Spider in the Iron Cage

Вокруг сгущается темнота. Она давит, наседает на мозги, впивается в глаза; не видно ни малейшего проблеска света, даже цветных пятен или искорок. Питер судорожно хлопает глазами, жмурится, распахивает веки и шипит от легкого прикосновения материи к роговице. Он шарит руками вокруг себя: пытается найти «выключатель». Потом прикасается к краю маски, такой мешающей и страшной, но тут же его запястье сжимают чужие пальцы. Питеру больно.  — Ты можешь не метаться по постели? — шипит Старк и ждет, пока Питер не расслабит руку. Как только ладонь вновь касается простыни, мягкая ткань под крепким натиском сминается и едва не рвется. Питер почти хнычет, но все, что его держит в этом состоянии — прикосновения Старка. Он тянется к каждому из них, и его сердце замирает, стоит телу остаться «пустым», не согретым поглаживаниями и поцелуями. И без того особенно чуткие органы чувств обострились: Питер слышал каждый скрип половицы, каждый вдох и выдох Старка, даже его сердцебиение. Паучье чутье становилось особенно бешеным во время депривации, поэтому Питер отказывался от этого мероприятия до последнего. Он с детства боялся темноты, даже до укуса. Боялся блуждать в абсолютной черноте, оставаться без тети Мэй — единственной, кто был рядом от начала и до конца. Ему снились страшные сны, где он бегал по мрачным помещениям и судорожно теребил нерабочие выключатели; он перепробовал сотню ночников, и мрак, не разбавленный хотя бы лунным светом — один из самых худших кошмаров в жизни Питера. Как он согласился на этот эксперимент? Настоял мистер Старк, пообещал, что все будет хорошо. Так где же это «хорошо»? Ему плохо, в глазах начинает плясать белый шум, дыхание сбивается, сердце сжимается в маленький комок, затем раздувается и застревает прямо в горле: Питер снова начинает ворочаться. Ему страшно, его накрывает паника. А Старка нет рядом. Он дышит, стоит неподалеку и, судя по шороху, чем-то занят. Возможно, приготовлениями. Скоро к запястьям прикасается липкое неприятное кожаное покрытие ремня, и Питера охватывает новый приступ паники: только не руки! Он не вынесет еще и связывания.  — Ж-желтый, — Питер всхлипнул. Он читал в интернете, что, вроде, цветовым кодом можно остановить партнера, но он не хотел останавливать Старка совсем, прекращать сессию и расставаться. Просто… Желал всей душой привлечь чуточку внимания к своему состоянию. Запястья освобождаются окончательно. Шорох и бряцанье пряжки оповещают о том, что ремень откинут в сторону и больше их не потревожит.  — Что такое, малыш? — Старк звучит обеспокоенно, но все еще твердо и даже чуточку нежно.  — Не отпускайте меня, — Питер шепчет, морщась от того, как слезы щекочут его щеки и скапливаются под подбородком неприятной влагой. — Пожалуйста, я сделаю для вас все, что угодно, но не… Не прекращайте меня касаться. Вы можете просто держать меня за руку или что-то такое, если вам не хочется-  — Я тебя понял, Питер, — прерывает Старк, шепча на ухо. — Давай сюда руку. Их пальцы скрепляются, и Питер старается изо всех сил, чтобы не сжать кулак слишком сильно и не переломать Старку косточки, вместо этого он самозабвенно гладит тыльную сторону ладони мистера Старка подушечками своих пальцев. Спокойствие приходит тогда, когда любимые губы начинают ласкать ключицы и шею; тогда же убежавшее под натиском паники возбуждение просыпается заново, ноги раздвигаются сами, рефлекторно, и внутренней стороной бедра Питер чувствует материал рубашки Старка, даже тихо стонет — впервые за сессию.  — Как ты? — участливо интересуется Старк, и Питер активно кивает в ответ, но этого недостаточно. — Скажи словами.  — Мне лучше, мистер Старк. Продолжайте, пожалуйста, — немного погодя Питер проглатывает неловкий вздох. — Я хочу вас.  — Мой хороший мальчик, — выдохнув на ухо горячо, с рычанием, Старк продолжает, целует за ухом и кончиком языка проводит от мочки до плеча, оставляя влажную дорожку, приятно обдуваемую прохладой комнаты. Питер стонет снова, толкается бедрами вперед и пытается сконцентрироваться на слухе и осязании; когда у него получается, по телу растекается жар. Тепло чужой ладони, тем временем, скользит от грудной клетки до низа живота, но члена не касается, отчего Питер стонет, нетерпеливо вертится под Старком и ерзает ногами по шершавой ткани.  — Мистер Старк, пожалуйста, — еще один всхлип, но уже не испуганный, а умоляющий.  — Нет, Питер, — отвечает Старк, и Питер отчаянно мычит. Он пытается представить взгляд мистера Старка, его позу, выражение лица, но получается плохо, потому что вспышки чужих прикосновений становятся слишком рассеянными, касающимися буквально повсюду: предплечья, бедра, живот, стопы. Они щекочут, греют, щипают и целуют. Питер расслабляется еще больше, расщепляясь под этими невообразимо нежными ласками. И, когда он забывается окончательно, тепло обволакивает член, сжимаясь туго-туго, до вспышки в глазах и томного развратного вскрика. Только сейчас Питер заметил, что за руку его уже никто не держит. Это было свинством со стороны мистера Старка — нарушить обещание и отпустить, но ведь он смог сделать гораздо больше? Помочь Питеру сконцентрироваться на ощущениях: дыхание Старка звучало превосходно, Питер уверен, что тот возбужден не меньше. Все, что ему остается — сохранять покорность и играть по чужим правилам. Так он сможет выклянчить все, что ему нужно. Питер толкается в теплый кулак, ищет руками плечи Старка и, находя, цепляется за них, пытаясь сорвать эту чертову рубашку, чтобы под ладонями оказалась чужая не менее горячая шершавая кожа. Гладить мистера Старка, царапать его плечи и спину — предел мечтаний для Питера сейчас. Однако он меняет свои взгляды, когда в анальное отверстие проникают сразу два пальца.  — Ох, — только и успевает выдохнуть он, вспоминая, что еще в обед его задницу занимала пробка. — Мистер Ста-арк. Еще… Он не хочет пальцы. Он хочет, чтобы Старк снял с себя рубашку и вошел в него. И темнота уже перестает иметь значение, потому что все в мире сходится клином на ощущениях в паху. Но Старк мучает, продолжает растягивать, дразнить и провоцировать, изредка касаясь губами головки и выдергивая из Питера мольбы и просьбы. Его давно приучали к тому, что самая приятная награда — долгожданная и вымученная, но Питер не привык, и потому продолжает просить, сталкиваясь лишь с полным игнорированием и новыми ощущениями. Кончик одного из пальцев Старка касается простаты, провоцируя тело рефлекторно дернуться навстречу, пошло простонать чужое имя, вцепиться в несчастную простынь и умолять, умолять, умолять…  — Если ты не заткнешь себя сам, это сделаю я, — устало говорит Старк. Питер не замечает ноток вожделения в чужом голосе, потому что слишком занят собой. — А потом накажу так, что ты еще неделю с постели не встанешь. Уверен, что есть чем объясниться перед тетей Мэй? Питер послушно затыкается: наказания мистера Старка еще более мучительны, чем его сладкие пытки, поэтому лучше его слушать; воспоминания об испанской кобыле из головы еще не выветрились. Он глубоко втягивает воздух каждый раз, когда хочет раскрыть рот, и открывает для себя новые возможности: запах. Одеколон Старка смешивается с мускусом, навевая Питеру воспоминания. Он обожал этот одеколон, обожал, когда его аромат перемешивался с естественными запахами, и именно это сочетание подарило Питеру такое понятие как «запах секса»: тяжелый, забивающийся в ноздри и возбуждающий. Питер толкается в кулак Старка еще раз и, видимо, уже собирается кончить, но «всевидящий и всеслышащий» останавливает его одним хлестким словом:  — Терпи. Питер терпит, контролирует себя так, как научился, смиренно ждет, когда ощутит в себе нечто большее, чем просто пальцы, и сжимает руки в кулаки, как только это происходит: член Старка входит туго, но плавно, Питеру почти не больно. Он жмурится под повязкой, кусает губы и незаметно для партнера щипает себя за бедра, чтобы удержаться от разрядки. Первые толчки — и сразу же по простате.  — Я не могу больше, мистер Старк, — в беспамятстве шепчет Питер и стонет, впиваясь ногтями в чужой загривок. Старк болезненно шипит, но ни слова. Питер извивается в муках, толкается навстречу и чувствует, как пик наслаждения скручивается тупой болью прямо в гениталиях.  — Можно, — произносит Старк так утробно и глубоко, что Питер отпускает себя на полуслове, бурно изливаясь на живот. Некоторое время он все еще инстинктивно виляет бедрами, упиваясь мычанием и почти что диким рыком Старка, представляя его глаза, наполненные желанием, и почти возбуждается снова, но останавливает себя, слыша томный стон. К губам прикасаются губы мистера Старка — теплые, шершавые, требовательные, и Питер поддается им навстречу, почти не замечая, как грубые пальцы срывают чертову маску. Огни за окнами слепят глаза, Питер жмурится и часто-часто моргает, а затем фокусируется на том, что он хотел видеть больше всего: темные карие глаза, губы, только что целовавшие его, аккуратно выстриженная бородка и собравшиеся у глаз морщинки.  — Мистер Старк… — Питер не может подобрать слова, только восхищенно выдыхает, проявляя инициативу и воодушевленно расцеловывая щеки, уголки губ, нос и виски. — Я люблю вас…  — Я тебя тоже, паучок, — Старк рухнул рядом, переводя дыхание и откидывая рубашку прямо на пол, где уже покоится ремень. — Все хорошо? Тебе больше не было страшно?  — Все в порядке, мистер Старк. Спасибо за то, что позаботились обо мне, — Питер сворачивается калачиком прямо под боком у Старка, с улыбкой вспоминая, как сам предлагал поспать у чужих ног. И как получил однозначный и бескомпромиссный отказ.