***
Утро началось раньше, чем того ожидал Ингольф: неугомонный щенок, посаженный в корзину на ночь, легко перевернул ее чуть свет и стал носиться по комнате, круша все на своем пути. С прошлого вечера он оживился, страх его ушел, и он заскучал. Волчонок заскочил к Ингольфу, не реагировавшему на шум, в постель, тогда и он подорвался, напуганный холодными лапами на своем лице, и голова его загудела. Он сбросил животное с себя и схватился ладонями за лоб, прикрывая глаза. Зря он решил отмечать нужное для дела Вольсунга приобретение. Щенок стал несмело тереться о него, и Ингольфу подумалось, что вырос он в неволе и привык к людскому присутствию. С такой ужасающей активностью его категорически нельзя было оставлять в съемной комнате, но Ингольф на больную голову никак не мог придумать, что же с ним делать. Он вспомнил о Хенрике. Еще на обратной дороге от черного рынка он понял, что та женщина, увиденная им под капюшоном, не могла быть его вдовушкой: та была слишком стара для нее, а лицо, изрезанное морщинами, вовсе не напоминало ему ни румяных щек, ни полных губ, ни больших красивых глаз Хенрики. Да и что делать богатой вдове, окруженной слугами, в таком месте? Это могло навредить ее репутации милой благодетельной женщины. Ингольф должен был явиться к ней сегодня, если не хотел новой встречи с теми двумя наемниками, что не отличались с ним вежливостью. Отчего же не подарить волчонка ей? Он соорудил для щенка поводок из кожаного ремня да примотал его к ножке кровати. Оставив рядом еду и воду, — до чего же смешно было наблюдать лицо трактирщика, когда Ингольф попросил его о сыром мясе! — он отправился к храм и передал Вольсунгу Камень, как было велено. Ожидание подходящего момента утомляло его, но время неумолимо летело, а солнце приближалось к своему зениту. Наконец, принесли мясо: то были кролиные тушки, в чьих ребрах было весьма удобно спрятать небольшой предмет. Едва закончив свое дело, он поспешил убраться, ведь следовало подготовиться к встрече с Хенрикой. Волчонок явно истосковался и ждал Ингольфа все время его отсутствия, но ему некогда было играть со щенком. Только переступив порог своей комнаты, он начал бешеную гонку с самим солнцем: он мыл волосы и бороду самыми славно пахнущими настойками и наверняка смог бы привлечь даже пчел своим цветочным благоуханием, а подобранная им одежда была вывешена за окно, дабы та свежо пахнула морозом. Синюю расшитую цветными нитками рубашку трепало ветром на потеху проходящему мимо люду. Как бы Ингольф ни спешил, готов он оказался лишь после полудня. Но чувствовал он себя более чем уверенно, а потому быстро оделся, бережно зашил воротник на совсем новой своей рубашке* и, накинув меховую куртку, немедля подхватил волчонка на руки, а затем спрятал его за пазуху. Тот постоянно вертелся в его руках и норовил выглянуть наружу весь его путь к дому Хенрики. Волосы его были еще слегка влажными, а потому холод казался ему страшней и жгучей, чем был на самом деле. Наконец он, замерзший, дрожащий, оказался у нужных ему ворот. Они высились на три фута над его головой, и Ингольф, рассматривая узористую роспись, не сразу заметил уже знакомых ему молодых людей. Двое громил караулили у входа. — Явился, — с каким-то странным удовлетворением в голосе прокомментировал его приход один из них. — Что несешь? — То, что понравится госпоже, — попробовал схитрить Ингольф, но волчонок высунул длинный нос, и громилы рассмеялись. Больше они ничего не спрашивали, впустив его и проведя внутрь, и тепло хлынуло на него приятной волной. Крепко, но изящно сделанная, дорогая мебель окружала его, и он без зазрения совести рассматривал каждую мелочь. Под высокими потолками на тонких цепях висели люстры, мозаики из драгоценных камней были расставлены на угловых деревянных тумбах. Много стояло ваз с живыми цветами и ветвями снежноягодника, что привлекали взор своей яркостью. А чего еще следовало ожидать от кого-то вроде покойного Даника и его женушки? Хенрика ожидала его в просторной комнате, которую Ингольф назвал бы гостиной: в ней стояли мягкие кресла и кушетки, был очаг, что жарко горел, и вся атмосфера в общем настраивала на дружественный лад. Она читала и пила вино. За ее спиной Ингольф увидел два больших окна, скрытых плотной тканью эльфийских портьер, и дверь, ведущую, очевидно, на террасу. — Госпожа Хенрика, — негромко позвал ее Ингольф, а когда та взглянула на него, склонил голову. — Мое почтение. — Приветствую, — Хенрика отложила книгу и улыбка ее вновь очаровала его, заставив вспомнить, что он увидел тогда в щели забора. — Что это у тебя? — Подарок для вас. Вы любите животных? — Очень, — призналась она с придыханием, и Ингольф позволил ей взять щенка на руки. Тот упал на бок, улегшись на ее коленях, и стал грызть ее пальцы. Хенрика смеялась. Ингольфу стало жаль ее рук и платья. — Выпьешь со мной? Присядь. Ингольф послушался и сел поближе к очагу, дабы отогреться, но отвести взгляда от Хенрики он не мог. Ей не было больше тридцати лет на вид, но ее душевная юность и при том горделивая манера держаться привлекала мужчин, и Ингольф не был исключением. По ее прямой спине хотелось провести рукой, хотелось целовать ее плечи и ключицы. Как же Даник умудрился удержать эту певчую пташку подле себя, не сломав ей крыльев? Была она с ним жалостлива из любви к старикам или из-за денег и высокого положения Хенрика целовала его? — С удовольствием, — не стесняясь, Ингольф взял бутылку и налил себе вина в явно заранее заготовленный кубок. — Однако я пришел по другому поводу. — Я помню об этом, ведь сама пригласила тебя. Но теперь мне кажется, что мы уже знакомы. Она закинула ногу на ногу, и туфелька на изящной ее стопе показалась под юбкой. Ингольф проследил за этим движением, словно зачарованный, и шорох ткани обласкал его слух. — Мы могли встретиться в Вольскигге, — сказал он Хенрике, кивнув. — Я был со жрецом Вольсунгом по прозвищу Жадный. — Точно-точно, припоминаю его. Мой покойный муж терпеть его не мог после того, как занял у него золота года два назад. Даник плевался и ворчал, что он обдирает его до последнего дракона, — в ее рассказе Ингольф узнавал Вольсунга, ведь многие его клиенты потом жалели о займах. — А уж на последнем пиру он меня потешил. Надо было такое сказать! Ингольф не стал делать ей замечаний о трауре, хотя и находил подозрительным такое поведение молодой вдовы. Слушая ее, он пил, и тепло, разливающееся по его телу, делало его руки все тяжелее и тяжелее. Отчего же вино так действует на него? — Вольсунг умеет быть надоедливым. Как думаете, кто победит…? — Мне нет до того дела. Веки словно наливались свинцом, отчего-то его клонило в сон. Хенрика подсела к нему поближе и стала гладить по волосам, и Ингольф льнул к рукам, как тот самый щенок, подаваясь головой навстречу ее ладоням. Ему показалось, будто она целует его, и хотел было ответить, но провалился в сон.***
Йон никогда не держал таких дорогих вещей в своих руках. Он видел, как человек Вольсунга прячет что-то в привезенном для повелителя Хевнорака мясе, и в мыслях своих смеялся с его недальновидности: а вдруг бы сей артефакт нашли кухонные девки да выбросили, испугавшись? Или, чего хуже, отнесли к Морокеи? Йон нетерпеливо сорвал с артефакта бумагу, намотанную на него в несколько слоев, и тут же прищурился от яркого переливчатого света камня, что держал в своих руках. Камень явно стоил целого состояния, но был слишком приметным, чтобы нести его у всех на виду. Йон, завернув находку в платок и сунув ее в карман, поспешил к келье Вольсунга. Его не было внутри — Вольсунг дежурил у зала Совета, как и другие претенденты, и никто не мог помешать Йону проникнуть внутрь, что было достаточно просто: заклинание взлома замков, которому хозяин обучил его, безотказно, без единого промаха помогало. Оставив камень на столе, он вновь запер дверь колдовством и боле не задерживался в этом крыле. Было страшно любопытно, для чего Вольсунгу понадобился этот камешек, и Йон решил заглянуть к нему вечером, дабы расспросить о подробностях его плана. Отчего-то Вольсунг стал сравниваться в его голове с хозяином: он не смел подходить к ним обоим на людях, не смел произносить вслух их имен. Размышляя об этой своей странности, он слонялся по коридорам без дела, отлынивая от какой-либо работы и ожидая хозяина. Хотя он не был его рабом, Йон многим ему обязан, а хозяин всегда оставался владельцем судеб: как минимум, его и его семьи. Вечер приближался, и Йон не отходил от покоев хозяина, невидимый для всех, кому приходилось проходить сим коридором. Он прижался к холодной стене спиной и с предвкушением воображал долгожданную встречу: хозяин не терпел, когда его беспокоят без дела, а потому Йон поджидал удобного момента, чтобы урвать хоть мало-мальски важные сведения и явиться к нему на поклон. Пожалуй, если бы он не платил Йону ни серебром, ни медью, он остался бы его верным слугой за заботу и внимание. Думать об этом Йону было стыдно. Увидев в конце коридора фигуру, напоминавшую ему хозяйскую, Йон едва не подпрыгнул на месте и вскоре узнал его по маске: та, хоть и была стальной, отливала колдовской синевой. Он поглядел прямо на Йона и, открывая двери, будто бы ненароком задержался, поглядев на свою церемониальную мантию и стряхнув с нее невидимые пылинки. Йон, не тратя времени зря, заскочил в покои Верховного и встал посреди комнаты, ожидая. Тот вошел тоже и тяжко вздохнул. — Помоги мне, — коротко приказал он. Йон стал искать ремни и застежки, удерживающие драконью чешую на ткани. Та была жутко тяжелой, и Йон жалел хозяина, ведь ему нередко приходится выдерживать на себе сей вес. Он бережно складывал предметы церемониального наряда на постель хозяина. — Ты узнал что-то? — осведомился он, не утруждая себя сегодня длительными разговорами. Он редко позволял себе растекаться мыслью при слуге, однако никогда его речь не была такой отрывистой. Он, верно, устал. — Вольсунгу передали сияющий камень в туше животного. Я перехватил его и отнес к нему в келью. — Хвалю за сообразительность. Что-нибудь еще? — Вольсунг полностью доверяет мне, — Йон закусил губу, думая, чем бы подтвердить свои слова в глазах хозяина. — Он пообещал, что заберет меня в Вольскигге, когда победит на выборах. — «Когда», а не «если»? Самодовольный мальчишка, — он хмыкнул насмешливо, и Йон улыбнулся, радуясь, что хозяин несколько оживился. — И ты согласился? — Ну… Конечно, — отчего-то ему было неловко говорить подобное. Никогда бы он не отказался от покровительства именно его хозяина! — Для вида. Я рассказал ему про наш дом. — Распространяешься о своем положении? — вопрос этот звучал осуждающе. Йон надеялся, что после его слов хозяин не станет ни в чем его подозревать. — Нет! Я просто… — Ты сказал ему что-нибудь обо мне? — Нет. Такой ответ, кажется, успокоил хозяина. Он повернулся к нему лицом, огладил его собственные щеки ладонями. Руки его были холодны, как лед, но Йон не смел ни малейшим движением показать, что прикосновения ему неприятны. Он и сам радостно прильнул бы к хозяину, обогрел, но без просьбы иль разрешения боялся так поступить. — Я тебе не верю, — сказал хозяин сухо и резко надавил на его голову, с хрустом провернув ее руками. Падение длилось дольше его жизни.***
— Вольсунг — три голоса. Фэйн — два голоса. Аран — один голос. Восис — один голос. Никто не набрал необходимого большинства.