Из чувства долга.

      Он сидел в импровизированной допросной, ожидая прихода дознавателя, с прямой спиной и гордо поднятой головой, в окровавленной рубашке и жилете, про себя отмечая, что впервые оказался с противоположной стороны следствия. Руки его были связаны за спиной, плечо болело нещадно, но слабость свою Гуро показывать не планировал. Два жандарма, что стояли по бокам тяжёлой двери, время от времени бросали на него заинтересованные взгляды.       Когда в помещение вошёл никто иной, как Николай Беляев, человек, что, как оказалось, предал их всех, в компании уполномоченного присутствовать при допросе жандармского полковника, Яков Петрович криво улыбнулся. — Все улыбаетесь, господин Гуро? Ничего, не долго Вам улыбатьсь придётся. — Ну, а что Вы мне, плакать предлагаете, Николай Николаевич? — В прочем, мерзавцев не исправишь, — как бы самому себе сказал предатель, не смотря на бывшего следователя. — Действительно, — с усмешкой отозвался Гуро, голову к плечу слегка наклонив. — Полностью с Вами согласен.       Беляев устремил на него долгий испытующий взгляд. — Что ж… приступим! Советую вам быть достаточно откровенным. Вы знаете, что будет в противном случае. — Признания в том, чего я не совершал, — растягивая слова говорил мужчина, — Вы от меня не получите. — Я бы на Вашем месте не был столько категоричен. Тем более, что Ваши преступления доказаны. — Вот как? Очень интересно, но, позвольте… Как же можно доказать то, чего нет!       Словесная игра продолжалась довольно долго. Гуро, не раз проводивший допрос сам, откровенно время тянул, выводя Беляева из себя. Но долго так не могло продолжаться. Убийство Разумовского Яков Петрович описал суховатым языком, что был понятен любому дознавателю, никаких угрызений совести при этом не испытывая. Он выполнил свой долг, избавив страну от очередного самодура.       Вот только на этом Беляев ограничиваться явно не собирался, намереваясь, очевидно, повесить на теперь уже опального следователя всех собак. Гуро же сознаваться в том, чего не совершал, не спешил. А потому Николай Николаевич не побрезговал более действенными, по его мнению, способами извлечения информации из человека. Благо, срочное дело заставило дознавателя спешно удалится, а по тому продолжение данного премерзкого спектакля было перенесено на следующий день.       А ночью к Гуро незнакомая девушка в темницу заявилась. Учитывая все обстоятельства, Яков Петрович несомненно решил бы наутро, что все это был лишь сон, игра его воображения, если бы не обнаружил на указательном пальце правой руки тонкое, едва заметное кольцо, что ночная гостья назвала оберегом. В прочем, это была не единственная странность визита ночной гостьи, что буквально заставила его выпить содержимое маленькой бутылочки, что она взяла с собой. Что все это означало, Гуро не знал, но интуиция подсказывала, что девушка, чей силуэт был едва различим в ночной темноте, врагом не являлась.       Новый день был похож на предыдущий, однако в спектакле старые герои заменились новыми: жандармский полковник исчез, вместо него на допрос ведьму привели, да место действия сменили. Куда именно его вели, Яков Петрович сказать не мог, поскольку глаза ему завязали. Любопытно, если учесть, что у него навряд ли появится теперь возможность кому-то что-то рассказать. «Многовато же развелось нечисти в столице», — мысль почему-то вызвала усмешку, как, собственно, и разозлённо-недоуменное выражение лица женщины, когда она поняла, что ее чары не сработали. Кажется, ему стоит быть благодарным ночной гостье, непонятно как проникшей в камеру.       Но и на этом дело не кончились.       На пятый день, когда Беляев по неясной причине внезапно удовлетворился ответом Якова Петровича и уже практически отчёт закончил, наверняка приписав в его дело пару лишних пунктов, прибыл некий высокопоставленный специалист, хорошо знакомый и Беляеву, и Гуро, при том в сопровождении господина Мизинова и особы, которую оба мужчины меньше всего ожидали здесь увидеть.       Николай Николаевич уже подпись поставить успел и пообещать бывшему следователю если не казнь, то каторгу, а тут такая неприятность.  — Боюсь, господин Беляев, что этого не будет, — холодно произнёс высокий худощавый чиновник средних лет, бросая короткий взгляд на Гуро. — В чем дело, Константин Александрович? — спросил Николай Николаевич, брови в недоумении поднимая да дрожь в голосе унять стараясь. Почуял неладное. — Да вот, извольте ознакомиться с показаниями некоей Ольги Снегирь, в особых кругах больше известной под псевдонимом Кларисс.       Гуро со мстительной улыбкой подметил, как Беляев нервно сглотнул, поправляя галстук, и взял протянутое дело. — Это все, конечно, здорово, Ваше превосходительство, но никоим образом не отменяет… — Убийства Ивана Анатольевича Разумовского? Конечно, нет. Вот только есть одно важное но.       Тут уже выступил вперёд Мизинов, держа в руках очередную пачку бумаг. — Ночью было прислано анонимное письмо, что обличало Ивана Анатольевича Разумовского в делах весьма неблаговидного характера. Данное письмо, в виду сомнительного источника и крайне высокого положения в обществе человека, о коем там шла речь, было передано из управления полиции в Третье Отделение, где посчитали необходимым проверить полученную информацию. С этой целью было решено провести обыск на даче Разумовского, где доблестных охранителей закона встретило несколько ружейных выстрелов. Открывший огонь — ранен сам. Предположительно, он ожидал увидеть на пороге кого-то другого, — сделал паузу в своей монотонной речи Мизинов. — Но это… — Смешно? — перебил его чиновник, бровь одну приподнимая. — Посмотрим, что Вы скажете дальше. — Бумаги, найденные в доме, указывают на связь Разумовского с Ольгой Васильевной Снегирь (также известную, как Кларис), давшей показания ранее и признавшейся в том, что она инициировала собственную смерть, подстроив все так, чтобы подозрения упали на уважаемых людей, что ранее участвовали в разборе дела Воронцова, к покушению на которого вышеупомянутая особа оказалась также причастна. Более того, она же стала убийцей Павла Юрьевича Давидова, ранее также состоявшего в сговоре с нею. — Здесь можете пока остановиться, господин Мизинов. Господин Беляев, нам стоит продолжить? — Ваше Превосходительство, при всем уважении, я не совсем понимаю, к чему Вы клоните. — А я, господин Беляев, не совсем понимаю, зачем Вам все это понадобилось? — Простите? — Ну как же, Вы не понимаете? — распахнулись в притворном изумлении голубые глаза верного помощника Бенкендорфа. — Что ж, переформулирую вопрос: Зачем Вам понадобилось предавать страну и своих соратников? — Я никого не… Голос Беляева подвёл его, он запнулся, а Мизинов вдруг продолжил: — Госпожа Снегирь была взята под стражу, когда уничтожала документы в доме Николая Николаевича Беляева, что, как выяснилось, поставлял тайному обществу информацию и оказывал неоценимые услуги. — Это все гнусная ложь. — Правда? — Меня подставили. — Нет, друг мой, подставили вон, — кивнул мужчина головой в сторону Якова Петровича, — господина Гуро. А Вы — предатель и изменник.       Беляев гневно глазами сверкнул и рот открыл было, чтобы сказать что-то, вот только молчавшая до этого момента Марина Фёдоровна вперёд выступила и опередила мужчину. — Нет смысла больше отпираться, Николай Николаевич. Я во всем призналась. И все рассказала. Андрея вот-вот поймают. До остальных теперь, я надеюсь, тоже доберутся. Больше никого не обманут ложными обещаниями об общем благе, — грустно улыбнувшись, произнесла женщина спокойно, словно не она в преступлениях призналась и не ее теперь могла ждать печальная судьба.       Дознаватель вдруг побледнел, губы поджав, в глазах такая ненависть была, что, право, могла бы и напугать человека обычного. — Ну вот и все, господин Беляев, Вы арестованы по обвинению в преступлениях против государства. Приказ об аресте подписан Шефом корпуса жандармов. — Я говорил им, что от тебя надо было избавиться ещё после того, как ты вернулась из Диканьки, — сквозь стиснутые зубы бросил дознаватель. — Надо было. Только теперь уж поздно, Николай Николаевич, — с мягкой улыбкой пропела Марина, взгляда не отводя. — Господа! — повысил голос Константин Александрович, и в дверь тут же вошли двое жандармов. — Забирайте! — Однажды кому-то удастся завершить то, что начали мы! — Не думаю, что когда-нибудь люди предпочтут хаос порядку, — ответствовал чиновник, провожая процессию взглядом, а затем оборачиваясь. — Ну что, Яков Петрович, вот все и кончилось! — Признаться честно, я уже не рассчитывал на столь… благоприятный исход, — криво улыбнувшись, отозвался Гуро, не узнавая собственного голоса, прозвучавшего хрипло и как-то устало. — Господа, я буду Вам крайне признателен, если Вы меня развяжете, крайне неудобно, знаете ли, так сидеть.       Мизинов усмехнулся и в выражении его лица Гуро уловил что-то новое, что-то подозрительно похожее на уважение с примесью сочувствия. Он быстрым шагом обошёл помещение и взялся за веревки. — За столь благоприятный исход Вам следует благодарить госпожу Добринскую. Только благодаря ей нам удалось вовремя отыскать Кларисс. — И снова я у Вас в долгу, — усмехнулся Гуро, встречаясь с женщиной взглядом. — Кажется, уже во век не расплачусь. — Вам и не нужно. Я плачу за то, что натворила.       Яков Петрович лишь головой качнул, возражая, да потёр освобождённые запястья. Плечо тут же отозвалось резкой болью, заставляя мужчину поморщиться. — Что ж, господа… и дама, — Константин Александрович позволил себе улыбку. — Поедем-те! — Ваше превосходительство, позвольте, куда же?! — удивлённо вскинул брови Мизинов с опаской поглядывая на Якова Петровича, что о стену неловко оперся. — Ну как же, нам с Вами отчитаться надо, а господину Гуро не помешало бы домой попасть. Что, не согласны? Остальные дела будем решать уже позже.       Алексей Григорьевич на это только кивнул, да бросил какой-то полный настороженности взгляд на освобождённого, словно боялся, что тот в любой момент свалится может. — Ваше превосходительство, — с усмешкой вдруг произнёс Гуро, от стены оттолкнувшись. — Я ведь действительно убил Разумовского, и ведь убил не себя защищая, а во имя цели определённой. И это, как я предполагаю, уже всему Петербургу известно. — Это уже не Ваша забота, Яков Петрович. Мы с этим разберёмся.       Гуро на это только головой кивнул и сделал несколько шагов в сторону от спасательной опоры. Из-за проведённого в неудобном положении времени, раненая когда-то нога снова дала знать о себе. Яков Петрович одновременно был благодарен Мизинову, что всю дорогу до кареты шёл рядом, в любой момент подхватить готовый, и зол, на него и на себя в первую очередь за проявленную слабость.       Пока ехали — всё молчали, и Гуро, как только их общество покинул господин Мизинов, которому было необходимо разобраться ещё с парой-тройкой дел, решил задать крайне интересующий его вопрос с как можно более беспечной интонацией: — Скажите, а что это была за девушка, что ночью в камеру ко мне заявилась? Иль мне все это привиделось?       Марина Фёдоровна позволила себе тёплую улыбку, а затем ответила, встречаясь взглядом с темно-карими глазами следователя: — Это моя близкая подруга. Она даже вопросов мне задавать не стала, и сразу же помочь согласилась. Мы… — замялась женщина, словно оценить пыталась, можно ли её временных союзников и её саму объединять в понятие «мы», — Мы предположили, что при допросе могут обратиться и к ведьме, чтобы… признаться заставить в преступлениях, остававшихся не раскрытыми. — И оказались правы, — хмыкнул Яков Петрович, чуть дёрнув уголком рта. — Как Вы успели перехватить Кларис? — Я отправила посыльного к графу, что находился ближе к той части города, где она предположительно должна была проезжать. Как Вы понимаете, мой посыльный оказался быстрее экипажа, ему ведь не нужно было огибать препятствия. — Однако вместо того, чтобы брать его сразу, Александр Христофорович приказал «проводить неугомонную даму». Как Вы и предполагали, направилась она именно в дом к Беляеву. Сложнее всего было не столько взятие преступницы, сколько попытка ее разговорить. Получилось это только благодаря Марине Федоровне и той самой девушке. Добринского, к слову, вот-вот должны арестовать. Соколову скрыться удалось сегодня утром, но ничего. Далеко не уйдёт. Забавно ведь, в сущности, вышло, Вы уже были арестованы, а собранная Вами информация очень нам помогла. В том числе, и показания Павла Юрьевича. Жаль бедолагу, — с искренним чувством произнёс Константин Александрович. — Ну-с, вот и прибыли. Разговор закончим позже. Теперь это не столь срочно. Отдыхайте, набирайтесь сил и возвращайтесь. Вы нам ещё нужны. А мы пока с Мариной Фёдоровной ещё с кое-кем поговорим.       Гуро бросил короткий взгляд на женщину и собирался было задать вопрос о ее собственном будущем, но промолчал. Только кивнул на прощанье, и выбрался из кареты, вовсе стараясь не оглядываться. Захар уже ждал его у ворот. До порога дома Яков Петрович добрался сам, но как только двери парадной сомкнулись у него за спиной, позволил себе опереться на верного слугу. Ему было необходимо привести себя в порядок и выспаться. Он подумает обо всем позже: и о Тайных Обществах, и о Марине Федоровне, и о Гоголе с его заморочками. Потом. Все потом.