…Я спускался по сходням, и я уже знал ответ — Это не там, где покой, и не там, где бой, Место, где свет, не море, не остров, не песня, которой нет. Место, где свет — это то, что всегда с тобой.
А.Макаревич "Машина Времени"
***
Семья гостила на вилле почти две недели. Для завтраков, обедов и ужинов мы с Грэйс отправлялись теперь на большую кухню. Мне так больше нравилось. Во-первых, потому, что нас там было меньше, во-вторых, после визита Кэтрин мне стало казаться, что каждый из приехавших в гости членов семьи смотрит на меня как-то по-особенному. Для Принса и Пэрис это были последние дни каникул, и они использовали свою свободу максимально, носясь по всему дому и иногда переворачивали всё вверх дном, за что им попадало. Удивительно, но Майкл оставался единоличным управителем своих детей даже в окружении такого большого количества родственников, желающих потакать им во всём. Насколько я могла судить, никому и в голову не приходило идти наперекор его словам или желаниям. В своей семье, своём доме он имел абсолютный авторитет. Что же касалось взаимоотношений его родственников друг с другом, то Майкл не вмешивался никогда и ни во что: не улаживал споров, не делал замечаний, оставаясь дружелюбным и внимательным всегда и ко всем. Сентябрь наплывал на остров, выметая жару. Деревья в парке всё чаще и чаще приветливо шелестели, пропуская сквозь листья долгожданный ветер — ещё не сильный, но достаточный, чтобы принести прохладу выжженной земле. Несколько дней подряд солнце пряталось за пеленой белых облаков, намекая на возможный дождь. Оно выглядывало иногда, проверяя всё ли в порядке на земле, и скрывалось снова, слегка просвечивая сквозь редкие перистые окошки, чтобы никто не забыл, что находится в южной, жаркой части земного шара. Джанет приехала на день рождения к брату, опоздав почти на неделю. Однако, её жизнерадостность устроила всё так, словно она всегда была здесь. И сразу стало понятно: кто на самом деле здесь и сейчас был заводилой в этой семье. Возможно, раньше эта роль и принадлежала Майклу, но, пережив тяжёлые испытания, он многое растерял, и Джанет оказалась тем ветерком, который мог и хотел разжечь костёр снова. — Вырвалась? — подхватив сестрёнку в объятия, радостно поинтересовался Майкл. — А… Послала всех подальше и первым же самолётом — сюда, — Джанет беспечно махнула рукой и с любопытством огляделась вокруг, — ну, как вы тут? — Тихо и спокойно, — ласково проворчала Кэтрин, в свою очередь крепко обнимая младшенькую любимицу. — Первым самолётом, значит, — братский тычок от Джермейна Джанет приняла со смехом, согнувшись под напором сбежавшихся племянников. Жизнь в доме и без того неспокойная, ускорилась в два раза, засверкав новыми красками и расплескав безудержный смех по всем закоулкам. В веселье были вовлечены даже горничные и повар. В один из дней после обеда неугомонные брат и сестра устроили догонялки вокруг бассейна и в парке. Бегал даже солидный Латиф, смешно задирая колени и подпрыгивая на поворотах. Он старательно делал вид, что бегать не умеет. Все, кто не хотел бегать, расположились в беседке неподалёку за чайным столом. Я в силу своего возраста была принуждена бегать вместе со всеми… Ну, ладно! Я и сама была не против. Дети визжали и катались по траве, иногда утягивая за собой кого получится. Чаще всего это был их собственный отец или Джанет. Латифа они даже не пытались свалить — он был слишком большим и тяжёлым для них. Меня иногда тянули в разные стороны, но быстро отпускали. Часто убегающие оказывались в бассейне. Вынырнув, выскакивали и с хохотом бросались за обидчиком, чтобы столкнуть в воду, в свою очередь. Через полчаса догонялок все были мокрыми с головы до ног. Даже Латиф. Но он упал сам, не удержавшись на краю бассейна. Я впервые видела, как он заливисто смеётся, словно ребёнок. Перед поступлением на службу к Майклу он потерял малолетнего сына от какой-то болезни, поэтому его особая серьёзность и даже сумрачность не вызывала удивления. То, что Джанет и детям удалось его расшевелить было благом. — Так! — смеющийся взгляд Джанет остановился на мне. — Непорядок! Я забыла упомянуть, что к этому моменту мокрыми были все, кроме меня. Мои вопли и слабые попытки вырваться никого не впечатлили. В конце концов, я оказалась в воде. Глубина бассейна составляла всего полтора метра. Собственно говоря, глубоким он мог быть только для детей. Да и мой небольшой рост скорее всего не позволил бы утонуть даже при том, что плавать я не умела, а воды боялась, как геенны огненной. Однако в случае со мной всё всегда шло наперекосяк. Я упала в воду плашмя. Ударившись спиной и затылком, ушла на дно сразу же, как железный брусок. Паника моментально отключила разум, а следом куда-то сбежало чувство самосохранения, которое должно было заставить выбираться наверх любыми способами. Я стукнулась о дно бассейна и на мгновение потеряла ориентиры, вертелась под водой, совершенно ничего не соображая. И только одна мысль билась во мне: не вдохнуть! Ни в коем случае не вдохнуть! В глазах темнело, грудь распирало от невыносимого давления… Очнулась я рядом с бассейном от пощёчин. Закашлявшись, вывернулась из удерживающих меня чьих-то рук, мигом перевернулась на живот и с места, как кошка, кинулась в дом, не разбирая дороги. Я слышала, как кто-то бросился за мной, окликая, но я была быстрее. Мокрая и зарёванная, я прошлёпала по холлу, оставляя лужи на лестнице, оскальзываясь, добралась до своей комнаты и, не раздеваясь, рухнула на кровать и… и, кажется, потеряла сознание. Во всяком случае, я не помню, что происходило в течение некоторого времени. Прошло ли пять минут или полчаса, или больше — не знаю. Высохнуть я не успела, а вот кровать намочила сильно. Меня охватила досада на себя за то, что устроила себе лишнюю работу. Ну что мешало сначала переодеться и высушиться, а потом уж лишаться сил и чувств? Наступал вечер. Вспоминая о купании в бассейне, я совсем не сердилась, мне не было обидно или больно. Страх, лишивший меня сил в критический момент, прошёл быстро. Оказавшись среди спасительных стен своей комнаты, я не чувствовала его, он растаял, словно снежок в быстром весеннем ручье. Осталась только усталость от внезапного напряжения всех сил и всплеска адреналина. Дверь я не заперла, поэтому спустя некоторое время Майкл проник в мою комнату беспрепятственно. Я даже не слышала — постучался он или нет, просто вдруг обнаружила его напротив себя. Некоторое время мы молча сидели: я — на кровати, растрёпанная и уставшая, он — на полу передо мной. Не то, что я совсем не ожидала визита, — кто-нибудь все равно пришёл бы справиться, как я себя чувствую. После моего внезапного бегства у всех были основания для беспокойства. Я только не ожидала, что Майкл придёт сам. Мои предположения не шли выше Грейс или кого-нибудь из горничных. И я молчала сейчас только потому, что была действительно удивлена его явной заботой и чувствовала неловкость за свой вид, за неубранную комнату и вообще… Мне слишком хотелось нравиться и то, что я видела вокруг себя, по моему мнению, никак этому не способствовало. Мне было неловко и хотелось, чтобы он скорее ушёл, чтобы не было никаких сочувственных взглядов и жалости. Но он сидел и внимательно рассматривал моё лицо, на котором все ещё были заметны следы слёз. Его взгляд скользил по всклокоченным волосам, торчавшим вокруг моей головы сосульками и, вгоняя меня в краску, оценивал полусырую одежду, облеплявшую меня, как тесная резиновая перчатка. — Я не умею плавать и боюсь воды, — молчание становилось уже совсем невыносимым. Он смотрел, никак не откликаясь на мои слова, а я смущалась всё сильнее и сильнее. Внезапно Майкл наклонился и осторожно погладил мои руки, сжатые в кулаки. — Не сердись, — тихо проговорил он. Я качнула головой. — Ну хочешь, я залезу в бассейн и просижу там целый день? И даже зонтик не возьму. — Зачем? — удивившись серьёзному голосу, я напрочь забыла о своей неловкости. — В качестве наказания, — пожав плечами, пояснил он и ласково улыбнулся. — Но ведь… — Поскольку я хозяин в этом доме — я отвечаю за всех. — Не надо, — смущение вновь вернулось, потому что в глазах Майкла опять мелькнуло нечто, что заставило меня чувствовать себя ребёнком: то ли снисходительная усмешка, то ли намёк на всезнание или всепонимание. — Это — что? — спросила я, чтобы что-нибудь сказать. Молчание давило на затылок, заставляя опускать голову ниже и ниже, сжиматься, обхватывая себя руками всё теснее и теснее. Стало даже как будто холоднее, словно откуда ни возьмись в комнате задуло с Севера. Нестерпимо зачесались ладони. — Знак примирения, — просто ответил Майкл и наконец отвлёкся от разглядывания меня и посмотрел на предмет, о котором я спрашивала. Он принёс с собой маленький букетик белых лилий в круглой, как шарик, вазочке из прозрачного стекла. Лилии всегда представлялись мне очень нежными, но горделивыми цветами. И мне всегда казалось, что для таких цветов нет оправы достойнее высокой хрустальной вазы, грани которой отражают тысячи мелких световых лучиков, и неописуемая игра красок ложится полупрозрачным покрывалом на белоснежные лепестки, делая их то более нежными, то куда более скромными, то нахальными — кому как понравится в каждый момент взгляда на них. Мне очень нравились лилии. Второй раз Майкл непостижимым образом угадывал то, что может мне понравиться. На языке так и вертелся вопрос: «Откуда ты узнал»? Я почти увидела самодовольную усмешку на его лице в ответ на этот вопрос. — Красиво. — Да, — согласился Майкл. — Теперь я буду знать, что и в такой вазочке они смотрятся прекрасно. Как-то… по-домашнему, что ли. — Почему? — удивился он. — Лилия — королевский цветок. — Вот как, — усмехнулся Майкл, — значит, кроме моего желания примириться, они несут в себе ещё много смыслов, о которых я даже не думал. Он разглядывал цветы, упорно не отвечая на мой пристальный взгляд. А на моём языке вертелся вопрос — действительно ли он сказал то, что думал. В последние дни я невольно стала искать в каждом обращённом ко мне слове или движении какой-то тайный смысл. После воображаемой беседы с матерью, я позволила себе немного помечтать. Совсем чуть-чуть. Мне всё время приходилось сдерживать свое воображение, которое, если бы я не предпринимала никаких усилий, умчало меня галопом в красную, туманную даль. Но даже эти мечты, робкие и несмелые, разбудили в моей душе влюблённое любопытство, которое мне приходилось держать в узде. — Расскажи мне что-нибудь, — внезапный вопрос, заданный тихим голосом, выдернул меня из размышлений и немного удивил своей темой. — О чем? — Оу, — Майкл отодвинулся к стене и опёрся на неё, расслабившись, — расскажи о себе. Как ты оказалась здесь… — В Америке? — И в Америке, в том числе, — он неопределённо качнул головой, — анкетные данные, конечно, мне известны, но… — он отвёл глаза, подбирая слова, — но анкета — это сухие слова. Они ничего не значат сами по себе если… если не наполнить их звуками. Майкл перевёл взгляд со своих пальцев, рисовавших на полу рядом с его коленями замысловатые узоры, на меня, и я впервые поняла, как это — быть обласканной взглядом. Он ждал, а я никак не могла справиться с комком в горле, который мешал начать рассказ. Я чувствовала, что ещё немного и я потеряю сознание от недостатка воздуха. — Ну, тут особо нечего рассказывать… — могучим усилием я справилась с преградой и всеми силами старалась заставить голос не дрожать. — Я — американка в первом поколении. Моя мама переехала в Америку с родителями в начале тридцатых годов. Она была совсем крошкой — едва родилась. Сначала они устроились на юге. Но как-то там не получилось. Дедушка открыл небольшую сапожную мастерскую. Но дела шли плохо. Во время Великой депрессии у всех дела шли плохо. Бабушка мало что мне рассказывала из тех времён — то ли не помнила, то ли не хотела вспоминать. В тридцать пятом году переехали в Пенсильванию, в Питтсбург. Дедушка нашел себе работу на заводе. Там были такие большие печи — домны, просто огромные. И время от времени их нужно было чистить. Вот дедушка этим и занимался. Бабушка рассказывала, что он был очень маленьким, едва ли выше меня. Его всегда звали, когда нужно было куда-нибудь залезть или что-то достать, — я говорила, а в моих ушах звучал ласковый, размеренный слегка глуховатый бабушкин голос. Словно проводник я повторяла то, что слышала своим внутренним слухом. Как будто кто-то где-то завел старый патефон, и он, шипя и потрескивая, воспроизводил памятный, но все же подзабытый голос человека, любимого не просто когда-то в прошлом, но любимого здесь и сейчас. Совершенно не заметив с какого момента, я начала раскачиваться в такт своему рассказу, погружаясь в воспоминания, вызывая к жизни картины, которые я не видела, но они были частью меня, частью истории моей семьи. Я вдруг почувствовала, как глаза наполняются слезами. То, что я говорила, вовсе не было грустным. Это был просто рассказ об отдельно взятой семье, но рассказ человека в этот самый момент сильно и остро, как никогда раньше, чувствовавшего себя частью этой маленькой, крохотной песчинки, которую шлифовало время. — Бабушка нашла работу кассиршей. Большого достатка не было, но и не голодали. Мама рассказывала, что ничего лишнего они не могли себе позволить, а потому все время родители твердили ей, что она должна использовать любую возможность, чтобы вырваться из такой жизни, — я смолкла. Не от того, что не хотела дальше говорить, просто внезапно защемило сердце. Я впервые делилась своими чувствами с посторонним человеком. Мой рассказ обретал глубину и форму, картины оживали благодаря моему голосу. Я смотрела на Майкла и сейчас не боялась его взгляда, не боялась его проницательности и хотела его сочувствия и понимания. Он смотрел на меня, почти не отводя глаз, подхватывая слова, произносимые мной. Но иногда мне казалось, что он вслушивается во что-то, что тянулось за словами. Временами я не могла отогнать от себя ощущение, что он не слышит того, что я говорю, а прислушивается к звучанию голоса. Тем ошеломительнее было понять, что я ошибаюсь, поскольку от него тут же пришёл отклик: — Как же девочка Дороти оказалась в Канзасе, и где она раздобыла свой «летающий домик»? — Майкл подхватил почти выскользнувшую из моих рук нить рассказа. Бережное и осторожное внимание вдохнуло в меня новые силы: — Мама рассказывала, что внушения отца и матери не имели на неё особого влияния, пока она не встретила Джона Сайленса — моего отца. Она сбежала с ним, нарушив все запреты. — Сбежала? — озорная усмешка осветила лицо Майкла и неуловимо изменила его, сделав по-мальчишески юным и беззаботным. — Ну, да, — я улыбнулась, откликаясь. — Мама всегда была решительным человеком, когда дело касалось того, в чём она была убеждена на все сто. Благодаря отцу, мама окончила сначала колледж, а потом и университет по специальности Археология. Отец часто бывал в командировках — платили ему хорошо, да и мама не отставала. Вскоре она смогла забрать к себе бабушку. Дедушка к тому времени уже умер. О детях, по словам мамы, они не думали совсем, а когда подумали, то оказалось, что ничего не получается… Я родилась поздно. Маме было около пятидесяти. Никто уже, собственно, ни на что не надеялся. Такая вот неожиданность случилась, — я пожала плечами и неловко усмехнулась. — Отца я не помню. Он умер, когда мне был год или два. Он был геологом и погиб на горной выработке… засыпало щебнем, — мой голос прервался. Сердце внезапно сжалось от боли, но боли не моей. Это был отголосок, воспоминание семейной истории, нашедшее свой выход благодаря мне. И я переживала его теперь почти так же, как могла переживать моя мама. Но к её боли примешивалось нечто, что было только моим — моей болью от осознания того, как много потеряла я, не узнав, каким был мой отец. Отец — мужчина, который любил бы меня так, как не сумеет любить ни один из тех, кто встретится мне на пути; мужчина, который берёг бы меня и жалел так, как не пожалеет и не сбережёт ни один. Слёзы собрались в уголках глаз. Я боялась, что они выплеснутся при первом глубоком вдохе и потому дышала мелко и часто, время от времени чувствуя нехватку воздуха. Внезапное ощущение тепла чужого тела рядом и близко заставило отшатнуться и установить барьер хотя бы в виде ладони, тут же уперевшейся о кровать. На лице Майкла отразились растерянность и испуг: — Прости, — тихо проговорил он и перебрался на пол. Моё движение было неосознанным, рефлекторным. Спазм мышц, который не сумел отследить и предотвратить мозг. Я позволила себе мечтать о Майкле, но его присутствие, его прикосновения — самые невинные, не скрывающие в себе совсем ничего, — действовали ошеломляюще. Я ещё не научилась справляться с этим. Я видела, как он преувеличенно тщательно устраивается на полу, не глядя на меня. Мне так хотелось объяснить всё — я чувствовала его непонимание и огорчение, но ничего не могла с этим поделать. Пока не могла. Он стянул с тумбочки какой-то журнал, перелистнул пару страниц и только потом глянул на меня, явно ожидая продолжения рассказа. Лицо его снова было спокойным и приветливым. — Мама очень много работала. Не то, чтобы мы нуждались, нет. Мне кажется, что так она пыталась забыться. Я оставалась с бабушкой. Бабушка к тому времени была совсем старенькая и почти не ходила. У неё было такое маленькое лицо, все коричневое и сморщенное, как печеное яблочко. Она так здорово улыбалась и рассказывала разные истории, чудесные истории. Потом бабушка умерла, а у меня обнаружили рак. И тут в нашей жизни появилась, — я на секунду запнулась, — появился человек, который нам помог. Он оплатил мне две операции, химиотерапию и реабилитацию… — И теперь? — Я — живой пример чудесного исцеления… — Правда? — Майкл смотрел на меня во все глаза. Этот мужчина умел так изумляться, что все тело покрывалось мурашками от удовольствия. И сейчас я не краснела от неловкости, напротив, мне было невыразимо приятно, когда он, наклонившись вперёд, вглядывался в моё лицо. — Ты правда, на самом деле, абсолютно здорова? — Да. По крайней мере так говорят врачи. — Ты проходишь обследования? Регулярно? — он нетерпеливо подобрался и журнал, забытый, соскользнул с его колен. Майкл в этот момент был направлен в одну сторону — мою. — Да, конечно. Поступать по-другому значило бы оказать черную неблагодарность судьбе и тому, кто послужил её посланцем… Едва слышно скрипнула дверь и в образовавшийся проём просунулись три детские головки, одна над другой. Три пары глаз сверкали любопытством, три рта улыбались почти одинаково, на трёх лицах отражались лёгкий испуг, замешательство и предвкушение приключения. Майкл, бросив на меня быстрый, короткий взгляд, кивнул приглашающе. Дети, оглядываясь, сторожко подошли к нему и сгрудились вокруг, как цыплята вокруг наседки. Оглядев семейство с тайной гордостью, Майкл поднял на меня глаза: — Кажется, нашу беседу нужно отложить, — цокнув языком, весело проговорил он. — Мы помешали? — забеспокоился Принс, как самый старший из всех и более ответственный. — Не так, чтобы очень, — успокаивающе проговорил Майкл и одним неуловимым движением поднялся на ноги, одновременно подхватив под мышку радостно взбрыкнувшего Бланкета. — Надеюсь, мы прощены? — обхватив другой рукой теснившихся рядом детей, спросил он.***
Вскоре часть Джексонов уехала. Остались братья — Джермейн и Рэнди. Жизнь снова потекла тихо и размеренно под шуршание мониторов. Случались периодические встряски в виде редких выездов то в магазин, то на прогулку, то ещё куда-нибудь. Теперь для меня это проходило проще. Время от времени мне приходилось устраивать видеосвязь с юристами и менеджерами, но в основном Майкл сидел дома и никуда не стремился. В один из дней сентября после обеда Майкл осторожно поскрёбся в мою дверь. Я едва услышала тихий стук. Комнаты прогрелись на послеобеденном солнце. Кондиционеры работали на полную мощь и кроме них я ничего не слышала. Он прогулялся вокруг, покачался с пятки на носок, прошёл к столу, задумчиво порылся в дисках, лежавших там. Обернулся, посмотрел вокруг. — Что-то случилось? — я потеряла терпение. — Нет, — ответил он и как-то странно глянул на меня. Он что-то хотел сказать, но почему-то не решался. У меня было богатое воображение, и оно моментально додумало всё, что, по его мнению, должен был сказать мне Майкл. Не стану упоминать о том, как сильно сжалось моё сердце, едва в голову пришла единственная причина, по которой он мог зайти ко мне и вести себя так неуверенно. О том, что он не любит говорить неприятные вещи людям, которые на него работают, я знала, поэтому решила снять с него досадную обязанность. — Вы что-то хотите сообщить? — я старалась выглядеть спокойно и говорить дружелюбно, но волнение напоминало о себе трясущимися пальцами и прыгающими губами. — Да, — кратко ответил Майкл, а дальше произошло нечто совсем мне непонятное — он смутился. — Я поняла, я пойду собирать вещи. — Какие вещи? — непоследовательно изумился он. — Ах, да, вещи… разные штучки … понимаю, — он направился к двери, а я окончательно уверилась в том, что мое предположение верно. Однако, Майкл остановился и, потоптавшись, буднично сказал: — Я заказал тебе платье. Скоро его привезут. Думаю, оно подойдёт к случаю. Надеюсь, понравится. — Платье? — я уставилась на него во все глаза. — Зачем платье? Думаю, что мне удобнее будет в джинсах и футболке. Это моя обычная одежда. — Да, я знаю, — усмехнулся он, — но на свадьбу здесь принято приходить в платье. Свадьбу? Я едва не подавилась воздухом. Видимо я выглядела настолько ошеломленной и обескураженной, что он не выдержал и, согнувшись, громко рассмеялся. — Ты о чем подумала? — Майкл глянул на меня проницательно. И тут я почувствовала, что краснею, поскольку поняла, как он мог объяснить себе мою реакцию. Я схватилась за щёки, пытаясь охладить их жар и заикаясь проговорила: — Я подумала, что меня увольняют. — Увольняют?! — изумился Майкл. — Да ты что! С чего ты сделала такой вывод? Женится наследник короля, и я пришёл предложить тебе составить мне компанию. Он пригласил меня, но думаю, что мне будет скучновато среди незнакомцев. Если бы он сказал всё это сразу, то никакого недопонимания не случилось бы! Или он хотел, чтобы я обо всём догадалась сама? Мне осталось только развести руками. Переход от предполагаемых страданий к невероятному ощущению счастья от того, что мои предположения не оправдались, оказался слишком стремительным. Нужно было срочно задать какой-нибудь практический вопрос. Не очень длинный, составленный из простых слов, поскольку я не была уверена в том, что не стану заикаться или вообще забуду слова. Я лихорадочно соображала о чём бы спросить и в конце концов выдала: — Кто-то что-то говорил о платье? — Вот это другое дело, — Майкл широко улыбнулся и, шагнув, мигом оказался напротив, осторожно положил руки мне на плечи, — его скоро привезут. Но ты не ответила — ты согласна пойти со мной на свадьбу моего друга? Я кивнула — дар речи меня всё-таки покинул. Майкл же сотворил изящный поворот на сто восемьдесят градусов и был таков. А я села и стала думать: что это было и что мне теперь делать. На второй вопрос ответ был очевиден. Я согласилась сопровождать его, и я пойду. Но зачем он пригласил меня? Поразмыслив, я решила поверить в его слова о скуке одиночества. Мне очень хотелось думать, что я вызвала неподдельный интерес, и он пригласил меня потому, что желал устроить нечто вроде свидания. Но я велела своему внутреннему голосу, нашептывавшему надежду, замолчать и вспомнить ради чего я вообще ввязалась в операцию под кодовым названием «Майкл Джексон». Между нами не может быть чувств! Их не должно быть: с его стороны — совершенно точно, с моей — это отдельный вопрос! На экране внутреннего радара вновь возникла яркая, вбитая в подкорку давным-давно, мысль: я рядом с ним не для романтики, как бы мне самой этого не хотелось. Романтика — побочный эффект, и я с ней справлюсь. Эти мысли не впервые возникали в моей голове с тех пор, как я оказалась в Бахрейне. Опасно близко, слишком рядом. Знакомясь с обратной стороной жизни, не освещённой вспышками фотокамер, того, кто представлялся нам с матерью кудесником, я невольно проникалась не виртуальным, а вполне реальным уважением и симпатией. И моя любовь стала бы неизбежным следствием тесного общения с неординарным, умным и очень притягательным мужчиной, если бы не случилось… того, что случилось. Я совершенно искренне пыталась перевести все свои переживания от этого соседства на рациональную почву размышлений. Вооружившись, как я надеялась, щитом из обета, данного матери, я отважно шагнула в отношения, о которых ничего толком не знала. Здесь передо мной был взрослый мужчина, имеющий за плечами обширную практику переживаний, приключений и предательств. Мужчина вовсе не такой наивный, слабый и невинный, как могло показаться на первый взгляд. Мужчина, который точно знал, чего хочет, и, несмотря на все ограничения внутренние или внешние, мог этого добиться. И с каждым днем я всё отчетливее сознавала это. С каждым часом всё сильнее чувствовала, что пропадаю. Плотина моего обета и уверенности в нем и в своей защите с его помощью от всяких сантиментов готова была прорваться. И прорваться не под воздействием стихии снаружи. Вовсе нет. Её разнесет вдребезги сила, бушующая внутри. Я даже не подозревала, насколько она разрушительна… Платье прибыло через два часа. Две женщины, закутанные в тёмные покрывала, появились вместе с ним в качестве приложения, чтобы помочь мне одеться. Я с удивлением узнала от них, что в силу своего присутствия в доме известного певца, который является другом принца, я тоже отношусь к важным людям. И потому мне следуют такие же почести и удобства. Помощницы очень удивились, когда я сказала, что помощь мне не нужна. — Ну как же, — всплеснув руками, твердили они, — вы приглашены на свадьбу наследного принца вместе с другом Его высочества. И нам велено приготовить вас. — Что значит приготовить? — изумилась я. — Искупать в розовой воде, натереть ароматными маслами, сделать маникюр, педикюр, — начала перечислять одна из них, — и прочее… — Что прочее? — обомлела я. Женщины, казалось, были изумлены моей строптивостью. — Молодая госпожа не должна беспокоиться, — проворковала одна из них, протянув руку и собираясь стянуть с меня футболку, — я и Зухра отлично знаем своё дело. Госпожа останется довольна. Я отшатнулась и, не зная, как отвязаться от настойчивых благодетельниц, побежала к Грейс за помощью. Няня изумилась не меньше меня. В конце концов к моему стыду дело дошло до Майкла. Узнав о моей проблеме, он смеялся до колик. Мне очень хотелось стукнуть его чем-нибудь тяжёлым! — В чём дело, — отсмеявшись, спросил он, — тебе не хочется оказаться в роли восточной принцессы? — Представьте себе — нет! — огрызнулась я. Его вмешательством всё быстро разрешилось. Восточные дамы согласились оставить меня в покое. Майкл вернулся к книге, от которой оторвался ради моего дела, Грейс направилась к детям. А я поплелась одеваться, сопровождаемая напутствием моего смешливого принца о том, что у меня на всё про всё три часа и что он будет ждать меня ровно через три часа с четвертью, а если я не появлюсь, то он непременно придумает мне наказание (интересно, какое?). При этом он подмигнул мне и сдавленно хихикнул. Наверное, вид мой показался ему смешным, поскольку даже в холле я слышала его смех. Мне было неприятно от всего, что произошло. И в этот момент я пожалела, что согласилась сопровождать его. Принимая душ, я всё прокручивала и прокручивала в голове запечатленное видео недавних сцен и поведения людей и едва не захлебнулась, когда мне в голову пришла одна мысль. А не сам ли Майкл устроил мне такую встряску? Я знала, что он обожал выводить людей из состояния равновесия. Но я-то не любила, когда со мной проворачивают подобные вещи. Нет, мне нравилось шутить и смеяться, но попадать в глупое положение — нет. Следовало скорее придумать, как объяснить это Майклу, чтобы и он оставил меня в покое. Я пообещала себе заняться этим, как только вернусь с сегодняшнего вечера. — Не оставит, — убеждённо ответила Грейс. Когда я спустилась в кухню за водой, она варила что-то в кастрюльке, и я, пристроившись рядом, тихо поведала о своей проблеме. Мне нужно было с кем-нибудь поговорить! — Лучше смириться, — Грейс хихикнула и подмигнула мне совершенно так же, как сделал это Майкл некоторое время назад. — Не переживай так, девочка, — мягко добавила она, видимо заметив моё расстроенное лицо, — ведь, в сущности, все его проказы совершенно безобидны. Признайся: ты сердита, но совсем не обижена, ведь верно? Она была права. Сейчас я сама готова была рассмеяться, вспоминая своё возмущение и настойчивость восточных благодетельниц. Да и веселье самого Майкла выглядело уже не так … обидно. Неопределённо качнув головой, я отправилась одеваться. Платье было изумительно. Не знаю, кто его выбирал, но вкус у этого человека был отменный. Не только вкус, но и глаз верный, поскольку подгонять, подшивать его не потребовалось. Оно было очень простого кроя в стиле пятидесятых годов с узким лифом, который подчеркивал пояс контрастного цвета, и широкой юбкой. Благодаря такому крою моя талия смотрелась ещё более тонкой, а вся фигура — хрупкой и неземной. Высокий отложной воротник зрительно делал короткую шею длиннее и заставлял меня держать подбородок чуть выше. Конечно, смотрела я при этом горделиво, но без чванства. Формой своей ворот перекликался с отворотами на рукавах. Я подумала, что, возможно, будет немного жарковато с длинными рукавами. Но при высоком воротнике, закрывавшем почти всю шею, кроме небольшого треугольничка, позволяющего, кому захочется, помечтать о декольте, длинные рукава смотрелись очень органично. Платье было сшито из тончайшего батиста. Юбка, скроенная из нескольких слоёв, мягкими волнами спускалась до колен. Учитывая восточный колорит, длина мини была бы неприличной, а макси сделала бы меня громоздкой. Я мысленно поблагодарила дарителя. Платье было именно таким, какое могло мне понравиться и подойти по размеру и фасону. Нежно сиреневый цвет был мне к лицу. Взглянув в зеркало, я решила, что нравлюсь себе. Осталось что-то сделать с волосами. Поразмыслив, я решила не усложнять себе жизнь и использовала привычный и понятный конский хвост. Ради такого случая стоило даже накраситься. Оглядев себя с головы до ног, я решила, что не ударю в грязь лицом, и едва ли не вприпрыжку направилась вон из комнаты. На лестнице, ведущей на первый этаж, разум приструнил вновь разыгравшееся воображение: это деловой ужин, а не свидание. Под впечатлением сурового внушения воодушевление от красивого платья и предстоящего развлечения потускнело. Ровно через три часа с четвертью после памятного момента моего освобождения от роли восточной принцессы я появилась на пороге библиотеки, и Майкл поднялся мне навстречу из кресла. Когда я его увидела, уверенности в собственной привлекательности у меня стало меньше, а воодушевление пропало совсем. — Привет, — сказал он, — ты изумительна, — и слегка наклонившись ко мне, добавил, — чудесный парфюм. — Это мыло, — механически поправила я его. — От парфюма мне хочется чихать. — Буду знать, — хмыкнул Майкл и, взяв меня за руку, потянул прочь из комнаты. Однако, я вдруг поняла, что не могу двинуть ногами, словно вес мой моментально увеличился в тысячу раз и любое движение стало проблемой. — Что с тобой? — обернувшись, резко спросил Майкл. Обхватив мои плечи большими ладонями, внимательно вгляделся в моё лицо. — Тебе плохо? Сквозь беспечность и счастливое предвкушение на его лице медленно проступал испуг. — Нет, — немеющими губами ответила я. Я смотрела на Майкла, я видела его лицо, отмечая подробности и отражающиеся эмоции в его глазах, и, вместе с тем, он словно отодвигался от меня всё дальше и дальше. Черты его растворялись, а сквозь них пламенными вспышками проявлялись видения, посещавшие не так давно… Он сказал — ты изумительна! Обычные слова, просто комплимент, произнесённый вовремя и к месту, вытянул из глубин воспоминание о недавнем сне, который в эту самую минуту приобрёл значение, и открылся вдруг тайный смысл его, не понятый раньше. Словосочетание, загремев словно цепи, поднимавшие со дна якорь, унесло беспечный покой и выгнало меня из безопасной гавани в неуправляемую бурю предвидений. Что-то заворочалось внутри моей головы, сжав её железным обручем. В глазах потемнело. Сердце тревожно забилось — подоспели ощущения, пережитые тогда же, воспоминания, предвещавшие нечто, связанное с звонком телефона. Я старалась вспомнить, что это было и что случилось дальше, но не могла. — У вас сотовый телефон с собой? — с трудом проталкивая слова сквозь гортань, спросила я. Спросила механически, совершенно не понимая зачем, словно он мог дать ответ на мои вопросы. Наверное, всё же мог, поскольку краткое, удивлённое «да» тяжёлым грузом легло на плечи, вызвав чувство безысходности. Всё шло так, как до́лжно, и я не могла ничего сделать. Я не должна была ничего делать! Понимание разлилось и вмиг оледенило руки и ноги. Я перестала ощущать своё тело. — Мойра, тебе плохо? — беспокойству Майкла не было границ. — Мы остаёмся дома. Сердце потянулось навстречу этому предложению, но в голове набатом прозвучал чей-то голос. Голос велел остановиться и не вмешиваться в запланированный ход вещей. На минуту мне показалось, что я раздвоилась. Одна половина меня тянула остаться и никуда не ходить, использовала для этого все средства: головную боль, онемение рук и ног, дыхание, не умеющее найти выход из грудной клетки. Другая — с ошеломляющим упорством твердила, что всё идёт так, как должно. Я словно выпала из окружающего мира, очутившись где-то далеко или высоко… Далеко внизу я видела небосвод — опрокинутую чашу, на дне которой, как желток в миске для омлета, подрагивало маленькое солнце. Неподалёку, на сверкающем троне, сидело многорукое божество, укрытое облачной пуховой пелериной, в высоком, золотом головном уборе и с невозможно светлой и снисходительной улыбкой смотрело на меня. Печальный и ласковый взгляд темных глаз обезоруживал пониманием, сквозившим в них. Способность говорить растерялась перед его безмолвием и скрылась, затаив в глубине сердца умение петь звук. Щёлкнули пальцы, унизанные перстнями, рассыпав искры к подножию постамента, подпиравшего трон. Искры, коснувшись воздуха, вдруг почернели и пеплом собрались к моим ногам. Я с ужасом увидела копошащихся под ногами скорпионов. Шагнуть было некуда! Глубокий мелодичный голос, раздавшийся в моей голове, советовал набраться терпения: — Это — твой путь, — эхом прошелестело в воздухе, и очертания знакомых предметов комнаты, которую я покинула несколько секунд? часов? лет? стали проступать сквозь облачную пелену, окутавшую вмиг… Мебель, стены — всё постепенно возвращалось на свои места, робко выползая из тумана. Проясняющийся взгляд отмечал предметы в поисках точки, за которую возможно уцепиться, чтобы вернуть себе текущий момент. Майкл стоял рядом, и его руки всё так же крепко сжимали мои плечи. Загнанной птицей в глазах его билась паника. Моё нежное солнце стремилось подставить многострадальное плечо, старалось стянуть с меня то, что так явно терзало моё тело, или хотя бы облегчить боль готовностью к помощи. Из-под полога его сочувствия вдруг сверкнуло нечто, сверкнуло и мгновенно скрылось. Но мига хватило, чтобы моё сердце подпрыгнуло и радостно затрепетало у горла. Я увидела, и всё остальное сделалось неважным в маленький, едва ощутимый промежуток времени, связавший нас накрепко. Слова ободрения и ответного утешения конфузливо затормозили, не решаясь выбраться наружу. — Всё в порядке, всё хорошо, — я постаралась улыбнуться как можно веселее, нерешительно цепляясь за рукав его пиджака, — сегодня просто жаркий вечер. Мы не опоздаем? Гладкая ткань, прошуршав едва слышно, выскользнула из моих пальцев. Вернувшаяся способность видеть и понимать отметила посеревшее лицо Майкла и резко обозначившиеся складки у губ. — Господи, Мойра, как же ты меня напугала! Никуда мы не опоздаем, — он потянул меня и усадил в кресло. Аккуратно поддёрнув брюки, присел рядом на корточках, внимательно вглядываясь в моё лицо. — Сейчас я вызову врача, — решительно проговорил он, нашаривая в кармане телефон. — Нет! — я воскликнула так громко, что Майкл, отшатнувшись от неожиданности, едва не сел на пол. — Простите, — добавила я значительно тише. Я и сама испугалась своего собственного голоса, прозвучавшего небывало громко и визгливо. — Всё в порядке, правда. Не нужно врача. Наверное, я просто переволновалась. Простите… Майкл поднялся и присел на подлокотник моего кресла. Взяв меня за руку, поглаживая её, несколько минут пристально и с недоверием вглядывался в моё лицо. Пальцы его едва заметно дрожали, на запястье отчётливо пульсировала синеватая жилка. — Невозможный человек, — пробормотал он едва слышно и добавил громче, — ты хорошо себя чувствуешь?.. Точно?.. Я усиленно закивала, чтобы предотвратить все дальнейшие сомнения и вопросы. У меня не было уверенности, что врач найдёт что-то, кроме скакнувшего давления. Да и оно, скорее всего, будет уже на приемлемом уровне, и объяснить слуховую и визуальную иллюзию будет нечем. Пожалуй, это пугало больше всего. Слишком много непонятного происходило со мной в последнее время. Мысль о сильно пошатнувшемся психическом здоровье калёной стрелой прошила мозг. Привычный вопрос — что это было? — сиротливо топтался на окраине сознания. Усилием воли собрав свой страх, я заперла его в самом дальнем углу сердца и решительно проговорила: — Я готова сопровождать вас хоть на край света, — уверенность почти возвратилась ко мне. Майкл нерешительно огляделся вокруг. — Ну, хорошо, — с сомнением проговорил он, взял меня за руку и помог подняться, — пойдём. Осторожно приподнял моё лицо за подбородок, что-то выискивая в нём. Видимо, удовлетворившись увиденным, тихо выдохнул и ласково, но твёрдо проговорил: — Мойра, обещаешь сказать мне, если что-то пойдёт не так? Я охотно кивнула. — Что-то я сомневаюсь, — недоверчиво хмыкнул он. Невесомо обняв меня за плечи, повёл из комнаты через холл к начищенной до блеска машине. Вот так Золушка и попала на бал. А ничего не подозревающий принц сидел рядом и даже не думал выпускать маленькую ладошку Золушки из своей крепкой руки: то ли по забывчивости (его отрешённый взгляд скользил по проплывающему за окном городу), то ли из страха, что она тут же растает. Для первого — пожатие было недостаточно слабым, для второго — не слишком крепким. Весь путь проделали в абсолютном, бесчувственном и безэмоциональном молчании.