руки. Предоставляя судье железные факты в противовес обвинениям прокурора, Анго заставлял всех вокруг чуть ли не вздрагивать — такая от него валила энергия. Чуя заворожённо внимал каждой его фразе, наслаждаясь их общим желанным выигрышем. Уже сейчас он чувствовал, как тяжеленная ноша, висевшая на нём все месяцы, валится с плеч, уступая место необычайной лёгкости свободной жизни. Заключительный стук молотка — и слова, такие заветные, долгожданные, прозвучали из уст судьи: «Полностью оправдан. Всем встать, суд окончен!» Решётчатая дверь перед ним отворилась, наручники освободили руки. Он опустил голову и посмотрел под свои ноги. Перед ним был маленький железный порог, за которым его ждала новая жизнь. Оставалось только переступить его. Сделать последний шаг. За ним: честное имя, вкусная еда, солнце, свежий воздух, люди, такие же нормальные, как и он теперь, — всё, чего ему так не хватало в тюрьме. Собравшись с духом, он гордо поднял голову вверх и твёрдо пересёк решающую черту.