…Мы выходим из круга Мы выходим на свет — Это знак, что команда уже собралась. Мы узнаем друг друга После долгих лет По улыбке и по цвету глаз.
А.Макаревич, "Машина Времени"
***
Я работала на Майкла около восьми месяцев, с того самого момента, как расследование его «дела» вышло на финишную прямую. После того, как всё в Неверленде было перевернуто вверх дном, он больше не мог находиться в его стенах. И я понимала его. То, что я увидела, когда мне пришлось посетить поместье по рабочим делам, уже не было его домом, его мечтой и источником его сил. Оно умерло в тот момент, когда по решению властей были вскрыты кодовые замки и чужая нога коснулась священной для него земли. В этот миг Майкл повернулся к нему спиной не потому, что не любил и не жалел, а потому, что не мог видеть выжженную пустыню, которую оставила после себя налетевшая саранча. Он был спокоен и сдержан, и только Богу ведомо, что творилось в его душе в тот миг. Теперь ему не требовались очки-авиаторы, сами глаза его стали светоотражающими стёклами, сквозь которые уже никто не мог разглядеть человека, сверкавшего словно драгоценный камень несколько лет назад. Он не просто потерял дом — место, где мог спрятаться и отдохнуть. Мне кажется в это мгновение он решил, что ни одно место на земле уже никогда больше не станет его домом. По иронии судьбы человек, который давно принял весь мир, как свой дом, чья душа болела за каждый закоулок, человек, который изо всех своих слабых сил пытался навести порядок в хозяйстве, в мгновение ока лишился права на маленький уголок, где он смог бы преклонить колени для молитвы или голову для краткого отдыха. Выполняя порученное мне, я всё время помнила об обещании, которое дала своей матери, и не видела возможности его исполнения. Судебный процесс подходил к концу. Я почти не видела Майкла. Зная, что родные собираются увезти его из страны, я не представляла в качестве кого я могу остаться при нём. Но судьба снова постаралась. Из чего я сделала вывод, что выбора у меня снова нет. Я ведь ничего не делала — обстоятельства складывались словно сами собой. В мае две тысячи пятого года на пороге моей комнаты появился Джермейн с контрактом и предложением работы. Контракт я подписала. Пятнадцатого июня две тысячи пятого года после оправдательного вердикта суда присяжных Майкл Джексон покинул Соединенные Штаты на маленьком частном самолете. Вылет был организован филигранно: никто ни о чём не знал. Ни пресса, ни фанаты. Собственно, даже мы с Грэйс до последней минуты ничего не знали ни о дате вылета, ни о времени — нам было велено собрать чемоданы и ждать. Кроме детей и старшего брата, мы вдвоем составляли всё сопровождение. Не было даже охраны. Самолет вырулил на взлётную полосу в восемь тридцать вечера по местному времени Лос-Анджелеса. В Бахрейне, куда лежал наш путь, в это время было тоже около восьми, но только утра следующего дня. В место назначения мы прибыли около часа ночи или чуть больше, но уже семнадцатого июня, хотя затрачено на перелет было около семнадцати часов вместе с посадкой, высадкой, дозаправкой и прочими необходимыми формальностями. Если брать время, то на перелёт ушло меньше суток, а календарь перелистнул почти полтора дня. Вот такой интересный момент мне пришлось наблюдать! Момент, который в реальности заставил представить себе масштабы земного шара и осознать собственную малость по сравнению с ним. Опыт перелетов у меня был чисто теоретический, и если не брать в расчёт неприятные моменты взлета и посадки, то для меня он прошел почти безболезненно и незаметно. Майклу в самолете было очень плохо. Побеспокоившись о детях в самом начале, он забился в угол и никого, кроме брата, к себе не подпускал. В неярком свете ламп я видела, как его лицо быстро и явно становится грязно-серого цвета, как старый тающий снег по весне, едва самолет поднялся в воздух. Черты заострились. Он отрицательно качнул головой, когда Джермейн хотел взять его за руку и, закрыв глаза, тяжело привалился к стенке. За всё время перелёта он не сдвинулся ни на миллиметр. — Это всегда так? — едва слышно спросила я у Грэйс, занимавшейся детьми. Бросив в сторону братьев, сидевших в конце салона, быстрый взгляд, она качнула головой: — Не всегда. Просто, обстоятельства сейчас сложились так … несчастливо, — видимо, я выглядела слишком испуганной, и она решила успокоить меня, — не беспокойся, Джермейн знает, что делать, — Грэйс погладила меня по плечу мягкой, теплой ладонью и вернулась к своим обязанностям. Вид дремлющего в полглаза Джермейна меня немного успокаивал. Старший брат провел всё время полёта рядом с младшим, не покинув его ни на минуту. Даже в туалет не отлучался! До встречи я слышала о Джермейне и о их взаимоотношениях с Майклом много всякого. Но пример такого незаметного, ненавязчивого и преданного внимания поразил меня до глубины души. Джермейн просто был рядом, на всякий случай. Путешествие завершалось в салоне микроавтобуса, который мчал нас сквозь ночь в дом, предоставленный в распоряжение Майкла королевской семьёй Бахрейна. Что я знала о стране, куда меня забросило? Сведения, которые предоставлял интернет не позволяли представить себе её в полном объёме, да и были они, в основном, для туристов — людей, посещающих Бахрейн ненадолго; людей, которых где-то там ждёт дом. Майкла никто нигде не ждал. Меня — тоже. Было приятно осознавать, что у нас с ним было что-то общее, что-то, что роднило и вместе с тем отличало друг от друга гораздо сильнее, чем простое несходство мужчины и женщины или способа восприятия мира и отклика на него. Имея за спиной некоторое количество событий, тяжёлых и не очень, каждый из нас не знал, что его ждёт, но мой путь всё же освещала надежда. Пускай она не всегда была моя и часто поддерживалась чувством долга, но она была. Майкл же в то время, по моему скромному мнению, был лишён надежды совсем. Нет, он страстно желал верить в то, что всё будет хорошо. Но его лихорадочные поиски точки опоры в сложившихся вокруг него обстоятельствах ни к чему не приводили. Слишком долго и настойчиво из-под ног его выбивалась земля. Его порывы так упорно глушились в самом зародыше; его попытки достичь мира, который (он верил в это!) будет доброжелательнее к своим детям, всё время пресекались презрением и насмешками, клеветой и сплетнями. И вот, когда люди, желавшие победить его любым способом, отступили, наконец, решив, что усилия ни к чему не приведут, их желание внезапно исполнилось. Майкл потерял веру в себя, вместе с верой ушла и надежда. Он был просто человеком со своим пределом сил. И силы эти были на исходе. Практически засыпая от гипнотизирующего мелькания ночных огней, я думала о стране, в которую залетела по прихоти судьбы. О доме, где мне предстояло жить, о людях, с кем я должна была делить крышу над головой. Мысли мои текли лениво и неспешно. Сейчас у меня не было сил, чтобы до дрожи в коленях, пугаться нового и неизведанного. И я очень надеялась на то, что когда придёт время, то этого эпизода я благополучно миную, поскольку к тому времени немного привыкну к новым людям и обстоятельствам. Я надеялась, что моя уверенность в правильности того, что я делаю, поможет мне в моей новой жизни и придаст сил для обустройства в неизведанных и непонятных условиях. Я не любила перемены. Я слишком тяжело привыкала к новому. И сейчас постоянно пыталась воскресить в своей памяти мамины слова о долге, а в сердце возродить уверенность в пути, который я выбрала. Впервые я хотела снять ответственность со слепой судьбы и взять её на себя, почувствовать вкус её, услышать её трепет в руках и сердце. Я думала: может быть то, что я еду сейчас с Майклом и его семьёй, чтобы помочь ему, возможно, утешить, как мечталось маме, и тем оплатить его доброту ко мне — совершенно незнакомой ему девочке, пусть больной и несчастной, но таких больных на его пути было много, а его взгляд остановился на мне — есть промысел судьбы, её задача и назначение, но выбор этого назначения лежит всё же на мне. Что и сколько в наших поступках и решениях принадлежит судьбе, а что нашему выбору? Если бы я не выбрала самостоятельную жизнь тогда, на первых курсах колледжа, как сложилась бы моя жизнь теперь? Может быть, я всё равно оказалась бы в этом микроавтобусе, мчавшемся сквозь сверкание ночных огней в чужой стране, а может быть и нет. Мысли, наполнявшие голову во время недолгого автомобильного путешествия, убаюкивали и я видела лицо мамы, улыбавшейся мне. Я чувствовала её любовь, накрывавшую широким неиссякаемым потоком, я чувствовала, как она — эта любовь — становилась частью меня. Чтобы я, захватив для себя сколько нужно, могла передать её дальше, тем, кто нуждается в ней сейчас, тем, кого я или моя судьба, или мы вместе, выбрали в качестве подопечных. Я слышала мамин голос, говоривший мне что-то тихо, но что — непонятно. И страх растворялся, уходил, неохотно и сопротивляясь, но уходил. Я чувствовала, что становлюсь увереннее, и предстоящая жизнь в новых для меня условиях больше не пугает. Или почти не пугает.***
Аккуратный в три этажа дом располагался за пределами столицы. Доброжелательные властители королевства предоставили добровольному изгнаннику дом на острове Мухаррак, который соединялся с Манамой– новой столицей, находившейся непосредственно на острове Бахрейн — широким автомобильным мостом. Это была очень красивая и богато обставленная вилла с маленьким парком, бассейном и террасой, ступенями сходившей к заливу. Дом напоминал свадебную голубку, терпеливо ожидавшую на своей жердочке, когда укротитель снимет с лапки колечко и отправит её ввысь, в небо, чтобы своим полётом она могла украсить свадебное торжество и подарить надежду суеверным людям. Высокие пальмы снисходительно покачивали пушистыми, словно павлиньи перья, ветвями. Ухоженные кустарники и стриженые лужайки манили пробежаться по ним и под ними. Я читала, что в этих краях очень сильные ветры, но в сезон нашего прибытия такого не наблюдалось. Было жарко. Очень. Две беседки, увитые плющом, сохранявшим прохладу, могли вместить желающих посидеть, отдохнуть или почаёвничать. Первый раз, когда я увидела эти беседки они напомнили мне домики для чайных церемоний. Вечерами они слабо подсвечивались фонариками и смотрелись среди кустов таинственно и завлекательно, напоминая рождественские пряничные домики. Трава опрыскивалась дважды в сутки, поэтому в парке было прохладно. Жара накатывала едва путешественник покидал территорию виллы и парка, огороженную со всех сторон высоким забором, сходившим на нет только у залива. Жители дома имели в своем распоряжении не только комфортабельный дом, уголок великолепной ухоженной природы, но и свой кусочек океана. Из моего окна были видны накатывающие на белый песок изумрудно-синие волны Персидского залива, и слышались мерные и уверенные вздохи моря. Доброта королевской семьи объяснялась близкими дружескими отношениями старшего брата Майкла — Джермейна — с наследником. На первом этаже дома находились гостиная, большая столовая, библиотека и парадный холл, занимавший значительную часть первого этажа. При желании он мог служить и гостиной, и столовой. Стоило только расставить соответствующую мебель и пространства для большого приёма было с избытком. Но семья пока не использовала преимуществ такого большого и шикарного помещения. Завтраки, обеды и ужины проходили в маленькой кухне, располагавшейся рядом со столовой, которая называлась «хозяйской» и была отдана в полное распоряжение проживающей в доме семьи и людей, которые её сопровождали, вроде меня или Грэйс — доверенного лица Майкла и няни его детей. Попасть в эту кухню можно было или из холла, или через столовую. Хозяйские апартаменты отделялись от хозяйственных служб, которые устраивали комфорт: как-то большой кухни, где творил повар, помещений для горничных и охраны. У них был отдельный выход на улицу, а дверь, соединявшая хозяйскую часть дома с вспомогательными службами, была хитро спрятана под лестницей и всегда плотно закрыта. Открытой я видела её только один раз. У охраны был доступ и через другие двери, устроенные незаметно и открывавшиеся бесшумно и мгновенно с помощью пульта. Большая широкая лестница едва ли не в середине холла с очень красивыми резными перилами из какой-то неведомой мне породы дерева вела к галереям второго и третьего этажа, опоясывавшим дом почти по всей длине. Холл венчал высокий куполообразный потолок, украшенный люстрой. В хрустальных подвесках люстры жила радуга, просыпаясь каждое утро, когда солнечные лучи плясали на их гранях. И всюду цветы, много цветов. Удивительной особенностью их было то, что они почти не распространяли аромата, хотя, наклонившись ближе и принюхавшись, его можно было почувствовать. Он слегка кружил голову, как легкое вино. Из-за большого количества декоративных карликовых деревьев, расставленных в холле там и сям каждый раз казалось будто ты находишься в оранжерее или вообще — на улице. Среди тропической зелени хитро запрятанные стояли плетёные креслица, напоминавшие шезлонги. Я часто встречала там Майкла, из чего сделала вывод, что находится там ему нравится больше, чем в библиотеке. Он выбирал такие уголки, где царил таинственный полумрак, из-за чего его иногда было трудно разглядеть, и сидел там с книгой или с карандашом и бумагой в руках. Мне приходилось искать его по всему дому прежде, чем я догадывалась о том, где он находится. На втором этаже были устроены спальни хозяев с ванными, гардеробными и всем, что может потребоваться. Детям и Грейс отдали комнаты слева рядом с лестницей, Майкл разместился рядом. Комнаты справа предназначались для гостей. Меня поместили на третьем этаже. Соседей у меня там не было, кроме отлично обустроенной небольшой музыкальной студии, наполненной всевозможными современными звукосоздающими и звукозаписывающими устройствами. Что же ещё могло быть в доме артиста? Месяца через полтора после того, как мы приехали, Майкл решил, что такое количество общих мест ему без надобности и попросил переоборудовать гостиную в танцевальную студию. Его желание было исполнено моментально. Мебель вынесли, большие окна закрыли ткаными вручную шпалерами, противоположную стену зашили зеркальными панелями, монтаж света, звука и пола завершил обустройство святая святых. И к этому мне пришлось приложить свои руки. Вообще, приехав в Бахрейн, я обнаружила, что список моих обязанностей гораздо больше, чем было прописано в контракте. Нет, пожалуй, слово «обязанность» здесь не совсем верно. Это скорее были просьбы, потому что … ну надо же кому-то всё это делать… Как-то незаметно я стала практически помощником, взяв на себя то, что Майкл делать не хотел. Например, отвечать на письма и запросы. Раймона, управляющая его делами, могла часами стучаться к нему, чтобы решить какой-нибудь вопрос, и не получать ответа. В конце концов она назначила меня в послы доброй воли. Я долго не могла понять в чем состоят мои обязанности. Майкл не вел активной профессиональной деятельности. Периодические переговоры без предмета в счет не шли. И я какое-то время была в недоумении: что я-то должна делать? — Наше дело сидеть и ждать, — ответила Раймона на моё недоумение. — Чего ждать? — допытывалась я. — Когда в наших услугах будет нужда, — беспечно отвечала она и сеанс связи прерывался. В конечном итоге моя работа свелась к тому, что я должна была организовывать его многочисленные выезды то туда, то сюда, включая всевозможные перелёты. На месте Майклу не сиделось. Короче говоря, это была работа начальника охраны. Мне все это не нравилось. Я никогда не любила большое скопление людей, переговоры, состыковки нестыковок и прочие такие же энергозатратные вещи. Моей стихией и прибежищем были мои мониторы, здесь я чувствовала себя в своей тарелке. Майкл же поставил меня в ситуацию, которая меня напрягала. Но отказаться я не могла. Обещание, данное матери, с одной стороны, и собственное ощущение долга, с другой, не давали мне выбора. Я покорилась, но долгое время все во мне восставало. Майкл заискрился, как рождественская ель, когда увидел результат переустройства. Он едва ли не ползком на четвереньках исследовал студию и, видимо удовлетворившись результатом проверки, уселся у стены с видом благодушным и таинственным. Так, вероятно, могло выглядеть неведомое божество, озиравшее своё царство и довольное делом рук своих. Настолько счастливым я наблюдала его впервые. И я вдруг осознала, что на самом деле мне нравится видеть его счастливым; мне нравится слышать, как в голосе его проявляется ласка, которой он охотно делится со всеми, кого видит, а глаза загораются любопытством. Мне нравилось наблюдать, как лицо его оживает и хмурое выражение стекает с него почти без следа. Мне нравилось заботится о нём. Под влиянием таких мыслей внутреннее сопротивление таяло и растворялось. Я успокоилась и стала получать удовольствие от того, что делаю. Мысли о долге возникали всё реже и реже.***
В Калифорнии во время суда Майкл жил в небольшом коттедже, снятом для него, где мне пришлось в спешном порядке организовывать видеонаблюдение и прочие охранные вещи. Тогда проблем с этим не возникало никаких. По долгу службы я контактировала с начальником его охраны и занималась только программированием охранной сети. Здесь же, в Бахрейне, на мои плечи легло сверх того и монтирование устройств, и решение финансовых вопросов. Майкл выбрал меня для налаживания охраны его дома и семьи (это было прописано в моём контракте) и устранился от всех последующих действий (а вот об этом я узнала постфактум). Я старалась гнать от себя мысль о том, что меня просто подставили. Первое время я видела Майкла редко и говорила мало. В основном, о деньгах. Было заметно, что тема эта ему неприятна, и, разговаривая со мной, мыслями он был где-то далеко. Я вздохнула и переключилась на его менеджеров. Задача моя от этого не стала легче. Мне приходилось буквально выбивать деньги для приобретения необходимых устройств. Спустя несколько дней после переезда в доме появилась охрана. Мужчины ростом под два метра и шириной плеч напоминающие шкаф старались быть незаметными, проводили время службы, в основном, в комнате, специально отведенной для охраны, и объявлялись тогда, когда Майклу нужно было куда-нибудь выехать. Я старалась подружиться с ними, поскольку в плане охраны могла служить только тревожным воплем и ничем — если вдруг что-то произойдет. Это были приятные люди. Они помогли не словом, но делом. И через две недели я устроилась в маленькой комнатке на верхнем этаже: стол длиной в две стены, стул-кресло, маленький диванчик и экраны. Экраны большие и маленькие, всевозможных форм и производителей — охранная сеть накрывала весь дом и прилегающие к нему сад, лужайки и территорию бассейна. Датчики и видеокамеры были смонтированы и на крыше. Данные с камер направлялись в так называемый центр управления — в мою комнату, которую я про себя назвала «аппаратная». В доме были две такие комнаты: моя и домик охраны на территории. Я намеренно замкнула охранную сеть на себя — если я собиралась помочь, пора было начинать это делать. Конечно, приступать к делу со слежки не очень хорошая идея, но в своей скромности я была уверена и … и надо же было с чего-то начинать! Мы поделили обязанности: на мне был дом, работоспособность камер и тревожных кнопок, приходящая охрана работала на выезде. В случае непредвиденных ситуаций у меня и в помещении охраны на территории были устроены тревожные кнопки, а рации — под рукой. Маленькая дверца из моей «аппаратной» вела в комнату по соседству, где я устроила спальню. Комнатка была маленькая — десять квадратных метров с большим окном во всю стену. Такая же маленькая и узкая дверь вела в собственную ванную. Все было миленько, чистенько, минимально и функционально. Майкл навестил мое царство, спустя несколько дней после прибытия. У меня все еще был полный бедлам: нераспакованные коробки стояли на полу, на смонтированных на скорую руку столах; провода змеились, ожидая своей очереди быть убранными в соответствующие каналы. Следом за отцом, словно вагончики за паровозом, появились Принс, Пэрис и Бланкет. Они почти всегда и всюду ходили вместе. Осмотревшись, дети чинно перешагнули через все провода и устроились возле стены на единственном не занятом участке пола на пустых коробках. Попросив их ничего не трогать и для верности подхватив Бланкета на руки, Майкл принялся с любопытством оглядывать комнату. Объясняя назначение заинтересовавшего его устройства, я почувствовала легкое прикосновение к руке. Глянув вместе со мной, Майкл ободряюще улыбнулся сыну. Почти детское любопытство исчезло с лица Майкла, заменив его удивительным выражением. У меня не было опыта наблюдения за лицами отцов, когда они обращали внимание на своих детей, и Майкла в такой ситуации я видела впервые. Была в этом выражении явная гордость, было восхищение, было ободрение и одобрение, и где-то далеко, едва заметно проступало беспокойство, причины которого я не уловила, возможно, потому что сама детей не имела. Принс замешкался то ли из-за смущения, то ли из-за того, что не знал, как выразить то, что явно вертелось на языке, мелькало в выражении его глаз, да и вообще — ясно читалось на круглой любопытной мордашке. — Ты о чем-то хотел спросить, — ласково подтолкнул его Майкл. Принс кивнул и, решившись, проговорил быстро и запинаясь: — Можно мне … можно мне помочь с этим? — он неопределенно обвел руками все вокруг. — И я, и мне, — звонко затараторила Пэрис, в мгновение ока вклинившаяся между мной и Майклом. Честно говоря, я не знала, что ответить. Опыта и привычки работать в окружении детей у меня не было и так скоро начинать его приобретать мне не очень хотелось, но и огорчать детей — тоже. Они смотрели на меня с такой надеждой! Кроме того, я отлично помнила свою собственную тягу ко всякого рода устройствам и проводам. Майкл тревожно и вопросительно глянул на меня. Я почти физически увидела, как он мысленно почесал затылок, пытаясь придумать способ отговорить детей. — Я думаю, — поспешно сказала я, не давая ему открыть рот, — я думаю, это можно устроить, — выдохнула я конец фразы, попутно размышляя во что ввязываюсь. Принсу и Пэрис на тот момент было восемь и семь лет, соответственно. Я много слышала о том, что они воспитанные и довольно послушные. До сих пор мне не приходилось сталкиваться с ними с глазу на глаз. Они всегда были с отцом, с няней, бабушкой или с кем-нибудь из семьи. Оставалось надеяться на то, что мы сможем найти общий язык. — Можно? — пара голубых, почти прозрачных, и пара тёмных кофейного цвета глаз устремились на Майкла. В детских глазах светилась абсолютная уверенность в том, что им позволят то, чего они так хотят, а вопрос — это просто формальность. Майкл несколько секунд внимательно, изучающе смотрел на меня и, присев на корточки, в ответ на их вопросительный взгляд сказал: — Только мы должны договориться: Мойра работает и ей мешать нельзя. Если она скажет вам сесть и сидеть, вы сядете и будете сидеть спокойно даже если вам захочется почесаться, хорошо? Прыснув в ладошки, дети охотно закивали, а я мысленно стерла пот со лба. — А если она скажет вам уйти — вы уйдете, — продолжил Майкл свою инструкцию по поведению, — договорились? — глянув на меня снизу вверх, добавил, — если они будут вам мешать, отправляйте их обратно ко мне без всякого стеснения. Я знаю какими они могут быть любопытными и настойчивыми. Нет, нет, дружок, — со смехом подхватил он попытавшегося слезть Бланкета, — ты пойдешь со мной. Тебе пока рано возиться с проводами. Решив вопрос с техническим воспитанием подрастающего поколения, Майкл вернулся к прерванному занятию. — А там что? — просканировав, наполнявшие комнату устройства, кивнул он в сторону незаметной двери. — Место для сна, — ответила я. Язык не поворачивался назвать это моей комнатой. — Можно? Я неопределенно пожала плечами. Он открыл дверь, окинул взглядом пространство, оценил ванную, поморщился. — Вам здесь нравится? — добившись от меня повторного пожатия плечами, едва слышно добавил — Как в больнице… Он был прав, конечно. Да вот только моя комната могла быть только в моём доме. Этот дворец не был моим домом. Это было место командировки, временное обиталище, а значит особого внимания не требовало. У меня внутри жила необъяснимая уверенность в том, что когда-нибудь я найду свой дом, где устрою все так, как захочу, а до тех пор была готова к тому, что мне предложат другие люди. И совсем не требовала, чтобы учитывались мои пожелания. Через несколько дней Майкл пригласил меня в библиотеку и предложил рассмотреть журналы с различными интерьерами. — Вам что-нибудь нравится? — спросил он осторожно. Я кивнула, выбрав несколько подходящих цветовых решений. — Как вы отнесётесь к тому, чтобы сделать в вашей комнате ремонт? — Зачем? — удивилась я, но, глянув на его лицо, осеклась. Майкл смотрел с какой-то затаённой надеждой и страхом, словно и хотел, и не хотел, чтобы я согласилась и боялся, что я этот страх замечу. — Ну, — он неопределённо покачал головой, — надо же мне творить что-нибудь. Вот выбираю то, что доступно, — он закончил свою речь сдавленным смешком. Объяснение прозвучало неуклюже. Майкл слегка порозовел, но посмотрел на меня уверенно, даже с некоторым вызовом, мол, делаю, что хочу! Вздохнув, я пожала плечами: — Если так, то да, конечно. Я буду рада. Позже, наблюдая за тем, как он занимается таким прозаичным делом, как подбор мебели или цвета стен и штор, я видела на его лице такое удовольствие словно он творил историю. Через несколько дней я получила уютную, прохладную, чистенькую комнатку. Громоздкую кровать заменило лёгкое сооружение с ажурными коваными спинками. Минимум мебели из белёного дуба: прикроватная тумбочка, платяной шкаф, маленький почти игрушечный комодик, косметический столик с зеркалом, а в углу, спрятанная за декоративной пальмой, стояла моя мечта — старинное бюро с множеством выдвижных ящичков и маленьких дверок. Антикварная вещь, добытая неизвестно где и очутившаяся здесь неведомо как. Увидев его, я лишилась дара речи. Такое бюро я видела на старых английских гравюрах и в мечтах не один раз пыталась пристроить в своей воображаемой комнате. Каким образом Майкл мог угадать мою мечту? У меня уже несколько раз возникало чувство, что он просто открывает мою голову, словно шкаф, и рассматривает там всё беспрепятственно. Какие ещё образы из моей головы он мог увидеть так же свободно? Мне вдруг стало страшно. — Нравится? — сам источник моих невеселых размышлений стоял, прислонившись к двери и скрестив руки на груди. На губах его играла неопределённая улыбка. Он прекрасно видел, что я довольна, и вопрос нужен был для того, чтобы завести разговор. — Это чудесно! — я не собиралась скрывать своего восхищения. Мне очень нравилось то, что я увидела. Благодарность, теснившаяся в моём сердце, требовала выхода, и я сделала то, чего сама от себя не ожидала. Стремительно шагнув, я подняла руки и обняла Майкла. Чтобы я могла обнять его за шею, ему пришлось бы наклониться, но такого порыва от меня он явно не ожидал, а потому мою задачу не облегчил. Однако, выход я нашла и так — я обхватила его под мышками, как раз по высоте моего роста. Несколько секунд я стояла, прижавшись и слушая, как гулко стучит его сердце. Перед закрытыми глазами проплыл образ мамы, сурово грозящей мне пальцем. Но суровость разбавлялась лукавством во взгляде и едва заметной ласковой и теплой улыбкой. Я выдохнула — кажется, я сделала все правильно, хотя и спонтанно. Майкл смущённо кашлянул, а я отстранилась как раз в тот момент, когда он собирался обнять меня в ответ. Чтобы скрыть свое движение, он неловко потер ладони и снова скрестил руки на груди. Лицо отражало его эмоции: он был и явно горд собой, и рад тем, что его усилия были оценены так непосредственно, и, пожалуй, сконфужен таким необычным для чужих, посторонних людей выражением обычной благодарности. Ему явно понравилась моя реакция. Он как будто стал даже веселее. — Где ты нашел такое чудо? — спросила я, оглаживая пальцами идеально гладкую поверхность бюро. Я даже не заметила, как обратилась на ты. Майкл неопределенно покачал головой и, улыбнувшись, сказал: — Пользуйся! — он тоже перешёл на ты. А вот это я заметила. Развернувшись, он умчался, как ветер.