***
Кваса тоже отчасти можно было понять. Да, он поступил жестоко, но ведь он и сам мучился… «Это неправильно. Я должен забрать его…» — но и заставить себя поехать туда, он не мог. Будто какие-то потусторонние силы мешали ему, останавливая каждый раз. Он не хотел видеть Ваську, он не хотел даже прощаться с ним и объяснять причину своего решения… Он просто устал… Ему хотелось своей собственной семьи, где все дети будут только от него, которой он лишил сам себя, взяв малыша-ЛТ под своё крыло… А сейчас… Гриша уедет учиться, и никто мешать ему не будет. Ему, в конце концов, хотелось тишины и спокойствия, без ежесекундного ожидания, что «вот-вот что-то случится»… Любовь к этому маленькому танчику испарилась, когда тяж понял, что без него жить лучше… Да и какой он маленький?! Ему уже пятнадцать лет! Тяж дал ему всё, что мог, и больше не хотел ломать его хрупкую природу легкача, которую и так выбил из него за все годы, проведённые вместе. Дальше они бы только мешали друг другу, вот и принял самое правильное, по его мнению, решение.***
Васька ждал около родного подъезда… Прошла ещё неделя его бессмысленной и отвратительной жизни в детском доме, куда его увезли сразу же после разговора с теми танками. По идее, он должен был ехать изначально в так называемый «распределитель», но почему-то это посчитали ненужным. Всё было, как тогда, в детстве — старшаки издевались и били, младшие поглядывали с детским страхом и любопытством, иногда обзывали и прятались… Его поселили в комнату к семи таким же мальчикам, на самую дальнюю кровать, да только он так ни разу и не поспал на ней… Ночью его всей басотой вытаскивали в туалет и там, на грязном холодном кафеле, мучили… Они насильно заливали в него алкоголь, наряжали в женские шмотки и били, били, бесконечно били… Иногда заставляли пить из унитаза, окунали его туда башней, мочились на него… Наверное, им это нравилось, потому что он не сопротивлялся. Ему с трудом удавалось открыть глаза — чтобы не произошло нервного срыва, его обкалывали каждый день успокоительными и заставляли пить антидепрессанты. К ночи их действие обычно проходило, и он начинал выть от внутренней раздирающей боли, которая заполнила всё его существо с того самого момента в палате… И опять из-за этого его били, а воспитатели только закатывали глаза: «Как ты достал! Когда ж ты уже сдохнешь?» Но только теперь он пытался сопротивляться. Дошло до того, что он едва не зарезал осколком стекла одного из своих мучителей… Конечно, справедливости ради надо сказать, что не во всех детдомах было так плохо. Были и нормальные, где детей любили и учили доброте и уважению, где среди воспитанников не было своих местных авторитетов… Но Ваське «посчастливилось» попасть именно в этот, именно в один из самых «отбитых» и самых ужасных. Хотя, когда его привели сюда, ему было всё равно… В один прекрасный момент, ночью, когда эффект от лекарств закончился, он сбежал… Он не мог больше так жить. Конечно, полиция узнала об этом почти сразу, но никто не торопился его искать. Все понимали — если ребёнок в таком состоянии сбежал из детского дома, то искать нужно уже труп. Разве что только Тигр надеялся, что он жив, да только Васька не хотел его видеть — не мог простить того, что тяж почти неделю «покрывал» Кваса и держал его в неведении (а ведь немец хотел забрать подростка к себе, только у них была слишком маленькая разница в возрасте, и опека пресекла все его попытки). Несколько дней ночевал ЛТ в различных подворотнях, как бомж, прятался от патрульных и практически питался из помойки, а всё ради одного… Ему нужен был один единственный ответ… От отца… Как бы тяж этому не сопротивлялся, но для Васьки он так и остался папой, несмотря на отвратительный поступок… Вот и стоял теперь около подъездной двери, ожидая самого дорогого и любимого, того, кто его бессовестно предал и бросил в тот самый момент, когда поддержка нужна была больше всего. Послышался гул, и вот из дверей выехал Квас… Его лицо мгновенно поменялось, едва он увидел Ваську. Он поехал прочь, а ЛТ увязался следом… — Пап, я знаю, что ты не хочешь меня видеть, но… — Я тебе не папа! Убирайся отсюда! Иначе я вызову полицию! — Давай поговорим… — Нам не о чем разговаривать! — Прошу ответь мне хотя бы на один вопрос. — Я сказал «убирайся»! — Да остановись же ты! Васька выскочил прямо перед ним, заставляя встать на месте. — Я устал, пап, мне плохо… Я не знаю причин, по которым ты оставил меня одного, но я обещаю: я исправлюсь, только дай мне шанс, я буду делать всё, что ты скажешь, только забери меня оттуда! — Уедь с дороги… — Пап, ну, хочешь, я тебе деньги буду платить? Хочешь? Скажи сколько… Я найду… Только забери меня из этого ада. — Ты мне ни за какие деньги не нужен! Уезжай, пока я не позвонил куда нужно! Он грубо оттолкнул своего «бывшего сына» и поехал дальше, не оборачиваясь, хотя у него самого сердце кровью обливалось. Ему стало просто жалко ЛТ-шку. «Так будет лучше…» — успокаивал он сам себя. А Ваську эти слова задели за живое, но он покорно принял свою участь… — Пап… Ну хоть с Данечкой можно увидеться? — Кстати… Нет, не приближайся к нему вообще! Он только-только тебя забыл, я не хочу, чтоб он потом выкобенивался ещё неделю! — Пожалуйста, хоть одним глазочком… — Нет! И тут Васька сорвался… — Да скажи же мне, что я сделал не так?! Я всю жизнь терпел и молчал, что бы ни случилось! Загулы твои, запои, друзей твоих педофилов — всё терпел, ни разу не пожаловался! Да я убирал, стирал, готовил, ни разу в жизни домой пьяным не приехал, не косячил…практически… Я любил тебя, несмотря на то, что ты издевался надо мной, бил меня и внушал, что я обычная подстилка и ничего не добьюсь в этой жизни, что место моё в борделе! Да я жизнь за тебя был готов отдать, а ты просто взял и вышвырнул меня, как ненужную вещь! За что?! Ответь мне! За что-о-о?! Он упал на грязный асфальт, сотрясаясь в хлёстких рыданиях. А Квас поехал дальше, просто промолчал. «Так будет лучше…» — вновь подумал он, смахивая с щёк горячие слёзы… Мимо проезжали незнакомцы, некоторые снимали на телефон, как ЛТ, худой и синий от холода, расцарапывает пальцы в кровь о мелкие камни и, шатаясь из стороны в сторону, вытирает грязным рукавом лицо, но никто из них и не подумал подъехать и помочь несчастному, даже спросить о самочувствии никто не решился. «Задолбало всё! За-дол-ба-ло…» — Васька смотрел ему вслед и уже не хотел ехать за ним… — «Вот бы уехать отсюда так далеко, как только можно, чтобы никто в жизни меня больше не увидел… Точно… Я же могу уехать в родительский дом! Да! Односельчане меня ни за что не выдадут!» Он засиял от внезапной догадки и тут же вскочил с места. «Возьму с собой Лютика! Он не будет против. И заживём! Заживём! И нахрен не нужна эта семья и пошло оно всё далеко и надолго!» Словно сумасшедший, он подскочил и полетел на другой конец города, уже представляя, как будет рад Люц его видеть. «Он сейчас ещё может быть слаб. Ничего, справимся… Обязательно справимся!» — он впервые за неделю улыбался, а по щекам текли слёзы. Зацепившись взглядом маленький ларёчек, он подумал, что неплохо было бы купить что-нибудь вкусненькое… Отпраздновать выписку, так сказать… За стеклом витрины он увидел конфеты в стеклянной баночке, те самые, которые Люц очень любил. Однажды, когда они ещё не жили вместе, Люц угостил его. Этот вкус он запомнил надолго… В меру сладкие с лёгкой кислинкой, хорошо передающие запах зимних яблок в меду… Эти конфеты не продавали уже давно, а тут такая удача… Ценника на них не было… — Здравствуйте, сколько стоят «Хаврошки»? Пожилая женщина-продавщица оторвалась от своей газеты и с недовольным видом взглянула на него, а потом на товар. — Маленькая — сто, большая — двести девяносто. Васька только сейчас заметил, что у баночек разный размер… У него за пазухой осталось как раз около трёхсот рублей, даже меньше (чудом он их смог спрятать от детдомовских шакалят), но он хотел оставить их про запас. «Гулять, так гулять!» — он вынул деньги и протянул их продавщице. — Большую, пожалуйста. И, гордый собой, поехал дальше со своими оставшимися тремя рублями, представляя, как будет радоваться друг этому подарку. В одночасье он очутился рядом с больницей, где лежал не так давно. В одном из коридоров он встретил Эдварда. — Ты что тут делаешь? — тот очень удивился внезапному появлению ЛТ-шки. — Где Люц? Мне срочно нужно его увидеть! Доктор отвёл взгляд, стараясь глотнуть побольше воздуха. — К нему сейчас нельзя! Васька снова начинал кипятиться. — К нему уже две недели нельзя! Что происходит? С ним что-то не так? Васька был в бешенстве. В таком бешенстве, что готов был разорвать и доктора, и «отца», и разнести к чертям всю больницу. Эд положил ему руку на плечо и, вздохнув, мрачным голосом сказал… — Вась… Лютик. Он… — Что?! Только не говори, что он от наркотиков ещё не отошёл! Я прекрасно знаю все эти ваши штучки врачебные, но учти одно: если ты меня сейчас не пустишь к нему — я разобью вам все окна! Мне терять нечего, я и так на самом дне! — Вась… Он… Умер на второй день после освобождения… Мы не смогли вовремя ввести ему наркотик, и его сердце не выдержало… Прости, малыш, я не смог сказать тебе сразу… Мне очень жаль… Баночка с конфетами вдребезги разлетелась, выпав из ослабевших рук… Через пару минут Васька лежал снова в этой же больнице под капельницей, привязанный к кровати и абсолютно разбитый, и тихо шептал, будто покойный мог его услышать: — Прости меня, братишка, прости… Я не смог, я не сдержал слово, я виноват в твоей смерти. Теперь я совсем один… на самом дне… не вижу смысла жить дальше. Я ведь даже не успел помириться с тобой, не проводил в последний путь, не удостоверился, что тебя похоронили как положено… Я даже не знаю, где твоя могила…не смогу положить тебе цветов…не попрощаюсь… Кто знал, что наша десятилетняя дружба закончится так… Надеюсь, ты встретил своего отца, как и мечтал… Надеюсь, я не встречу тебя в аду, куда в скором времени отправлюсь…