Здесь лапы у елей дрожат на весу, Здесь птицы щебечут тревожно. Живёшь в заколдованном диком лесу, Откуда уйти невозможно. Пусть черёмухи сохнут бельём на ветру, Пусть дождём опадают сирени — Всё равно я отсюда тебя заберу Во дворец, где играют свирели…
В.Высоцкий
***
Я стояла, тупо уставившись на мужчину, который, опустившись на корточки, собирал осколки чашки у моих ног и не могла решить, что же мне сделать: взвизгнув, захлопнуть дверь; упасть ему на грудь, томно шепча всякие глупости; накричать, выплёскивая всю накопившуюся злость от долгого ожидания встречи, словно он уже с самого рождения был должен своё присутствие и до сих пор не расплатился, или, подбоченившись, надменно поинтересоваться: что он, собственно, делает рядом с моей дверью в такую рань. То, что эта дверь считалась моей чисто номинально и временно, а время уверенно шло к обеду не имело значения. Уже и осколки были собраны, и мужчина легко поднялся, отряхивая с колен невидимые соринки, а я всё никак не могла решить, как себя вести. — Привет, — просто сказал Майкл, так и не дождавшись от меня никакой реакции. — Ты как? Я медленно перевела взгляд с мелких осколков, которые он осторожно держал в руках, на его лицо. Вглядываясь в знакомые черты со странной, неутолимой жаждой, искала знаки, не понимая хорошенько, что ищу, но ждала их появления с упорством непослушного ребёнка. И в то же время прощала всё: и отсутствие видимого подтверждения своим открытиям, и недоступность Майкла в тот миг, когда открытие состоялось. Я простила даже то, что от него никак не зависело: возведённые моими усилиями воздушные замки. И теперь не боялась их полного разрушения, и даже не думала об этом, потому что в глазах Майкла сияла ослепительная и открытая нежность. Я застыла, совершенно очарованная, не веря в то, что такой взгляд может быть направлен в мою сторону. Помнится, я даже оглянулась, чтобы убедиться, что нежный привет адресован мне, а не кому-то за моей спиной. Я часто видела желание, встречала презрение, сталкивалась с высокомерием и неприязнью, но ещё никогда мужской взгляд, направленный на меня, не светился такой нежностью. Майкл был очень щедр и расплескивал любовь у моих ног даже не вёдрами — бочками. Я увидела — и сомнений почти не осталось. Возможно потому, что мне так хотелось верить, а может быть потому, что знание, как выглядит любовь, сидит у нас глубоко внутри, чтобы мы, увидев, могли узнать. Я смотрела и молчала потому, что не могла найти слов — немота связала скулы. Не та привычная неразговорчивость, которая сопровождала меня по жизни, а немота, настигающая внезапно, неожиданно, когда случается встретиться с чем-то настолько впечатляющим и поразительным, что слова представляются бедными и скучными, не подходящими моменту. Обычной человеческой речью невозможно выразить то, что теснится в сердце в такие моменты. Стеснение и обездвижило меня. Майкл слегка нахмурился, очевидно не понимая моего молчания. Он отвёл взгляд, улыбнулся неловко и, как будто слегка виновато, пожал плечами, вдохнул, собираясь что-то сказать, но тут снизу послышался весёлый громовой голос: — И где этот засранец? А ну, иди сюда! Сейчас я задам тебе хорошенькую трёпку. Я тут случайно вспомнил о том, что я — старший брат. Человек-хамелеон, стоявший напротив меня, услышав притворно грозный баритон, мигом сменил серовато-лиловую окраску неловкости, на ослепительный блеск самоуверенности. В секунду переменились поза, выражение лица, глаз — всё! Они всё так же были искренни и дружелюбны, но теперь в глазах плясали сотни смешинок, лицо забавно сморщилось и превратилось в личину мелкого заговорщика. Майкл подмигнул мне и ослепил своей улыбкой. — Не дай Бог тебе, Мойра, заиметь такого беспокойного и неуправляемого родственника. — Кто это беспокойный и неуправляемый? — удивился Джермейн. Голос его переместился, он явно направился к лестнице. — Это я беспокойный и неуправляемый? Это мне говорит человек, который исколесил за неделю половину земного шара в то время, как все считали, что он сидит ровно… на одном месте. Иди сюда, я тебе уши отрежу. — Тем более не пойду, — слегка возвысив голос, ответил Майкл, — я боюсь за свои уши, — и, обернувшись ко мне: — Слыхала? — почти одними губами, едва сдерживая неудержимо рвущийся наружу смех, произнёс он. — И что мне делать с таким буйным родственником? Он обещает меня покалечить, а ты — человек, отвечающий за моё благополучие, — стоишь и молчишь. Как это понимать? И тут он глянул на меня так, что у меня засосало под ложечкой. Так смотрел абсолютно уверенный в себе, блестящий мужчина, который отлично сознавал, какое впечатление он может произвести, если вдруг пожелает. Кончик его носа слегка вздрогнул, словно поворачиваясь на запах вожделенного объекта. И когда он, наконец, отвернулся, я кое-как справилась с желанием схватить его за лацканы щегольского пиджака и, подтянув к себе поближе, рявкнуть прямо в эти коварные, уверенные в своей безнаказанности, лисьи глаза: — Скотина, сволочь, зараза… ну, посмотри так ещё раз… ну, пожалуйста… и я сделаю все, что захочешь прямо здесь и прямо сейчас. Его взгляд вызывал томление и невыразимое удовольствие. — Я всё слышу! — между тем послышался снизу понукающий оклик. Майкл сунул мне в руки осколки чашки, мигом очутился у лестницы, и до меня донёсся шумный топоток, а через секунду я услышала их шутливую перепалку. — И что за избушку ты приглядел, а? Ну-ка, признавайся, — весело возмутился Джермейн. — Ничего в этой семейке утаить нельзя, — послышался короткий смешок Майкла. В нём улавливалась мимолётная досада и в то же время удовольствие. — Почему же? Можно, но не от меня, — рассудительно ответил брат и доверительно добавил: — Я, между прочим, о твоей звёздной заднице беспокоюсь. — Есть в этом мире хоть один человек, который не разболтал никому о моих планах? — А ты получше выбирай с кем откровенничать, — парировал Джермейн. — Вот чертовка! Никогда больше не поверю её заверениям в умении держать язык за зубами. — Между прочим она — твоя сестра. Нехорошо говорить о ней такими словами, — нравоучительно проговорил старший брат. — Заткнись! — беззлобно посоветовал Майкл и скороговоркой добавил: — Пойдём, покажу… Едва Майкл направился к лестнице, я мигом очутилась у высоких перил, огораживающих галерею, и наблюдала встречу братьев, пользуясь тем, что они были заняты друг другом и по сторонам не смотрели. Я так сильно сжимала в руке осколки чашки, что они впивались мне в кожу острыми краями. Однако я почти не обращала на это внимания, упиваясь желанным ви́дением высокого, стройного, темноволосого мужчины, о котором я мечтала теперь уже день и ночь. Тяжело вздохнув, я постаралась отогнать от себя все грустные мысли и получить максимум удовольствия там, где могла. Обняв брата за плечи, Майкл потянул его в сторону библиотеки. Мне показалось, что в этот момент Джермейн бросил молниеносный взгляд наверх в мою сторону, и по лицу его пробежала довольная усмешка. Я мигом отпрянула от перил и постаралась слиться со стенкой. Братья скрылись, а я… Я знаю: любопытство — грех. Если исходить из этой точки зрения, то к текущему моменту я нагрешила столько, что заработала себе несколько недостойных перерождений. Однако я предпочитаю оставлять этот вопрос в стороне. Меня мало интересовали темы бесед, которые мне довелось услышать таким образом. Я хотела слушать голос и находиться поблизости. Это было не любопытство — это было непобедимое желание быть рядом. Если же мне случалось что-то подслушать, то я никогда не использовала услышанное во вред тому, кто говорил, предпочитая забыть темы бесед, поэтому сожаления о неподобающем поведении не имеют смысла в моём рассказе. Двери комнат второго и третьего этажей, как я уже описывала раньше, выходили на открытые галереи, огороженные высокими резными перилами, и с высоты третьего этажа можно было свободно рассматривать то, что делается внизу в холле, чем, собственно, я и воспользовалась некоторое время назад. С верхних этажей на нижние вели две лестницы. Одна из них — парадная — располагалась едва ли не посередине, была широка, красива и заметна из любого уголка обширного холла. Вторая — поменьше и поуже — скрывалась сбоку и вела к коридорчику, соединявшему хозяйственные службы со всем остальным домом. Благодаря большому количеству оранжерейных растений, расставленных по всему холлу, она была малозаметна и как нельзя лучше подходила для моего замысла. Метнувшись назад, я бросила осколки куда пришлось и, схватив книгу, осторожно, едва дыша, направилась вниз по вспомогательной лестнице, пробралась между карликовыми деревцами в кадках и мышкой притаилась на низеньком креслице-шезлонге, которое в своё время облюбовал себе Майкл. Теперь я оценила это место. Сидя здесь, можно было наблюдать почти за любым передвижением по дому кого бы то ни было, оставаясь почти незамеченным. Не знаю, какие цели преследовал Майкл, размещаясь здесь. Вряд ли он следил за кем-нибудь. Это было совершенно не в его характере. Скорее всего он просто хотел спрятаться, оставаясь почти на виду. Для моих целей это место подходило как нельзя лучше. Конечно, я не могла видеть всю библиотеку, куда скрылись братья, однако два кресла, в которых, как я надеялась расположится кто-нибудь из них, а возможно и оба, были почти на виду. Дверь они не закрыли, и я имела прекрасную видимость и слышимость. Я уселась, открыла книгу для декора и погрузилась в мечтательное созерцание. К тому моменту, как зрительный зал был готов, кресла в библиотеке оставались пустыми. Это меня немного разочаровало. Разговор братьев доносился из глубины комнаты, видимо, они находились или возле большого дубового стола, или возле окна, которое выходило на обширные парковые клумбы, засеянные неизвестными мне мелкими цветочками. Я слышала, как стремительно и пружинисто расхаживал Майкл, как звук его шагов почти скрадывал пушистый толстый ковёр, и в душе моей неуправляемой волной поднималось ликование. Я была счастлива тем, что мои страхи по поводу его здоровья, очевидно, не имели тех оснований, которые нарисовало воображение. Я слышала его голос, то и дело раскрашиваемый искрами веселья, и таяла, вспоминая недавний откровенный взгляд. Я действительно, совершенно бесповоротно сходила по нему с ума. И мне определённо не хотелось лечиться от своего сумасшествия! Между тем разговор в библиотеке продолжался. — Да! — самодовольно прокомментировал Майкл молчание брата. — Моей челюсти так в жизни не отвиснуть! — так и не дождавшись никакой реакции со стороны Джермейна, с беспокойством спросил: — Тебе не нравится? — Нет, что ты… что ты, Майк, конечно, нравится, — очнувшись проговорил Джермейн потрясённо. — Просто… я просто немного поражён. — Чем? — Твоей скромностью… — Издеваешься? — Нет, Майкл, упаси Бог! — Джермейн помолчал немного, видимо разглядывая что-то. — Просто ты в очередной раз меня удивил. — Чем я мог удивить того, кто знает меня едва ли не лучше других? — Истинными потребностями… — Разве они были тайной? И для тебя? — Не то, чтобы тайной, — Джермейн слегка понизил голос и в интонациях его проступила щемящая нежность, и даже какое-то едва заметное сожаление, но о чём сожалел старший брат было непонятно. — Ты удивил меня, — едва слышно повторил он. Некоторое время из библиотеки не доносилось ни звука. Потом я увидела, как Майкл опустился в кресло. Я видела только его ноги, но мне не составило труда мысленно дорисовать его образ. — И что ты скажешь? — потеряв терпение, поинтересовался он. Я удивилась, услышав в его голосе нотки беспокойства и страха. — Не знаю. Право, Майк, я не знаю, что сказать… Когда Джанет мне позвонила… Ты, кстати, не обижайся на неё. Она сказала только то, что ты собрался осесть, наконец. Это ведь не новость. Ты стремишься к этому с момента своего рождения. Только, Майк, ты не злись, но на какие деньги? Майкл сердито засопел и с досадой перебил Джермейна: — Ты полагаешь, я — младенец? — Нет, конечно, нет, — примирительно ответил Джермейн. — Я так не думаю. Я действительно хочу, чтобы ты, наконец, получил то, к чему так стремишься… Майкл хмыкнул. — Не веришь? — Я вообще никому не верю, — глухо и горько обронил младший брат. Я словно воочию увидела, как гримаса боли исказила его лицо. Моё сердце заныло от жалости: я в очередной раз представила себе, что мог чувствовать Майкл, когда слышал разговоры о себе или читал что-то подобное тому, чему я стала свидетелем во время уборки его комнат. — А зря! — послышалась едва слышная реплика Джермейна. — Хотя, — он тяжело вздохнул, — в свете того, что я вынужден тебе сообщить, возможно ты и прав в своём неверии. — Что опять стряслось в нашем королевстве? — устало спросил Майкл. — Только не говори, что кто-нибудь из родственников опять что-нибудь учудил. Я поразилась тому насколько быстро и резко изменились интонации его голоса. Раньше, всего-то несколько минут назад, он искрился радостными нотками, разбавлялся смешками и весёлыми словечками. Теперь же словно кто-то набросил чёрное покрывало на ярко горевший светильник. Свет ещё пробивался, но становился всё слабее и слабее. Джермейн тоже уловил эту перемену, и голос его зазвучал тихо, робко и нерешительно, так, словно он сам пожалел о том, что открыл рот. — Учудил. — Кто? — Рэнди… — Я всё же когда-нибудь убью этого гадёныша! — в голосе Майкла проступила глухая ярость. — Когда успел? Ты же его отправил? — Отправил, — Джермейн тяжело вздохнул. — Он успел ещё до всего… этого. — До чего? — непонимающе переспросил Майкл. — Когда… когда заварилась вся эта каша, — чувствовалось, что Джермейн говорит с большой неохотой, и слова даются ему с трудом, — ну, с обвинениями. Помнишь? Ты выдал ему доверенность… — Это было конкретное задание! — воскликнул Майкл. Я увидела, как он вскочил с кресла и заметался по комнате. — Рэнди решил иначе, — виновато проронил Джермейн. — Что случилось? В голосе Майкла послышался такой напор и страсть, что я едва не выскочила из своего кресла, чтобы вбежать в библиотеку и признаться во всех грехах вплоть до детских шалостей. — Что случилось? — повторил он. — Ты выдал ему полную доверенность, Майк. — Нет, Эрм! Я помню, что подписывал! — Это была полная доверенность, — упрямо повторил Джермейн, — я видел её. Иначе с Рэнди никто не стал бы разговаривать. — И сколько они хотят? — обречённо спросил Майкл. — Что-то около шести миллионов. — А почему не двадцать? — в голосе Майкла прозвучал убийственный сарказм. — В рамках договора, — устало обронил Джермейн. В библиотеке установилась гробовая тишина. И вдруг… — Оп! — воскликнул Майкл. — А ты что здесь делаешь? Я едва не выпрыгнула из кожи, услышав его голос. В голове заметались мысли: как? откуда? Секунду назад он разговаривал с братом и вот стоит передо мной, изумлённо разглядывая моё убежище. — Читаю, — я выразительно глянула на книгу и даже повертела ею в воздухе, как будто он и так её не мог разглядеть. Ухмыльнувшись, Майкл развернулся и скрылся в кухне. Через несколько минут вернулся с высоким барным стулом и уселся напротив. И как только он умудрился притащить его с такой скоростью? Стул был совсем не лёгкий, я его поднимала. — Читаешь, — уточнил он. — И что читаешь, можно узнать? Я молча протянула ему книгу. Это был «Человек-невидимка» Уэллса. — Интересный выбор, — задумчиво протянул Майкл, и, перелистнув несколько страниц, вернул мне книгу. — И как, нравится? Я пожала плечами. Майкл тихо хмыкнул: — Это всё, что ты можешь сказать? В его голосе больше не было боли и горечи, которые я слышала несколько минут назад, словно покинув библиотеку, он быстро захлопнул за собой дверь и все проблемы остались там. О том, что разговор с братом действительно был и оставил след, говорили только сдержанность в движениях и отсутствие искрящегося взгляда. Майкл казался до крайности утомлённым, но в то же время, как эти ни странно прозвучит, полным жизни. Пытаясь придумать ответ, я вдруг заметила, что он поставил стул так, что отрезал мне любые пути к отступлению. Чтобы встать и уйти мне пришлось бы попросить его подвинуться. — А чего так свернулась? Замёрзла что ли? — весело поинтересовался он, не дождавшись ответа на первый вопрос. И мне вдруг пришла в голову мысль, что он не очень-то и ждёт моих ответов и интерес здесь в чём-то другом. Но вот в чём? Я действительно свернулась, обняв себя за плечи и, разумеется, причины такого поведения озвучивать не собиралась. Собственно говоря, причина была в стеснительности. Я вдруг обнаружила, что на мне надета лёгкая маечка с глубоким вырезом, а под нею ничего нет. Конечно, у меня не было пышного декольте, но и то, что имелось, вырисовывалось отчётливо. Я не хотела демонстрировать себя таким образом! Когда я собиралась на завтрак, я не предполагала кого-либо встретить на пути, а потому накинула на себя первое, что попалось под руку: широкие штаны и коротенькую маечку. Я хотела умыкнуть что-нибудь из холодильника и вернуться обратно. Встретив Майкла у порога, растеряла остатки разума и кинулась вниз подслушивать, не обратив никакого внимания на то, во что была одета. И вот теперь, вынужденная сидеть нахохлившись, словно курица на насесте, обвиняла себя в крайней неосмотрительности. Майкл же, словно нарочно, уставился на меня и буравил моё лицо пристальным взглядом до тех пор, пока я вполне ожидаемо не покраснела, как варёный рак. И тут я внезапно сделала открытие, от которого запылало не только лицо, но и шея и даже руки с ногами. Майкл сидел на барном стуле и находился выше меня. И с его точки зрения представлялся прекрасный обзор того, что находилось под моей маечкой. Я сама предоставила ему это, наклонившись вперёд! Сообразив, я смутилась ещё сильнее, а тело мигом откликнулось на смущение. Откликнулось по-своему. То, что на мне нет нижнего белья, стало слишком заметно. Первым моим желанием было вскочить и убежать, да ноги отнялись… Сквозь опущенные ресницы я наблюдала за Майклом. Он определённо поймал реакцию моего тела, и на лице его проявилась улыбка, в которой была масса оттенков. Это не был скабрезный смешок или пошлая усмешка. Выражение его лица можно было назвать удовлетворенным, а улыбку торжествующей. Заметив, в свою очередь, моё внимание он моментально отвёл глаза в сторону и очаровательно, совершенно явственно зарделся. Пришло моё время торжествовать, и мне очень хотелось узнать, как он вывернется из этой ситуации. Но лицедей не был бы лицедеем, если бы не применял свои способности всюду, где только мог, если бы не использовал артистический шик на полную катушку. Майкл выпрямился, лицо его приняло выражение абсолютного незамутненного спокойствия. Руки, скрепившись в пальцах, благонравно опустились на колени. Брови изогнулись, словно два изящных лука, приготовившихся к стрельбе и застывших в ожидании мишени. Нос… а что нос? Он и стал той самой стрелой, которая никак не могла решить какой же лук достоин такой ровной и блестящей красавицы. Кончик носа крутился из стороны в сторону, словно флюгер. Только губы, сложившиеся в сердечко, выбивались из общего воинственно-блестящего настроя. Они были улыбчивы и слегка самодовольны. На миг Майкл возвел к потолку бездонные очи. Не отыскав там ничего интересного, опустил взгляд на свои руки и принялся изучать их с неутомимым усердием, словно диковину. Хитрец следил… следил за мной во все глаза! Он явно любовался мной. Скажу прямо — мне это нравилось! Я нуждалась в его внимании подобно тому, как цветок в жаркий полдень тоскует по прохладным струям воды из лейки. Думаю, я кокетничала, но не могу оценить, насколько сильно. Время от времени на лице Майкла проявлялось настолько лукаво-понимающее выражение, что я от неожиданности теряла нить разговора. Я понимала, что и он красуется передо мной, причём вполне осознанно, провоцируя меня на вполне конкретные реакции. А разговор между тем был самый нейтральный. — Как Франция? — Цветёт… — Диснейлэнд?.. — Всё так же способен доставить удовольствие тому, кто захочет его испытать. — А дети где? — поинтересовалась я, когда он обстоятельно выспросил у меня всё о самочувствии. — Я отправил их к бабушке. Она говорила, что скучает… — Надолго? — Нет. Возможно, на неделю. Разговор прервал Латиф, напомнив боссу о том, что он собирался куда-то ехать и машина готова. Майкл умчался. А я осталась сидеть и размышлять: наяву я видела всё это или то был сон. После обеда Майкл снова появился передо мной с видом Рождественского деда, тащившего неподъёмный мешок с подарками. На мгновение я лишилась дара речи! — Куда мне это?! — от неожиданности я не удержалась от осуждающего возгласа. — У меня компьютер есть. — У меня он тоже есть, но с него не тот эффект, — назидательно ответил Майкл. Он расхаживал по моей комнате, ожидая пока рабочие установят большой новенький телевизор. Рядом пристроили ДВД-проигрыватель. Засунув руки в карманы брюк, Майкл глянул на меня с таким видом, словно ожидал, что я кинусь ему на шею с благодарностями. Однако я была настолько ошарашена, что даже обычного «спасибо» выдавить не могла. Абсолютно довольный произведённым эффектом, Майкл хмыкнул и, обняв меня за плечи, подвёл к новообретённому гаджету. Он вдохнул, собираясь что-то сказать, но я перебила его: — Что мне с ним делать? В моём голосе и реплике было много всего, а вежливости не было. — Кино смотреть, — невозмутимо ответил Майкл, — я там принёс… корзинку. Он метнулся в «аппаратную» и притащил «корзинку», в которой лежало не меньше двух десятков разных дисков. В первый момент я даже не могла сообразить, что там. — Тут много чего есть, — Майкл вытащил наугад несколько дисков и повертел ими перед моим носом, — если не понравится, только скажи — попробуем найти то, что тебе захочется. Он положил диски обратно, повернулся ко мне и мило улыбнулся с таким видом, словно всё это самое обычное дело. — А можно… — я словно проснулась, когда увидела, что он направился к выходу, — можно мне… — Да? Майкл мигом обернулся, и на лице его застыло ожидание. — Можно мне, — я никак не могла выдавить из себя слова, придумать, что сказать. Мне хотелось только одного, чтобы он оставался здесь как можно дольше. — И чего же ты хочешь? — Майкл улыбнулся и подошёл ближе. Лучше бы он этого не делал! Не подходил, не улыбался. — Недавно вышла на диске полная версия фильма… — Какого? — в голосе его послышалось нетерпение. — «Семь самураев», — поспешила я. — Мы с мамой видели его… давно в кинотеатре. Тогда он был сильно… урезан, чтобы можно было показывать в кино. Майкл нахмурился, припоминая. — Не знаю такого. Кто режиссёр? — Акира Куросава. — А! Хорошо, я поищу. И поискал… — Можно вместе с тобой посмотреть? — спросил он, заявившись ко мне через несколько дней к вечеру с запрошенным диском в руках. — А где?.. — от неожиданности я не смогла найти что ответить и только красноречиво оглядела свою комнату. Из мест для сидения в ней имелась только кровать. — Ну, ведь есть ещё и пол, в конце концов, — невозмутимо ответил Майкл и, окинув меня хитрым взглядом, добавил, подпустив в голос обиженное удивление: — Но ты ведь не заставишь гостя сидеть на полу? Не дожидаясь моей реакции на слова, склонившись ко мне, доверительно добавил: — Я буду вести себя скромно. Обещаю. Сидя бок о бок, мы погрузились в драматическую историю семи воинов, волею судьбы собравшихся в отряд и вынужденных притираться друг к другу, чтобы выполнить задачу, для которой их наняли. Они должны были защитить деревню от набега бандитов. Время от времени оглядываясь на Майкла, я видела, что он был поглощён фильмом, переживал каждый эпизод так, словно участвовал в событиях сам. Во время эпизода, где самураи говорили с бедной старушкой, потерявшей сыновей в боях с бандитами, я заметила на его глазах слёзы. А когда этой героине односельчане позволили отомстить, на лице Майкла отразилась суровое понимание, несмотря на то что месть эта была очень жестока. — Мне бы хотелось быть похожим на Камбэя, — провожая глазами последние кадры, мелькающие на экране, задумчиво проговорил Майкл. — Уверенность, вопреки сомнениям; готовность и гибкость… Потрясающий герой. — Мне кажется, вы больше похожи на Кицуширо, — ляпнула я, совершенно не подумав. Майкл хмыкнул: — Юноша из аристократической семьи… — и, цокнув языком, иронично добавил, — ну, да, такой же наивный. Он привстал, оправляя одежду. Однако мои слова дёрнули его обратно: — Нет, такой же кристальный. Я прикусила язык, осознав вдруг, что слова эти произнесла словно и не я, а кто-то внутри меня. Кто-то, кто пытался выбраться на свет уже много дней. Майкл резко обернулся. В полумраке глаза его посверкивали, словно кошачьи. — Что ты хочешь сказать этим? Я уже ничего не хотела сказать и очень сожалела, что не удержала язык за зубами. Но вопрос был задан и задан тоном, который не терпел отговорок или молчания. Майкл умел добиваться ответа, когда это ему было нужно. Теперь, я чувствовала это, ему нужно было услышать мой ответ, словно ответ этот мог осветить моё отношение, а мнение о герое определяло личность Майкла. — Мне кажется неверно объяснять наивностью веру человека в правильность того, что он делает, — вздохнув, обречённо начала я. Я чувствовала, что надвигается нечто суровое, но тем не менее прекрасное, что-то такое, достигнув чего, ни я, ни он уже не сможем быть прежними. — Я хочу сказать, что этот герой уверен в том, что добро — это добро, а зло — зло. Он ведёт себя соответственно своей уверенности. Конечно, за это ему часто попадает. Другие могут говорить: «Дурак, куда прёшь? Ты погибнешь там!» Но он идёт, потому что уверен, что его поступок верный. Даже если это будет стоить ему жизни. Камбэй — великий воин. Его величие не столько в вере в добро, сколько в умении добра достигнуть. Я хочу сказать, что Кицуширо может стать таким, когда пройдёт много зим. Пока же он — чистый огонь. Им движет абсолютная вера и это вызывает уважение. Я замолчала, чувствуя, как моё сердце сжимается от невнятного чувства. То была не тревога, не беспокойство, а словно надежда на то, что я буду понята верно и слова мои не вызовут обиду. Слабенькая уверенность в своей способности донести с помощью слов то, чем горело сердце, теперь уже моё сердце. Мне страшно было взглянуть на Майкла. Казалось, что он сейчас рассмеется мне в лицо, обзовёт маленькой дурочкой или каким-нибудь другим обидным словом. И насмешка пригнёт меня к земле, а любовь, заставившая открыть рот, растает от ледяного ветра. Молчание затягивалось. Я чувствовала, что ещё немного и расплачусь. Майкл сидел рядом, а я не слышала даже его дыхания! Внезапно я ощутила, как тёплые пальцы коснулись моей щеки. В этом жесте было столько трепетной нежности, бережной и осторожной, робкой, несмелой, неуверенной в своём праве и оттого как будто слегка надменной. Повинуясь неясному порыву, я обняла пальцами дорогую руку и прижалась к ней губами. И мгновенно выпустила ладонь из своих рук, испугавшись, почувствовав, как заледенела она и мелко задрожала. Несколько секунд ничего не происходило. Я чувствовала непереносимую стужу своей щекой. Потом его пальцы скользнули по моей скуле, пытаясь поднять лицо за подбородок. Но — нет! Я пережила, сказала и показала в эти несколько минут так много, что на большее у меня просто не было сил! Я отвернулась. Он осторожно взял мою руку, но я вырвала её, ни о чём не думая и ни на что не надеясь. Майкл молча встал и ушёл. Экран телевизора долго мерцал мертвенным, ледяным светом. … то время вспоминается мне, как слишком слезливое.