Никто не одинок...

Мандрейку удалось выбраться из гнилого нароста на одном из деревьев задолго до наступления рассвета. И теперь он сидел меж его корней, в спасительной тени, куда свет при всём его желании не смог бы проникнуть, и наблюдал за Лунной Гаванью. Конечно, отсюда Гавань и празднующих жителей увидеть он не мог, но радостные возгласы, музыка древесных флейт и весёлый смех были слышны, наверное, даже самому глухому топтуну. Мандрейк не мог согласиться с этим. Со всем их праздником, счастьем… с их победой. Они отняли у него сына, они втоптали его в его же гниль, они восстановили лес, они… в конце концов, они после всего этого выжили! Как они посмели?! Это нечестно! Где же хваленое равновесие, которое должно и на его гнилом дереве праздник устроить? «Но ты сам нарушил равновесие. Тебе оно, видите ли, надоело», - внутренний голос, ехидное чудовище. И единственный собеседник на протяжении многих веков. «Да потому что оно пристрастно! Я… а почему бы и нет? Добро ведь тоже может нарушить равновесие. И тогда я просто обречён на победу. И само Мироздание не сможет мне помешать! Погубить лифманов их же цветком с помощью их же равновесия. Как же это заманчиво!» Он поднялся на ноги, отряхнулся, подхватил свой скипетр и послал в сторону Гавани многообещающую ухмылку. - Веселитесь, маленькие лифманы. Даю вам ровно сто лет. Подозвать ворона ничего не стоило – эти мудрые птицы издревле были его союзниками. Они понимали, на чьей стороне истинная сила – и вот, повелитель гнили уже на пути к своим владениям. «Какой смысл во всей этой мести? Она отравляет твою жизнь, и только». «Но без неё во всей моей жизни смысла и нет». Он был прав. В его бесконечной жизни, наполненной лишь беспрестанным течением времени и вечным клокотанием сырой силы, не было ничего, кроме мести. Ну, что же, ради той игры, того грандиозного представления, что он задумал, воистину стоит подождать. Всего каких-то сто лет…