Бесконечное Падение Луны

Ну и чего же ты ждёшь?       — Знаешь, я совсем не так представляла себе нашу первую встречу.       Это была именно она. Она — и никто другой. Изменившаяся донельзя, потерявшая весь свой ужасающий облик, способный раздавить душу. В её руках больше не было оружия, а из позы пропала та жуткая, убийственная расслабленность — невероятная, невыносимая, угрожающая. Сразу показывающая готовность совершить рывок — и одним-единственным ударом лишить жизни человека, и не было и быть не могло живого существа, способного пережить встречу с ней.       Лишь полный, слепой идиот может сказать, что она сохранила от человека хотя бы облик.       Она была напряжена. Взволнована. Боялась.       Так, как может бояться лишь человек. Искренне, даже истерично.       Что вообще могло так радикально изменить её? Её — бесстрашную, всесильную? Что могло напугать?       Только нечто действительно ужасное. Нечто более мерзкое, чем она сама.       Нечто, что не имеет права существовать.       — Ого! Чёрт возьми, а ты ведь не врал.       Марина Вилди была удивлена, но не напугана.       Марина Вилди улыбнулась и отстегнула от мундира рукав, стянула вместе с перчаткой.       Марина Вилди щёлкнула пальцами.       Осталось два дня.       «Козлик» подскочил на стыке, затормозил и накренился, но устоял. Одна за другой машины приезжали и приезжали, грубо нарушая все возможные правила дорожного движения. Под визг барабанных тормозов захлопали двери, и на Красную площадь Кефаллио высыпали люди. Залязгали взводимые затворы, и прибывшие ощетинились стволами пистолетов-пулемётов.       «Прости меня, Гефест. Ты так много мне доверил, и так много я потерял».       Голиаф Алава сгорбился, с трудом вылез из тесного кузова, забросил ПП за спину и решительно взбежал по ступеням Кремля.       — Стоять!       Их было очень много — гораздо больше, чем обычно. Такие же военные, как и он, славные дети Эримоса. И сейчас они стояли прямо перед ним, закрыв проход внутрь.       — Где Санера?! Отвечай, где она?!       Не теряя ни секунды, Голиаф схватил за грудки преградившего ему путь офицера и с лёгкостью поднял в воздух, встряхнул. Очень грубый, глупый жест: охранники Кремля уже были на взводе, но сейчас они ясно почувствовали опасность и взяли Голиафа и его людей на прицел, готовясь стрелять.       — П-пустите меня! Алава! Ещё один раз — и отправитесь кормить червей вместе с внучкой!       Это было очень, очень глупо. До последнего они надеялись избежать конфликта, решить вопрос миром — но после таких слов все мосты были сожжены. И в следующий же миг голова глупого офицера дёрнулась, а мозги выплеснулись на камень ступеней.       — Вперёд, братья! За Эримос! За Санеру! Не посрамим память Гефеста!       Дионис Алава был очень красив, очень молод и очень горяч. Но его сердце пылало любовью и жаждой справедливости, и любое его действие было праведным — даже начало гражданской войны. Стоя на броневике и сжимая ещё дымящийся «Маузер», он ни секунды не думал о том, что его должны убить прямо сейчас. Не думал о направленных на него стволах, о дяде, стоящем слишком близко к врагам. У Диониса Алавы вообще всегда плохо получалось думать. Но отлично получалось делать.       Голиаф перехватил труп одной левой, сжался, прикрылся им, а правой вскинул ПП отработанным движением и тут же открыл огонь, убив ближайшего солдата. И грянул гром.       Шквал пуль ударил по фасаду Белого дома, ступеням и крыльцу, по окнам и дверям — дикий, безудержный, беспощадный. Охранники не мешкали ни секунды, открыв огонь по автомобилям, но тщетно — слишком велика была разница в огневой мощи.       Высокое роскошное здание, всем своим видом демонстрирующее величие Мегали Эримоса. Воистину огромное, белоснежное, уходящее ввысь в небеса позолоченным шпилем. Один лишь взгляд на него всегда напоминал гражданам о безграничной силе королевства, внушал спокойствие. Шли года, шли войны — но никогда ничья кровь не орошала этот белый мрамор.       Последний оплот пал. Эримосцы убивали эримосцев. Кричали и плакали не раненые — кричала и плакала сама страна, и кровь залила не ступени дворца — она залила само сердце Эримоса. Летели пули, падали люди, текла кровь. И Мегали Эримос кричал. Кричал так, как кричит родная мать, сжимая в руках тела убивших друг друга сыновей.       Все они были хорошими людьми, и все они искренне желали блага отчизне. Голиаф знал бó‎льшую часть из них лично: дума назначила охрану из лучших. Не просто знал — он вырастил их сам, натренировал, стал родным отцом. И сейчас они, его родные дети, были на той, другой стороне, и они стреляли по нему.       Верный ППС легонько дёрнулся, с хирургической точностью посылая пять с половиной грамм чистой смерти, и высокий юноша подкосился, осел, неловко прижимая к груди оружие. Взмахнул рукой, пытаясь ухватиться за стену, — и рухнул.       «Прости, Гектор».       Ещё одна короткая очередь, и ещё две пули летят точно в цель. И ещё один молодой парень — невысокий, красивый, даже женственный — падает навзничь, и красивое его лицо искажается в агонии.       «Прости, Ахилл».       Ещё очередь. Ещё. И ещё. Голиаф Алава стрелял, стрелял и стрелял, возглавляя атаку, и за гигантской его фигурой шли те, кто не бросил юную королеву, не обменял справедливость на стабильность и тихую жизнь. Те, кто рискнул всем и вышел против узурпаторов и грабителей, захвативших не только власть, но сердце их великой страны. Шли за широкой спиной, убивали и умирали, боялись и плакали, но шли — никто из них не дрогнул.       Голиаф Алава стрелял, и его родные дети падали один за другим. Они стреляли в ответ, стреляли и попадали, но ни одна пуля не достигла широчайшей груди немолодого уже мужчины. Все они были хороши — лучшие из лучших, — но ни один из них не был хорош настолько, как их учитель и отец. Голиаф Алава стрелял, и все его пули попадали в цель, и ни разу рука его не дрогнула. Голиаф любил всех своих детей, но была та, кого он любил больше всех их, вместе взятых.       — Быстрее, быстрее! Перекрыть лестницы!       Слишком большое здание, но не было необходимости захватывать его целиком: нападающие знали, что эти трусы не рискнут убегать, да и не смогут, если попытаются. Забьются в угол, как крысы, которыми они и являются, и нужно лишь дойти до них, прорваться.       — Товарищ генерал, посторонитесь!       Иоанн отпихнул Голиафа, вылез вперёд, крепко сжал ростовой щит. Огромный парень — хоть и не настолько, как его учитель, разумеется — без щита мог закрыть весь проём. Мужчина вцепился левой ему в плечо, удерживая ПП правой, и они повели товарищей вверх.       Вверх, вверх и вверх. Пролёт за пролётом. И оружие их не смолкало, и лилась кровь.       Загрохотал пулемёт, Иоанн пошатнулся. Пули ударили по щиту, сбили юношу с ног, и одна из них нашла путь в обход, пробив кирасу. Все бросились врассыпную — в ответ грянул вихрь пуль, и пулемёт смолк. Лишь упавший щитовик хрипел и стонал в агонии.       «Они знали. Готовились».       Впрочем, это уже ничего не меняло. Демьян вышел вперёд, вскинул щит и повёл всех за собой. Твёрдо и уверенно, как истинный сын своей родины.       Отступать было слишком поздно.       — Аккуратно, не торопясь.       Последняя дверь. Огромная и стальная — впрочем, недостаточно стальная, чтобы выдержать этот маленький пластид. Ещё один взрыв — и всё.       — Дионис! Дио, ты как, мальчик? Что с рукой?       Дионис Алава был так же молод, красив и горяч, и даже смертельная бледность не портила его. Прижав раненную руку к груди и крутя лихой ус здоровой, юноша ничуть не сдался страху и боли — наоборот, они лишь взбодрили его, и даже подъём на двадцатый этаж не утомил.       — Лучше нового, отец! До свадьбы заживёт! А-ха-ха!       — Это плохой ответ! Санера огорчится, если тебя ранят!       — Санера… чёрт. Как же я так… Ничего! Я буду драться!       Один взрыв — и всё кончится.       — Три… два… один!       «Прости меня, Гефест. Из меня был никудышный дядя, никудышный генерал и никудышный король. Если видишь меня, слышишь, если есть в тебе хоть капля сострадания к убогому старику — прости».       Нет. Один взрыв — и всё только начнётся.       — Стоять! Всем стоять! Ещё один шаг — и я выстрелю!       Такая высокая. Такая красивая. Ничуть не похожая на низкого и блеклого отца. Самая красивая во всём мире, и не только для него — ни один мужчина не мог остаться равнодушным. Такая красивая, такая сильная, но такая нежная.       — Алава! Один шаг — и я выстрелю! Клянусь Евой, выстрелю!       Такая маленькая. Такая убогая. Сломанная. Ни следа той силы, той красоты, той стати. Лишь жалкая тень, уже смирившаяся со смертью.       «Прости меня, Гефест. Дедушка из меня вышел ещё хуже».       Голиаф Алава выстрелил. Так быстро, так точно, так решительно, что никто и ничто никогда не могло бы соревноваться с ним. Выстрелил — и попал, и председатель госдумы рухнул навзничь, залив роскошный ковёр кровью и мозгом.       — Все назад! Кто ещё рыпнется — убью!       Он не узнавал свой голос. Хриплый, низкий, мёртвый. Чужой.       Никто больше не стрелял — солдаты лишь взяли депутатов на прицел, зорко следя за ними. Забегали врачи, принялись укладывать раненых. Зазвонили телефоны.       Она даже не плакала — просто лежала на полу, не в силах отползти от трупа. Лежала и смотрела в пустоту, не могла поверить, что всё кончено.       — Д-дочка… Маленькая, посмотри на меня…       Он заплакал. Знал, что нельзя, что не время. Что всё только началось и сейчас нужно быть сильным как никогда. Но просто не мог сдержать слёз.       Он не мог заставить себя подойти к ней. Словно она треснет и сломается окончательно, словно он сломает её сам. Словно она уже мертва.       — С-сане…       — Сестра! Как же я рад, что ты жива!       Но Дионис Алава не колебался.       — Посмотри на меня! Я тут! Я тут, и всё будет хорошо!       И Голиаф заставил себя выдохнуть и сделать шаг назад. Ничего страшного. Он не один. Ему не нужно браться за всё самому. Не один, и семья всегда поможет. Но и он больше никогда никого не подведёт.       — Поднимайся же, родная! — Дионис взял её за руки, помог встать, невзирая на рану. — Посмотри мне в лицо! Это же я! Неужели не узнаёшь?!       — Алава… Вы хоть понимаете, что сейчас устроили?! Это же мятеж! Революция! Вы подписали себе и своим людям приговор, Алава!       Ипполит Отонос. Он всегда был таким — смелым до глупости, решительным. Всегда говорил первым, всегда высказывал всё, что думал. Он принёс немало пользы своей стране, и даже оппозиция под его покровительством подстегнула короля, привела в чувство. Очень жаль, что этот человек не на той стороне.       «Я заслужу твоё прощение, Гефест. Когда встретимся там, на небесах, ты посмотришь мне в глаза и пожмёшь руку».       Не отвечая, Голиаф подошёл к сбившимся в углу депутатам и выглянул в окно. Разумеется, на площади уже стояла техника, и танки зорко следили за ним крупнокалиберными глазами. Бегали солдаты, окружая здание и готовясь к штурму.       Ещё немного, и эримосцы опять будут убивать эримосцев.       — Дио, сынок, уведи Санеру. Подальше. Она не должна…       — Да! Конечно, дедуль. Я позабочусь о ней!       И, не говоря ни слова, Голиаф Алава распахнул огромное окно. Сейчас все снайперы смотрят сюда, без сомнения. Будут ли стрелять? Впрочем, неважно. Главное, что смотрят.       — Павел, на тебе телефоны. Пусть все знают, что Санера в безопасности и время пришло.       — Да, товарищ генерал! В лучшем виде! Пока опять не начали стрелять, поставлю чайник, попробую привести в чувство госпожу королеву кофеём.       Но кое-что Голиаф покажет прямо сейчас. Покажет всем, кто приехал за его — и его внучки — головой.       — Алава?! Что Вы тво…       И, ни говоря ни слова, он схватил Ипполита Отоноса за горло и выбросил из окна.       — …ритА-А-А-А-А-А!!!       «Я больше никогда не подведу тебя, Гефест. Никогда. Ты можешь спать спокойно».       Покажет, что ни один предатель и изменник не посмеет поднять руку на него и его семью. Его страну. Он уже проиграл один раз, уже похоронил короля — и больше никогда не сделает этого снова.       И он убьёт столько врагов, сколько потребуется. Даже родных детей и братьев.       — Нет, так нельзя! Нельзя, слышишь?! Это просто некультурно! Отвратительно!       Монотонный бубнёж двигателя, низкий, пыхтящий. Яркое солнце, не скрываемое мягкой крышей. Широкая каменная дорога, решительно пересекающая равнину бескрайнюю и унылую.       Жарко. Действительно жарко. Прохлада леса осталась далеко позади, и деревья больше не скрывали палящее солнце. Солнце уже не Мор Элин, нет — раскалённое, словно в Мегали Эримосе.       — Я всякое могу понять! Всякое! Но такое?! Я возмущена до предела, до самой глубины души!       Рука уже не болела. Вообще. Хоть это и было невероятно жутко, но пугало его всё слабее и слабее. А то, как быстро он привык к этому, вызывало настоящий ужас.       — …как думаешь, у меня вообще есть она, эта душа?       Он не хотел отвечать. Не знал, как. Злился, что ему вообще задают такой вопрос. Хотел притвориться спящим, но понимал, что его мгновенно раскусят.       — С чего тебя вообще потянуло на философию?       — Да скучно мне. Уже часов пять едем.       Маленький забавный демон, совсем не походящий на сильнейшего мага и лучшего в истории хирурга. Несмотря на малый рост, худая длинноволосая девочка вела машину спокойно и уверенно, крепко держа руль двумя руками и внимательно следя за дорогой. Лишь изредка она опускала левую руку и гладила рычаг КПП, словно убеждаясь, что нужная передача на месте. Словно забывая, какая передача вообще должна стоять.       — Давай я поведу.       — Нет! Ты ранен и должен отдыхать! Видишь, какая я добрая? — Это был первый раз, когда она разговаривала, не размахивая руками, — и то просто потому, что руки у неё были заняты. — Несмотря на то, что ты мерзавец и похититель детей!       — Вот как? И давно ты ребёнком стала?       — Вот найду тут полицию! Им расскажешь, сколько мне лет, ага!       Она обвиняла его в похищении удивительно уверенно для той, кто сама ведёт машину. И шутила удивительно смешно для демона.       — Я не буду извиняться. У меня не было выбора… да и я всё равно сделал бы то же самое, если бы он у меня был.       — Почему? Скажи! Скажи ещё раз!       Ему опять придётся это сделать.       — Я… не допущу, чтобы с тобой что-нибудь случилось.       — Хе-хе-хе…       Это действительно было некрасиво. Когда они вломились к ней, истекающие кровью, он сразу же в ультимативной форме заявил, что они уедут вместе. Не дал даже времени собраться и переодеть короткое платьице во что-то приличное — просто закинул суккуба в машину, как только она закончила накладывать гипс. И он жалел лишь о том, что не сделал этого сразу. Несмотря на недовольство, демоница почти тут же сменила его за рулём, хотя едва доставала до педалей.       Ведь она была невероятно, истерично рада, что её забрали. Сделали то, на что у неё самой никогда не хватило бы решимости. Рада возможности сделать что-то, и не ради мальчишки, не ради распутывания козней сестёр, — а ради самой себя. Впервые за последнюю половину тысячелетия начать жить.       — Опять вы это делаете! Как не стыдно только! Стыдно должно быть!       Он действительно хотел бы поспать, но фигура, сидящая у него на коленях с самого начала поездки, и близко не давала такой возможности, обнимаясь и ластясь.       — Кто бы говорил. Сначала слезь, а потом возникай. Сядь на приборку там, а?       — И не подумаю!       Он так и не понял, как согнать её с коленей. Конечно, мог приказать или даже припугнуть, но не стал этого делать. И пускай она была абсолютно невесомой, именно она вызывала прожигающий его взгляд с заднего дивана.       Удивительная, радикальная перемена. Она перестала бояться его сразу же и не отлипала ни на секунду. В её огромных голубых глазах больше не было страха, появившегося после их первой и единственной драки, — а лишь безумное, маниакальное обожание.       — Хороший… Настоящий маг воздуха…       И у неё была причина. Только полный идиот мог попытаться провернуть тот приём, и только у настоящего мага воздуха это бы получилось. У настоящего, полного идиота.       — Ты будешь у меня самым сильным… — Она и не собиралась делать вид, что правила приличия её хоть как-то волнуют. — Ветра в голове не меньше, чем у Тави. Хе-хе…       Любой нормальный человек бы умер — либо от оверкаста, либо от рапиры. Но Свен Уэльский никогда и не был нормальным человеком.       Андрей Айко всегда был очень умным и способным ребёнком. У него было лучшее в мире воспитание, лучшие в мире учителя, лучшие в мире гены. Он не жил в золотой клетке, в отдельном мирке, а ходил в школу с другими детьми — и пусть в этой школе учились лишь дети элинской знати, присягнувшие на верность Отцу Айко, юный Андрей не испытывал недостатка в общении со сверстниками. Мать окружала его любовью и заботой, а отец уделял всё жалкое свободное время. Никто тем не менее не позволял мальчику кататься как сыр в масле: тренировки были суровыми, учителя не давали спуску. Юный Андрей Айко рос высоким, сильным и красивым, умным и сообразительным, спокойным и рассудительным, но волевым и решительным. Его жизнь была настолько идеальной, насколько идеальной вообще может быть.       Андрей Айко, будучи третьим сыном, понимал, что именно он станет наследником Отца. Осознавал, что идеален решительно во всём, и не тешил себя иллюзиями по поводу своего предназначения.       Андрей Айко понимал, что растёт исключительно ради одной-единственной цели.       Словно безвольная игрушка. Прецизионный механизм.       Андрей Айко ненавидел отца и мать. Ненавидел своё идеальное детство и уже выстроенную за него жизнь.       Ненавидел свой возраст и тот факт, что повзрослеть сильнее ему просто некогда.       Он любил лишь одного человека. Единственного, кто его понимал. Единственного, кого он сам мог понять.       И у Андрея Айко отняли единственную вещь, что была нужна ему в этой жизни. Поэтому Андрей Айко повзрослеет прямо сейчас.       И прольётся кровь. Он сделает это сам, своими руками, как настоящий мужчина. Потому что уже не осталось в мире людей талантливее его и сильнее в любом виде магии.       Он вернёт её. Вернёт и защитит. Сделает то, что должен быть сделать уже очень давно. И неважно, что ему придётся столкнуться с тем, кого победить нельзя, — потому что не существует никаких ограничений для настоящего мужчины.       Но перед этим — небольшая разминка. Андрей Айко надеялся, что этот живучий мерзавец хотя бы на йоту сравнится с ним.       — Приём, приём. Свен Уэльский. Приём.       До Эримоса было ещё далеко, но сигнал с их вышек уже появился. Слабый, неуверенный, едва рабочий. Стоило подождать пару часов пути, но рёв двигателя сводил любые попытки пообщаться на нет, а делать ещё одну остановку герой очень не хотел.       — С… Свен? Свен?!       Голос смутно знакомый. Кто-то из молодых стражей, протирающих кресла заместо защиты родины. Либо инвалид, либо распоследний моральный ублюдок, что на сто порядков уродливее любого калеки.       «‎Хвала Еве».       — Да, это я. Двигаюсь в сторону Мегали Эримоса, направляю запрос на…       — Свен, твою мать! Мы думали, что ты сдох! Целый месяц ни единого звонка, а сейчас ты как ни в чём не бывало просишь о выезде?! Ты хоть знаешь, как Але…       — Столкнулся с тысячелетним демоном. Если в базах есть суккуб по имени Зана — добавляйте пометку об уничтожении.       Он не мог дать оператору закончить. Просто не мог. Что бы осталось от ошмётков его совести, если бы он услышал это имя?       — А? Тысячелетний? Что ты несёшь? Ты уверен?       — Уверен. И уверен, что остальные сдерут с меня кожу, если я не укроюсь в Эримосе. Пожалуйста, могу я оставить рапорт, не будучи в смертельной опасности?       Свен и сам не знал, в опасности ли он. После убийства Артура они не видели ни одного демона, не столкнулись с Лилим или Агат. Крылатые суки словно испарились, забыли об убийце сестры. Поразительный усыпляющий покой, тупой и мутный, как тьма ночи, постепенно окутывающая их, оттеняющая краски заката.       — Мы уже отправили вести о твоём Вознесении, и с тех пор они каждый день просят ещё. Сама королева всполошилась, впервые за десять лет голову из задницы достала. Не знаю, хорошие это новости или нет, Свен. Мы отправим запрос на таможню, но будь осторожен.       — Спасибо. Простите.       — Пропадёшь опять — Алевтина сама тебя найдёт и притащит обратно. По частям. Передать ей что-нибудь?       «‎Блядь».       — Нет, спасибо. Послушайте, на западном постоялом дворе смотритель…       — Что?       — …смотритель… Нет, впрочем, ничего. Ничего не надо. До свидания.       «‎Да блядь. Сука».       Сверчки наконец проснулись и устроили роскошный ночной концерт. Лес давно остался позади, трава становилась всё короче и короче, позволяя полю смениться пустыней, но упрямые музыканты трудились и здесь, и гул их был во сто крат громче, главенствуя на ночной сцене. Ни птиц, ни шелеста деревьев. Настоящее безумие для элинца.       Стрекот и хруст. Хруст, кряхтение, шипение и кряканье — сильнейший демон, почти сутки просидевший за рулём, тщетно пытался размяться и издавал безумную симфонию жалобных и грустных звуков, совершенно не соответствующих его статусу. Сильнейший демон, едва достающий до педалей.       — У меня сейчас жопа отвалится… от езды! Я говорю это без всякого сексуального подтекста! Безумие! Худшее из возможных извращений! Выписана из суккубов!       — Мне повести?       — Да не, нормально. Часик поспала, пора работать.       Она и правда не выглядела уставшей — словно демонам достаточно просто поныть и поругаться, чтобы полностью отдохнуть.       — Слушай, — Мира закончила гимнастику и забралась в кузов. — То, что ты сказал по поводу сестёр… исключительно по их извращённой прихоти ты жив. Сам факт нападения на вас человеческого ребёнка заместо сестрицы безумен, а уж полное её бездействие — для нас новость удивительней любой другой. Одна её мысль — и она уже будет тут, и ты будешь мёртв. Но её нет.       — Её нет… почему?       — А хер его знает. Я вот не знаю. А сестрицу знаю. Если её нет тут — значит, она там, где нужнее.       Понять Миру иногда было совсем сложно. Сев в машину, Свен нахмурился и бросил эту затею.       — Говори прямо, если можешь.       — Что-то случилось. Что-то совсем-совсем-совсем плохое. Хуже тебя. А хуже тебя никого быть не может. Я в замешательстве.       «‎Хуже меня, убившего Зану?»       — Просто забей. Будут идеи — озвучивай, а пока я не буду ломать голову. Если кто-то отвлекает летающих сук, пока мы сваливаем, — хвала ему, хвала Еве. Встречу — поблагодарю и угощу пивом. Но это потом, если выберемся. А сейчас — едем, пока не стемнело.       — Еву? Пивом? Думаешь?       Сильфа опять устроилась на коленях, и опять он почувствовал неприязнь — твёрдую, осязаемую, жгучую. Неприязнь, что терпел буквально все сутки. И что будет терпеть оставшуюся поездку, ведь обернуться, заговорить будет на порядок больнее. Лучше он будет чувствовать её взгляд, чем слышать голос.       Убегать, убегать. Игнорировать. Забиться в угол и закрыть глаза, как маленький ребёнок при пожаре. И гореть заживо.       Ещё совсем немножко. Он терпел целый месяц. Целый месяц видел её каждый день — просто не мог не видеть, как бы ни прятался. И огромный особняк сжался, съёжился, столкнул их, сжал холодными стенами и каждый день сжимал всё ближе.       Каждый день, когда она мастерила тренажёры из мебели.       Каждый день, когда она выходила из душа в одном полотенце, не скрывающем длинную и тонкую шею. Нежную, женственную, разом обличающую всё её естество, тщательно скрываемое под стальными мышцами и едким характером.       Каждый день, когда она готовила, тщетно пытаясь сделать из осточертевших консервов хоть что-то съедобное, из одежды оставив лишь хозяйское платье да фартук и убрав волосы в привычный хвост, обнажая шею и руки, без ежедневных тяжёлых тренировок вмиг ставшие тонкими и нежными.       Каждый день, когда она просто лежала, забившись в угол, отчаявшись найти понимание хоть у кого-то. Такая высокая, такая сильная, наглая и злая.       Маленькая, глупая и убогая.       Омерзительно притягательная даже сейчас.       Целый месяц тщетных попыток избежать её, свести всё общение вне фехтования на нет.       Целый месяц безумной борьбы с безумным желанием. Не желанием нежной девичьей плоти, а во сто крат хуже — с желанием просто вернуть цвет в её поблекшие глаза. Увидеть улыбку, выслушать злую колкость. Обнять.       Пообещать то, что не сможет выполнить.       Худшая из пыток.       — Эй, инквизитор.       Он ведь подумал об этом. Подумал. На самый миг — столь короткий, неуловимый, но бесконечно долгий — подумал о маленькой лжи. Крохотной. Что вернула бы ей и улыбку, и цвет, и счастье. И эти бессмысленные, как оказалось, прятки стали бы их медовым месяцем. А затем просто оставить её и пойти дальше, словно ничего и не было.       После одной этой мысли единственная дорога, которой он заслуживал, — дорога в петлю.       — Долго собираешься меня игнорировать?       Это даже несправедливо, что ему рано умирать. Ему нужно слишком много пройти. Ему нужно найти Духов и убить Брунгильду. Убить Брунгильду и выжить — и затем убить всю семью Айко, чтоб никто и никогда больше не смел претендовать на неё. Убить. Всех убить. Только тогда она сможет быть счастлива.       — Свен, блядь!       — А?!       Он обернулся.       Резкое и болезненное возвращение в реальность.       Усталое и изнеможённое лицо, бледное и тусклое. Кожа, из изумительно-фарфоровой ставшая нездорово-серой. Тёмные синяки, выцветшие глаза и, разумеется, гипс. Напоминание о его слабости и бесполезности, убогости. Напоминание, что он обязан выжечь на сетчатке.       — Ч-чего?       — Как приедем, опять позвони своим и спроси по поводу меня. Знают ли у вас? В Марэ? Нужно брать старого мудака за яйца.       — Да… да, конечно. Я… думал, ты спишь.       — Да под ваше воркование хрен уснёшь! Отличный ты себе гарем собрал, инквизитор, да больно шумный.       Даже голос — слабый, уставший, уже не режущий уши звоном битого стекла. Голос человека, потерявшего слишком много крови.       — Гарем из духа и демона… отличная идея, ничего не скажешь.       Зачем она это говорит? Она же знает, что он и пальцем не притронулся ни к Мире, ни к Сильфе. Он так не хочет, чтобы она на самом деле так думала.       — Эй, а чего это вам гарем из Духов не нравится?! Тави, вон, за тридцать лет ни разу на девку член не поднял, всегда только нас любил и не жаловался!       Всегда раздражающая болтливость Сильфы неожиданно оказалось полезной. Что угодно, лишь бы увести диалог. Даже половая жизнь самой Сильфы сойдёт — лишь бы не про него.       — Мы даже свадьбу сыграли! Сами, без глупых церквей или чего-то подобного! Тави татуировки сделал с четырьмя сердечками — четыре кольца на палец не налезли! Ха-ха-ха!       — Отличные новости, — Свен не мог не уцепиться за смену темы, как утопающий за соломинку. — Расскажи всем, как вы с Октавием трахались, очень интересно. Прям впятером, что ли?       — И в самом деле, как необычно! — Мира поддержала.       — Блядь, инквизитор… — Ая не поддержала.       — Хотя я, конечно, могу понять твой скептицизм. — Сильфа, разумеется, и не подумала слушать хоть кого-то. — С твоими-то девками мало кто сравнится! Неудивительно, что ты такой привереда.       «‎Блядь».       «‎Блядь».       «‎Блядь».       Так тихо. Так темно. Так хочется вдохнуть. Вдохнуть всей грудью, втянуть воздух изо всех с сил, с шумом, резко и лихо. Порвать ворот на шее, сжавший горло и режущий кожу, разодрать жалкие ошмётки кожи и вырвать тесные рёбра, чужие, так сильно сдавившие лёгкие. Лишь бы вдохнуть. Лишь бы сказать. Сказать.       — А… кхм!       Вдох-выдох. Всегда же получалось!       — Я…       Почему это стало так сложно?       — Ясно.       Она даже не стала спрашивать. Просто отвернулась, свернулась калачиком и спрятала лицо. Тихо и спокойно, разом потеряв к нему весь интерес.       Может, оно и к лучшему?       Ночь окончательно опустилась на Мор Элин, а старенький «‎Защитник» продолжал везти своих пассажиров под гудение двигателя и затухающий гул сверчков. В оглушительной тишине.       — Добро пожаловать в Мегали Эримос! Могу я увидеть ваши документы?       Невысокий полноватый парень, едва ли старше Свена. Крупные очки, длинные волосы и широкая улыбка — странная, искренняя, какой быть не могло на лице государственного служащего. Даже за толстым мутноватым стеклом яркая. Превосходное произношение, словно он общался на элинском всю жизнь.       — Свен Уэльский, Вознесённый Герой. Вас должны бы…       — Добро пожаловать в Мегали Эримос, товарищ Вознесённый Герой! Можно увидеть документы ваших спутниц?       Парень резво сграбастал бумажный паспорт и отработанным движением хлопнул печатью, быстро и ловко, словно не заглянув внутрь.       — Товарищ Герой… Пх-х… хах…       Такое странное место. То же, что и два года назад, когда Свен был тут с дипломатами, но совсем другое, незнакомое. Не было больше на таможне толп народа, не было шума и гама даже ночью. Только охраны стало больше, а их пистолеты-пулемёты, лёгкие и удобные, хоть и похожие на кочергу, сменились карабинами и пулемётами. Та же белая краска на стенах, тот же деревянный паркет и высокие потолки, просторные залы, вмещающие всех путешественников, что ожидают окончания досмотра машин, — и пустота.       Никого, кроме них.       Оглушительный смех Миры, тщетно зажимающей рот. Оглушительное молчание Аи.       — Беженки из Элин. Нет документов. Ничего нет.       — Понятно. Имя, фамилия, возраст?       — Ая Айко. Д… девятнадцать лет. Мира Уэльская… во…       — Шестнадцать?       — Шестнадцать лет, точно.       Это и есть бюрократия при королеве Санере. Какое глупое и самоуверенное доверие к элинскому патриоту, словно они до сих пор мнили себя его друзьями. Нация предателей с улыбками ещё шире и отвратительнее, чем улыбки псов Айко.       — Завтра к часу дня во второй корпус, сто третий кабинет за паспортами. — Странный парень сунул в щель под стеклом паспорт Свена и две крохотные бумажки с печатью. — Я записал товарища Айко к хирургу на семь тридцать утра, там покажете эту выписку.       Так быстро, словно за ними и впрямь была огромная очередь, как пару лет назад.       — Добро пожаловать в Мегали Эримос!       Паллиа Поли — город огромный и роскошный, способный посоревноваться не только с Эн Тусигом и Лаиг Усигом, пропускающими через себя не меньше народу, но и самим Катаиром Нао, с самой столицей. Не только лабиринты складов, авто- и ж/д вокзалы — роскошные бары, рестораны и казино, бани и бордели. Все удовольствия, что может возжелать уставший путешественник, — если он, разумеется, не тратит время на глупости вроде молитвы и чтения. Город, своим богатством не уступающий даже Мор Байлу, столице островов Мор Элин. Яркий, сочный, желанный, всегда гостеприимный, манящий и влекущий, словно путеводная звезда. Любой странник, неважно, пересекающий ли поля Элин или пустыни Эримоса, знал, что его ждёт незабываемый отдых, наделяющий силами на самое тяжёлое путешествие. Элин, зажатая между двумя морями, примыкала к континенту, словно ножка к банану, и граница с Эримосом, крохотная и узкая, просто не давала возможности никакому другому пограничному городу так расцвести.       Тысячи людей, въезжающих в Элин. Тысячи — выезжающих. Ещё тысячи — в самом городе, шумящие, копошащиеся. Разгружающие поезда и автомобили. Пьющие и кутящие. Так, что даже муравейник покажется пустым и безлюдным. Два года назад, когда младший инквизитор Свен Уэльский с товарищами сопровождал элинских дипломатов, он так и не смог понять, как вообще может существовать город более тесный и яркий, чем родной Син Уэльс, зажатый древними стенами. И все два года думал и думал о том, что этот чудесный город словно опровергает наступающий апокалипсис.       — Шестнадцать?! Ого! Я так молодо выгляжу?       Мира была рада и возбуждена, и глаза её сверкали столь ярко, что это было видно даже сквозь солнцезащитные очки — неловкую, но эффективную попытку спрятать аномальный цвет. Впервые за сотню лет выбравшись за окрестности Катаира, за границей демоница не была и того больше и теперь не думала сдерживаться. Короткое синее платье, не видевшее мойки несколько месяцев, длинные волосы без всякого намёка на причёску, не видевшие мойки ещё дольше, босые ноги, огромные очки и искренняя радость на лице — Мира выглядела так же, как и любой уважающий себя путешественник после недельного отдыха в Поли.       — Интересно, а это много — шестнадцать?.. Я не помню. Аечке правда девятнадцать, или ты опять соврал?       — Не соврал, а чуть-чуть приукрасил. Если бы я сказал «восемнадцать», это выглядело бы так, что я вру и называю самое низкое допустимое число. Если б я знал, что Санера аж на два года его опустит… это бы многое упростило. Держитесь поближе — я, кажется, не очень понимаю, где мы.       Что-то странное. Неправильное, глупое. Огромный и тесный, яркий и звучный, Паллиа Поли просто исчез. Ни одного знакомого дома, ни одного знакомого лица. Даже звука или запаха.       Тишина и темнота. Пустая и оглушительная, словно разом выдавили глаза и прокололи уши. Ни единого фонаря, рассеивающего ночную темноту. Ни единого голоса — ни человека, ни инструмента. Высокие и красивые дома нависли над дорогами, тупо глядя тёмными окнами, а узкие улицы вмиг стали широкими и просторными. Ни людей, ни автомобилей.       Слабая нотка скверны.       «Это же бред какой-то. Что могло случиться за два года?»       Но смысла стоять у таможни и думать не было. Ночь уже норовила смениться рассветом, и после целых суток в дороге у путешественников были дела поважнее.       Несмотря на то что Эримос всегда был куда менее религиозным государством, свои Вознесённые Герои были и у них, как и постоялые дворы. И хотя Инквизиция просила не брать с Героев платы за ночлег и всегда держать свободное место, большинство гостиниц Эримоса относилось к этому не слишком чутко, и надёжным вариантом были только свои гостиницы, собственные. И сейчас, во внезапно вымершем Поли, постоялый двор инквизиции казался единственным возможным приютом.       То же старое здание — такое же пустое, как остальные. В центре город немного оживал, и оно вместе с ним: свет горел, и вдалеке играла музыка, и доносились голоса.       — Добрый вечер… Свен Уэльский, Возн…       — Рады Вас видеть, товарищ Герой! Какая честь!       Молодой парень, отвратительно напоминающий работника таможни. Радостный взгляд, радостная улыбка. Бодрый и счастливый вид, не соответствующий позднему времени.       Что-то неправильное.       Как и вся гостиница. Слишком чистая, словно её вымыли всю перед его, Свена, приходом. Слишком безлюдная даже на фоне мёртвого города.       — Так рад видеть Вас лично! Мы подготовили всё здание, все номера — занимайте любой. Если Вам будет что-то нужно, всенепременно сообщите мне! Позволите Ваши чемоданы?       — Постойте… Вся? Куда мне всю? А остальные?..       — Шутить изволите? Кто же, окромя Вас, сейчас будет здесь?       Он удивился, улыбнулся вымученно, с трудом. Искренне не понимая, чего от него хочет Свен, как и Свен не понимал его.       — Мы не встречали славных защитников Мор Элин с Вашего последнего визита, а последний Вознесённый Герой погиб слишком давно. Вы — первый за девятнадцать лет, и только ради Вас это здание и стоит. Такова воля королевы Санеры.       Очевидно. Но от того не менее грустно. Никаких инквизиторов не было с тех пор, как Санера выставила элинских дипломатов. Никаких Героев с тех пор, как пропал Гермес. Лишь один Свен.       «И при чём тут Санера? Когда эта сука переобулась?»       Но это всё завтра. А сейчас — уложить Аю и Миру. Отнести вещи и оружие. И спать.       Если он сможет.       Тогда всё было проще. Никаких особых мечт, никаких планов. Скучные, но счастливые будни. Даже в тот день, когда Свен впервые убил человека, ничего не изменилось.       Тот самый номер. Четвёртый этаж, последняя дверь. Она всегда пыталась занять самое дальнее, самое неудобное место, боясь кого-то побеспокоить.       Тогда он ещё не мечтал найти отца. Не мечтал ни о чём, кроме самой мечты, и внушительный бюст Алевтины Уэльской вполне подходил.       Балкон, с которого открывался неплохой вид на город. Раньше — залитый светом, а сейчас горел лишь одинокий огонёк.       Что ещё нужно юноше в его возрасте? На Алю пускали слюни вообще все, кто мог пускать слюни, и никто не получал желаемого. Свену нужна была мечта — и неприступность девушки делала её идеальной. Мечтой, которая не должна была дать его жизни смысл — достаточно было лишь отвлекать от его отсутствия.       Простое и скромное убранство: кровать, шкаф и стол. Та же серая скатерть, что и тогда. Те же низкие стулья, обтянутые дерматином.       Он очень обрадовался, когда им предоставилась возможность выбраться за границу. Никого не волновала ни цель визита, ни сама политика в целом — лишь поездка, лишь время с друзьями. Марк выбил места для них с Алей, убедив начальство, и изо всех сил оберегал от каких-либо служебных обязанностей. Почти превратив в круиз для них двоих.       Те самые клетчатые простыни, на которых Свен стал мужчиной.       В ту самую ночь, когда они добрались до Паллиа Поли. В ту самую ночь, когда неприступная жрица — такая взрослая, такая сильная, такая красивая — ответила ему взаимностью.       Райская ночь, сменившаяся адом.       Недосягаемая мечта стала явью. Мечта, которая не должна была сбываться. Мечта, оставившая его, и с ней его оставила и тяга к жизни. Мир, в котором больше не к чему стремиться. Незачем жить.       Полный бред. Полное безумие. Свен Уэльский, убедивший себя в том, что влюблён, не выдержал правды. Не выдержал пустоты. Удушающего одиночества — такого, какое может быть только в объятьях нелюбимой женщины.       Алевтине достаточно было бы отвергнуть его — невысокого, тощего и болезненного, — и самообман бы удержал остатки его рассудка, и Луна бы не начала падать.       Теперь всё это позади — игры во влюблённых, пустое одиночество, самообман. Теперь есть цель — и пусть глупая, пусть бесполезная. Не имеет значения. Как не имеет значения и наглая девка, свалившаяся на голову и перевернувшая её вверх дном. Так настырно пытавшаяся заставить его засомневаться. Единственная, кто имел на это шанс.       Тяжело, душно. Жарко, как и должно быть в Эримосе весной. И холодно, как в аду.       Свен сбежал по ступеням, пытаясь скрыться от этой удушающей духоты, и с трудом ввалился в туалет. Вцепился в раковину, включил холодную воду во весь напор и сунул голову под ледяную струю, тщетно надеясь прийти в чувство. Вода обожгла шею, залилась под рубаху, ударила морозом, и лёгкие с трудом втянули густой воздух.       Стыд. Стыд такой, словно он и в самом деле сделал что-то неправильное. Стыд и сомнения — словно он собирался сделать нечто ещё более неправильное.       — С-сучка маленькая… Ненавижу…       Вода залила его целиком, стекла по ногам, однако мороз больше не освежал — наоборот, лишь схватил за горло с новой силой. Путал мысли и чувства, жёг изнутри.       — Блядь!       Удар кулаком, и зеркало разлетелось по всей комнате, а из кулака потекла кровь. Он рванул рубаху, и пуговицы брызнули вслед за стеклом. Лишь бы избавиться от этого. Лишь бы вдохнуть.       Даже боль не помогла. Разумеется — ведь он заслуживал боли куда большей. Например…       — Свен!       Тот самый голос. Высокий, резкий. По-своему красивый и мелодичный.       Самый прекрасный голос на свете.       — Свен! Что случилось?! Всё хорошо?!       Она ринулась к нему так быстро, словно и не потеряла больше литра крови. Так, словно он заслуживал такого переживания. Действительно заметив, как ему плохо, — и разом сменив свою холодную ненависть на искреннюю заботу.       — Ая…       Ну и зачем? Она только делает всё сложнее. Это никому не нужно. Никому — и ей в первую очередь.       А ведь на самом деле она такая добрая.       — Кто-то напал?!       Едва стоящая на ногах, со сломанной рукой, безоружная. Готовая голыми руками порвать кого угодно.       — Я просто… поскользнулся. Всё хорошо.       Она так разволновалась. И даже не думала это скрывать — свою маску она оставила далеко позади, и теперь ему всегда было позволено видеть её истинные чувства, которые она не могла и не хотела прятать. Глупые, детские. Бесполезные и даже вредные для них обоих.       — Т-точно?       Руки её не дрожали — только голос. Она потянулась к нему быстро и решительно, словно поняв, что если не достигнет его сейчас, то не сделает этого никогда.       — Всё хорошо! Не надо…       — Послушай! Я тоже виновата.       «Не надо».       — Вела себя как ребёнок, потому что я ребёнок и есть. Я не могу повзрослеть так быстро, Свен! Я не могу разом стать умной и сильной!       «Не надо, пожалуйста».       — Дай мне время на это… саму возможность. Я правда хочу понять тебя!       «Прекрати».       — Понять и поддержать всем, чем смогу!       — Прекрати.       — Не прекращу!       Маленькая, глупая. Отвратительная девка.       «Как же я тебя люблю».       — Я тебя ненавижу.       — Это я тебя должна ненавидеть! Не ври мне!       «Я тебя люблю».       — Я тебя ненавижу.       — У тебя не получается врать, Свен. Ты можешь обмануть только самого себя!       «Я тебя люблю».       — Ты ничего не понимаешь и не понимала никогда…       — Это ты ничего не понимаешь! Лжец и обманщик! Зачем, Свен?!       И когда оно повернулось так? Они опять поменялись. Опять, опять и опять. Им правда нужно делать это? Почему нельзя решить всё иначе?       Она шагнула вперёд. Так близко. Слишком близко. Слишком близко. Слишком близко.       Слишком близко.       Ещё немного — и она станет частью его отвратительного настоящего. Станет частью будущего — и разрушит его.       Маленький шажок маленькой девушки — и Луна прекратит падать.       — Товарищ Герой, что случилось?! Вы в крови?!       Спасение.       Он извернулся, огибая её, и пулей выскочил из здания. Выскочил и бросился бежать, бежать не разбирая дороги, как можно быстрее.       И остановился.       «И я опять убегаю».       Много ли чести инквизитору убежать от едва стоящей на ногах девушки?       — С-свен… постой…       А ведь она и в самом деле попыталась угнаться за ним. Какая же глупая.       Какая любимая.       Он остановился, поджидая её, и она опять встала рядом.       — Хорошо… давай поговорим. Обсудим… но не здесь. Где угодно, но не здесь.       Слишком много воспоминаний.       — Давай… устроишь экскурсию?       Они шли молча, тщетно подбирая слова. Просто оттягивая неизбежное, не будучи достаточно сильными для встречи с ним.       Шли медленно, поражаясь собственной способности вообще идти. Не торопили друг друга, лишь изредка встречались взглядами.       И прятали взор.       Они могли прийти только в одно место во всём городе — к последнему работающему казино. К единственному месту, где до сих пор лились алкоголь и деньги. Месту, так неподходящему для их беседы, но манящему их, словно бабочек.       — Никогда не была в таком… Ты что, правда меня сюда привёл? Неужели хочешь зайти?       — Тебя всё равно не пустят.       — С чего бы это? Я совершеннолетняя по здешним законам! К тому же, мне сегодня исполнилось девятнадцать. Забыл, инквизитор?       Совсем слабая, но улыбка. Маленький огонёк, сияющий ярче огней старого Поли. Ярче любой звезды.       Такой маленький, но такой искренний.       «Я не могу так. Просто не могу».       И она опять слишком близко, стоило лишь на секунду отвлечься. Опять слишком близко — и сейчас станет ещё ближе.       Даже он не мог обманывать себя так долго.       Совсем маленький шаг. Полшага. Достаточно просто податься вперёд.       «Прости, папа».       Ещё совсем чуть-чуть…       — Свен Уэльский?       Мужчина — высокий, толстый, огромный. Появившийся буквально из ниоткуда. Светловолосый и голубоглазый элинец. Одетый в плащ, несмотря на жару. Он увидел реакцию Свена, и он счёл её за положительный ответ.       — Свен Уэльский, Вам привет от Андрея Айко.       И выхватил из-под плаща автоматический пистолет.       «Сильфа».       Тугой поток воздуха вырвался из его руки, и очередь прошла мимо, а здоровяк пошатнулся. Пошатнулся — но выстоял, спокойно пережил удар, сломавший бы кому угодно другому пару рёбер. И невозмутимо вскинул пистолет вновь.       Но Свен опять оказался быстрее — револьвер Заны, уже ставший таким родным и привычным, сам прыгнул ему в руки и выплюнул пятнадцать грамм свинца до того, как пёс Айко успел выстрелить. Огромная пуля вошла ему в грудь, и вновь он пошатнулся — и вновь выстоял. И вновь выстрелил.       «Сильфа!»       Инквизитор призвал все силы, что у него остались, прогнал через себя всю ману — и рванулся ко входу в казино, подняв столбы пыли. Вышиб дверь, ввалился внутрь за долю секунды до того, как пули догнали его. Вскочил и взял проход на мушку. Пули опять ударили, влетели в казино — и раздались крики. В последнем приюте для игроков и гедонистов было немного людей, но потоки свинца нашли их.       Невысокая худощавя женщина, бледная и светловолосая. Одна из тысяч элинцев, бежавших из разорённых марейскими пиратами городов, одна из немногих, кому тогда удалось спастись.       Одна шальная пистолетная пуля, едва задев голову, легко пробивает череп, и бездыханное уже тело падает, заливая роскошный ковёр кровью.       — Лана? Лана! ЛАНА!!!       Падающие тела. Крики. Ещё очереди, влетающие в выбитую дверь, безжалостно расстреливающие людей внутри. И вбегающий террорист.       «Вода».       Свен больше не торопился. Свен понял, что бронежилет ублюдка держит револьверную пулю, а огромная масса держит удар. И Свен аккуратно прицелился, выстрелил в голову — и голова взорвалась.       — Он внутри! Быстрее, быстрее!       Разумеется, он был не один. Кто вообще в одиночку будет открывать стрельбу в городе?       — Ая! АЯ!!! Блядь!       Это только его вина, что она осталась снаружи. Совсем маленькая, совсем молодая. Слабая и беспомощная, едва стоящая на ногах. И это только его вина — и её перелом, и то, что они вообще оказались тут. Только его вина, что теперь она расплачивается за его проступки.       Каким нужно было быть идиотом, чтобы хоть на долю секунды допустить, что они смогут убежать от этого?! Каким нужно было быть идиотом, чтобы допустить, что он имеет право остаться с ней?! Остаться и подвергать опасности дальше. Жалким безумцем и конченным эгоистом.       Он всегда знал, что так оно и закончится. Потерявший её, оставивший меч и нож в номере. Оставшийся с одним патроном. Загнанный в угол парой террористов Айко и ребёнком.       Разумеется, никакого ответа от неё. Сейчас её заберут, а его убьют. Потому что только этого он и достоин.       Роскошный паркет, залитый кровью. Обтянутые зелёным сукном игральные столы из красного дерева. Мечущиеся, спасающие жизнь люди. И ещё двое псов, вбегающие внутрь и поливающие его свинцом.       Он ещё успеет погоревать и повинить себя. Но потом. Сейчас он убьёт каждого из них — голыми руками, если потребуется.       «Давай, Сильфа!»       Он опять рванулся, пропуская пули позади, к лестнице в подвал и скатился по ступеням. Вскочил и обнаружил, что подвал оказался тесной, затянутой дымом кальянной, с одной лишь барной стойкой и парой диванов. Наверху захлопали ещё выстрелы, куда более громкие, чем у элинских пистолетов, — и те опять загрохотали, навсегда успокаивая охрану. И тут же по лестнице затопали тяжёлые сапоги.       Быстрее, чем сам успел осознать, Свен прыгнул за стойку и грохнулся оземь, вжался в паркет — за секунды до того, как упрямые пули настигли бы его.       — Он в углу! Дожимаем!       Опять ударили выстрелы, прошивая тонкое дерево, и упал замертво старый бармен. Герой схватил ещё тёплое тело и накрылся им, чувствуя, как по нему бьют пули. А потом залязгали затворы, вставая на задержку, и всё стихло.       «Простите. Простите. Я не хотел этого — но я отомщу».       Нет больше времени на переживания и сомнения. Не вставая и не садясь, Свен схватил ближайшую бутылку с алкоголем.       «Восемьдесят процентов. Спасибо, эримоские алкоголики. Огонь!»       Револьвер в его руке нагрелся, покраснел и выплюнул вместе с пулей настоящий огненный шар — огненный шар, что настиг неловко брошенную бутылку. И она вспыхнула.       — А-А-А-А-А-А!!!       Поток горящего спирта хлынул, накрыл стоящего у лестницы ублюдка. Не теряя ни секунды, Свен выскочил и метнул разряженный револьвер во второго, попав в голову. Пёс Айко покачнулся, выстрелил и промазал — и герой настиг его.       «Земля! ЗЕМЛЯ!»       Невысокий инквизитор не имел и шанса против штурмовика, и без брони весившего в два раза больше — но у него не было времени подумать об этом. Помнил только о собственной ярости, и ярости этой хватило, чтобы сбить урода с ног.       «ЗЕМЛЯ! ЗЕМ! ЛЯ! ЗЕМ…»       Он даже не успел понять, что произошло. Попытался отмахнуться, скинуть с себя наглого сопляка, но не смог. Не смог понять, как впечатавший его лицо в пол кулак оказался таким тяжёлым. И как за ним вслед его настиг целый град ударов. И захрустел череп, и огромная туша обмякла, изредка конвульсивно дёргаясь. Потух и взгляд, лишь раздавленное лицо смотрело на Свена грустно и удивлённо.       Адски болели кулаки. Плакал горящий заживо террорист.       — Какое варварство! Всегда знал, что в инквизиции работают одни дикари!       Голос высокий и тонкий, немного детский. Очень громкий, ясный и чистый. Как и лицо, и взгляд. Сама его походка, неторопливо спускающегося и снимающего куртку.       — Кому вообще могло прийти в голову устроить тут пожар? Дикость! Уму непостижимо!       Он встал у лестницы, игнорируя этот самый пожар, и презрительно смерил взглядом сидящего на трупе Свена. Аристократически поморщился — так, как это мог сделать только истинный наследник дома Айко.       Андрей Айко никогда не был тем, кто отсиживается за спиной своих людей.       — Вставай, инквизитор. Я обязан проверить лично, годен ли ты хоть на что-нибудь.       — Хоть на что-нибудь?.. Спроси у своих людей, Андрей.       — Инквизитор считает себя равным обычному человеку?! Как низко ты можешь пасть? Твои повадки полностью соотвествуют и твоему виду, и омерзительному шипению!       Свен поднялся медленно и изнеможённо, с трудом удерживая себя на ногах. Боль от оверкаста была такой, что даже сжать кулак было тяжело. Пожар разгорался, и дым застилал глаза.       Но он не может убежать.       «Я уже убил Артура. И с этим справлюсь».       Андрей Айко выстрелил. Это движение нельзя было назвать «ударом» или «выпадом»: скорость, с которой он двигался, намного превосходила любую мыслимую скорость человеческого тела и была сравнима лишь со скоростью полёта пули, выпущенной из пистолета. Не было и не могло быть ни единого человека, способного блокировать это, и не стал им Свен Уэльский. Несмотря на низкий рост Сына Айко, кулак отбросил инквизитора, как тряпичную куклу, выбил из груди остатки воздуха. Затрещали чужие рёбра.       — Убожество! И что только она в тебе нашла?!       Скорость, достойная самой Брунгильды или Агат. Андрей не был магом воды, как Артур, — он использовал только воздух. И двигался быстрее кого бы то ни было.       Плача от боли и тщетно пытаясь вдохнуть, Свен вскочил на ноги — лишь для того, чтобы опять пропустить удар. Вновь упал, покатился кубарем, и только подарок Миры спас его от проломленной груди.       — Я бы всё понял, если бы ты был силён! Но что это?! Почему? Это иррационально!       Такой чистый и красивый голос. Завораживающий. Идеально гармонирующий с его идеальной одеждой, идеальной причёской и идеальной внешностью.       Свен поднялся опять, превышая любой мыслимый и немыслимый порог. Встал, понимая, что ещё один удар он не выдержит. Что не сможет увернуться. Понимая, что Андрей Айко — величайший маг воздуха, давно превзошедший его. Но сдаться он тоже не мог.       «Давай, Сильфа. Ты же слышишь меня? Давай. Всё, что осталось».       Свен Уэльский был слаб и убог, но он мог показать, чем инквизитор и Вознесённый Герой отличается от ребёнка.       И Андрей Айко выстрелил вновь. И вновь его движение было быстрее любой мыслимой скорости, на которую способно тело человека, и вновь его кулак летел точно в грудь полумёртвого инквизитора.       «Хорошо, Свенни! Ура!»       Вся мана, что осталась. Сущая мелочь. Но этого должно было хватить.       И поднялся ветер, но ветер этот не ударил в Андрея, не замедлил его — наоборот, лишь ускорил, слился с ветром Сына Айко. И скорость эта превысила не только скорость, на которую был способен человек, — она превысила и ту скорость, на которую был способен и сам наследник дома Айко.       И Андрей споткнулся. И упал.       Свен опять не смог увернуться, ибо это было невозможно ни для кого, но летящее тело задело его лишь по касательной, ударив куда слабее прежнего и опрокинув. Ударило и продолжило лететь, пока не впечаталось в стену. Оглушительно захрустело.       «Вот и в…»       — Неплохо, м-мерзавец…       «Нет, нет…»       Разумеется, Андрей поднялся. Окровавленный, перекошенный, но твёрдо стоящий на ногах. И очень злой. Поднялся и навис на инквизитором, неспособным более ни на что.       — Теперь я понимаю! Спасибо, Свен Уэльский, я запомню твой урок! А теперь я убью тебя.       И достал пистолет, и грянул выстрел.       И Андрей Айко упал.       — Зачем, Андрей?! Зачем?!       Она сжимала пистолет из последних сил, дрожа всем телом. Раненая, окровавленная, со сломанным гипсом и простреленной ногой. Потеряв ещё столько крови, что любой человек давно бы умер, — но ей умирать было рано.       — Ты обещал, что спасёшь меня! Это — спасение?! Это ты имел в виду?!       — Н-нет!.. Послуш…       Она плакала.       — Ты ничем не лучше его, Андрей.       — Нет!       И выстрелила вновь.

***

      ПМ-73 — автоматический пистолет Золотого Века. Относительно пистолетов-пулемётов компактный и лёгкий, но гораздо больше и тяжелее любого другого пистолета. Активно используется элинской полицией и экипажами техники, за границей популярностью не пользуется из-за слабого патрона. Самое серьёзное оружие в Мор Элин, что можно спрятать под одеждой. Голиаф Алава Пол — мужской Рост — 207 см Масса — 145 кг Возраст — ещё недостаточно стар Место рождения — королевство Мегали Эримос Дядя королевы Мегали Эримоса и действующий генералиссимус. После убийства короля Гефеста Алавы возглавил разобщённые силы правительства и подавил мятеж. Насадил племяннице политику внешней изоляции страны, что привело к прекращению существования Патриархата Мор Элин. Особые приметы — крайне высокий рост, крайне грузное телосложение, длинные волосы и борода Андрей Айко Пол — мужской Рост — 159 см Масса — 48 кг Возраст — слишком молод Место рождения — острова Мор Элин Особые приметы — голубые глаза, светлые волосы и крайне привлекательная внешность Младший сын Отца Айко и наследник Семьи. Обладает выдающимся умом и талантом к познанию любых наук, а также к изучению магии. Имеет потенциал к становлению одним из лучших в истории магом воздуха. Несмотря на все приложенные к его воспитанию усилия, высокомерен, своенравен и вспыльчив. Статус — МЁРТВ Примечание: двое готовы. Анджей и Андор должны умереть.