Тень

где-то, когда-то

      На парк налетел ливень. Он терзал деревья, срывал чашечки цветов, трепал траву так, что она падала на землю плашмя, выгоняя под секущие струи мелкую живность, которая пряталась там, ожидая возможности добежать до более надёжного укрытия.       Двое находились в большом стеклянном павильоне, и непогода не беспокоила их. Пол павильона устилали мозаичные плиты нежного персикового оттенка. Большие окна, наглухо закрытые ввиду непогоды, пропускали достаточно дневного света и иного освещения двум беседовавшим не требовалось.       Это были двое мужчин очень примечательной внешности.       Оба они были очень высоки.       Широкая тигриная шкура, опоясывавшая одного из них — того, который совсем недавно присоединился к товарищу, успев проскочить как раз перед дождём — не скрывала широкие плечи, мощную грудь и сильные руки. Руки художника и воина. Сила, которой дышала каждая черта тонконосого, широкоскулого и тонкогубого лица, выдавала существо умеющее повелевать. Он вбежал в павильон и принёс с собой шум ветра. В шуме слышалась музыка. Музыка, которая сопровождала каждое движение стройного тела, тонких пальцев, следовала за поворотом головы, движением бровей… Он поднял руку в приветствии:       — Нараяна, — улыбнулся белозубо и тряхнул головой.       Тёмные пряди рассыпались по плечам, словно растрёпанные бурей тучи. В воздухе запахло грозой.       — Рад видеть тебя, Аджа, — ласково ответил второй. Белая льняная рубаха без рукавов и широкие шаровары скрывали его тело. Светлые волосы, убранные в высокий пучок на затылке, не отвлекали взгляда от умного лица с которого на вошедшего смотрели карие проницательные глаза. Подогнув ноги, хозяин сидел на коврике у невысокого столика, на котором стояла чаша с фруктами. — Я не вижу трезубца в твоих руках, ты зачехлил его? Полагаю, нам предстоит спокойная ночь? — его зубы сверкнули в добродушной усмешке.       Двое были и похожи, и не похожи одновременно. Похожи так, как гроза и буря, и не похожи, как ясный день и нарождающееся утро.       Вошедший только рассмеялся беззлобному подколу:       — Я сегодня настроен мирно, — разведя руками, ответил он, — сегодня за меня старается погода, — он красноречиво глянул за окно. — Кроме того, я ведь пришёл к брату… Я вижу: и твой диск сегодня на отдыхе?       Он прошёл, сел рядом. Наблюдая, Нараяна заметил горестную складку, изменившую вдруг выражение лица любимого брата.       — Ты с новостями? — тихо проговорил он. — Говори…       — Зал совета беспокоится.       — О чём?       — Ты знаешь…       Нараяна поднялся, прошёл к бассейну в центре павильона и присел на край каменной чаши, опустил руку в воду, сплошь покрытую кувшинками.       — Знаю, — вздохнув, проговорил он, — речь идёт о земле и о людях.       Согласное молчание за спиной было ответом.       — Я должен поставить точку, но я не хочу этого делать.       Голос брата отвлёк от невесёлых размышлений:       — Я тоже этого не хочу, — отряхнув с руки капли, Нараяна вернулся к столику. — Я надеялся, что ты придёшь. Воля Совета должна быть выполнена, но…       — … но мы — вне времени, а значит никто из нас не старше, и никто не младше, а большинство ещё не означает абсолютное знание и абсолютное право, — тонко усмехнувшись, закончил Аджа.       Вечность дарила множество возможностей, чтобы постичь движения мыслей. Не абсолютное знание, конечно, но в общих чертах. Он понимал то, что хотел сказать брат:       — Битва на Курукшетре не отвратила тебя, брат, от стремления вмешиваться в человеческие жизни?       Насмешливость, прозвучавшая в голосе, задела Нараяну:       — Любая из битв, прогремевших и до, и после — это наше допущение и наше же упущение. Ты знаешь это не хуже меня, — с упрёком ответил он.       — Извини, — Аджа опустил голову. — Я тот, кто завершает творение, разрушая его, но, клянусь тебе, я никогда не желаю этого делать…