Два солнца стынут — о господи, пощади
Одно — на небе, другое — в моей груди.
М Цветаева.
Чону не ребенок давно, и как бы глупо не читалась та корочка невинности в его образе, он является вполне взрослым и сформированным человеком. Просто все взрослеют по-разному, и у кого-то в семнадцать в глазах уже перманентный след боли, а у кого-то в сорок до сих пор зависимость от шоколадных конфет с тягучей нугой внутри. Ким проворачивается в постели ещё пару раз, будто от этого его бессонница отступит. Он то стискивает одеяло крепче, то откидывает его в сторону, всё никак не смывая с себя обволакивающую теплоту. Пот проступает пятнами на его лбу, а парень даже не чувствует какую-то повышенную комнатную температуру, жаром давящую на тело. Он лежит в четвертом часу утра на широкой кровати в комнате с распахнутым настежь окном и утопает в мыслях. Хочется прохлады. Чону никогда не влюблялся. Так, чтобы до зависимости и скрежета зубов. Так, чтобы бегать за кем-то и наяву и во снах. Все его симпатии заканчивались на обоюдном согласии переместиться в горизонтальное положение и, возможно, как-нибудь сходить в суши бар неподалеку. Просто Киму почему-то этого было достаточно, и после пары встреч любое желание узнать человека поближе сходило на нет практически полностью. Оставалась лишь дымка жалости, которая порой заставляла соглашаться на «Может, сходим куда-нибудь ещё раз?» Это, возможно, немного обидно, потому что парень не мог похвастаться теми самыми первыми бабочками в животе и прогулками, когда тебя провожают после свидания до остановки, но в итоге вы, как идиоты, едете вместе ещё двадцать минут на автобусе, потому что просто хочется побыть вместе подольше. Чону смотрит в потолок на выключенный светильник и понимает, что его даже не придется включать, если парню приспичит сходить в туалет или заварить себе чашку кофе. Рассвет по-детски бесцеремонно ворвался в ночь и прогнал последнюю пугающую тень от горшка с фикусом, из-за которой Чону иногда не мог уснуть. Почему-то хочется думать о Лукасе. Чону переворачивается ещё разок, едва удерживаясь от порыва удариться лбом об изголовье кровати. Искать другие советы, как уснуть и выкинуть из головы бредовые мысли, он сейчас не в состоянии. Интересно, думает парень, злится ли Юкхэй сейчас за ту ночь на Чеджу. Размышляет ли он о том, как отвратительно себя вел пьяный Чону. Лежит ли он так же в три часа утра ни в одном глазу, убиваясь мыслями о парне, с которым связывает «только работа». Кореец вытягивает ногу из-под тонкого покрывала и истерично стягивает со стопы носок. Сейчас ему жарко и он бесится на тепло, оглаживающее тело, а через пару минут, замерзая, полезет к подножью кровати и будет на ощупь искать обиженный и брошенный носок. Чону настолько одинок, что теперь даже у его любимого полосатого бело-голубого махрового носка не будет пары. Парень запускает пятерню в отросшие рыжие пряди и чувствует себя чуть лучше, когда видит солнечных зайчиков, отраженных через зеркало на шкафу. Юкхэй такой сложный. Он гораздо сложнее, чем последняя задачка из экзамена по математике, который Чону завалил когда-то в школе. Он сложнее, чем вопросы, которые отгадывают знатоки в полуночной программе. Юкхэй словно лечение у людей, больных редкими заболеваниями — нет никакой гарантии, что у вас что-то с ним срастется, но руки аж зудят от желания попробовать. Чону поднимается с кровати и решает, что пытаться уснуть уже бессмысленно. Он медленно двигается в сторону кухни, шаркая одной босой ногой и протирая давно не мытый пол другим носком. Кофеварки у парня нет, да и он не особо похож на того, кто отличит разбавленный эспрессо от сваренного профессиональным бариста. Ким аккуратно вытягивает банку с растворимым кофе, отмеряя пару ложек и неминуемо высыпая половину на пол. Немного сахара, чтобы все было в равных пропорциях, и еле бурчащий из-за неожиданности чайник. Чону опускается за кухонный стол, подпирая подбородок запястьем, и думает о том, каким был первый поцелуй у Юкхэя. Перед глазами какая-нибудь брюнетка, обязательно самая популярная и красивая в параллели, и пустое школьное крыльцо, освещаемое слабыми уличными фонарями. Из высоких окон валит музыка, старшеклассники там, в танцевальном зале, весело скачут под самый новый трек какой-то известной мальчиковой группы, а робкий Лукас, хотя он, наверное, даже в школе скромностью не отличался, аккуратно придерживает за бледную ладошку свою первую девушку. Вот она в ответ аккуратно хихикает, и они медленно тянутся друг к другу, чтобы Чайник закипел. Чону, чертыхаясь, подпрыгивает на месте и проворачивает ручку, выключая конфорку. Недовольный носик чайника выступает за глупых старшеклассников, которые из-за столба наблюдают за милующейся парочкой и присвистывают, портя атмосферу. Ким признается, что даже не знает, в чьей роли бы хотел себя попробовать: девочки, скромно прижимающейся к чужой груди, или хулиганов, разрушающих романтику. Ему почему-то до скрипа зубов от не растворившегося сахара хочется видеть это разочарованное лицо Лукаса, которому обломали его первый поцелуй. В шесть утра трелью приятную умиротворенную тишину разрывает будильник. Он, очевидно, действует хладнокровно, не размениваясь на секундные позывы и разъедая барабанные перепонки одним единственным, но продолжительным звуком. Чону на этот момент находит себя уснувшим прямо за кухонным столом в компании недопитого кофе с противной застоявшейся пенкой и заключает, что был бы не прочь отдать свою первую влюбленность кому-нибудь вроде Лукаса. Бессонница оказывается лишь наваждением, и на деле парень ломает свой режим сна лишь из-за излишней взволнованности и помешательстве на ком-то с пухлыми губами и смуглой медовой кожей. Почему-то спустя от силы пару часов сна в некомфортном положении мозг уже по-другому воспринимает перспективу идти на работу и видеть там Юкхэя. Теперь парню по-настоящему неловко, и мысли о ночи на Чеджу неприятно усугубляют ситуацию. Собирая второпях вещи и разгребая шкаф, Чону застает свое отражение в зеркале дрожащим и с потными ладошками. Хотелось бы пошутить, но смеяться придется над собой. Разве нормально так волноваться перед очередным рабочим днем?х х х
— Иногда мне кажется, что у тебя нет мозга, — менеджер опускается в свое кресло, растирая переносицу и изо всех последних сил сохраняя самообладание. Он старается даже не смотреть в сторону Лукаса, чтобы не видеть то месиво, которое сейчас царит на его носу. — Мы не летим в Париж? Юкхэй вообще-то даже не понимает, как он сейчас должен разговаривать со старшим. Он растягивает слова, словно провинившийся ребенок, который знает, что виноват, но не считает проступок таким уже значительным. Не хватало ещё распинаться со слезами на глазах перед менеджером. — Размечтался. — Сонг Хе фыркает, вскидывая голову и вытягивая руку, словно он Ленин на октябрьской демонстрации. — Я лично прослежу, чтобы ты стоял перед организаторами, когда они будут снимать тебя с показов. Видимо, жизнь ничему не учит, да? Ничего, разок оплатишь ту космическую сумму за неустойку и уже по-другому будешь относиться к своему лицу. Юкхэй стиснул зубы, закатывая глаза. Менеджер, очевидно, не столько злится, сколько испуган. Они проработали вместе порядка пяти лет, и связь между ними слишком крепкая и хорошо налаженная, чтобы портить отношения из-за одного несчастного случая. Просто бывает, что и сорокалетнему мужчине может быть непонятно, как поступить в той или иной ситуации. Лукасу его даже немного жаль. Люди чаще всего недолюбливают тех, кто на них похож, поэтому он понятия не имеет, как бы сдружился с себе подобным взбалмошным двадцати четырех летним ребенком. — К чему этот цирк? Мне жаль, и я готов вернуть все деньги, но почему бы просто не отменить поездку? — китаец сделал шаг в сторону стола. Он обычно не лезет в организаторский процесс, но тут искра неуверенности в глазах напротив его вынуждает попытаться исправить свои ошибки. Объективно говоря, Юкхэй даже не понимает, зачем это делает. В бизнесе и организации мероприятий он разбирается так же, как и хоккеисты в христианстве, поэтому пользы от него тут, мягко говоря, не сильно много. Даже погода за окном сегодня какая-то траурная. Небо в серых оттенках без малейших проблесков голубизны, жуткий ветер и почти никаких туристов на центральных улицах. Этот день будто создан, чтобы лежать в кровати и слепо надеяться на лучшее. — Ты меня не понял. — Мужчина поднялся с места, повышая голос. — Нельзя просто так раз за разом нарушать контракт, отбиваясь деньгами. Такими темпами у тебя никакого заработка не будет. Думаешь, ты только себе этим разбитым носом планы обломал? Из-за того, что кому-то приспичило тебе вмазать, а я уверен, это было обоснованно, теперь организаторам придется в срочном порядке искать новую модель, всё твоё проработанное расписание с интервью и съемками полетит к чертям, а там под сотню подключенных людей. Посмотрел бы ты им всем в глаза. — Это форс-мажор, такое случается, — Лукас раздраженно запустил пальцы в челку, медленно вздыхая. С каждой минутой его уважение к менеджеру иссякало. — У профессионалов такого не случается. Попробуй узнать на досуге у менеджера Вонхо, подставлял ли тот его хоть раз. Ответ будет отрицательным. Тут Юкхэй замолкает. Никому не нравится, когда в пример приводят таких сомнительных личностей, которые на деле ничего не стоят. Разумеется, в глазах окружающих Шин Хосок не кто иной, как Дева Мария. Они с Лукасом работают приблизительно на одну аудиторию, но являются амбассадорами разных фирм, тут конкуренции не избежать. Просто Юкхэй работает чисто, а Вонхо зарабатывает репутацию попойками в компании тех же самых бизнесменов и дизайнеров. Он прогрызает себе место в любых показах, изрекая глупые шутки и закидываясь дорогим алкоголем. Своеобразный вампир, который только и делает, что высасывает из людей энергию и деньги: он не дает ничего взамен — только забирает. Так же как в свое время просто забрал у Лукаса два года его жизни, создавая иллюзию дружбы. — Чего ты сидишь? У тебя дефиле через, — мужчина для точности поднес к глазам запястье с циферблатом дорогих часов, — тринадцать минут. Машина снизу. Юкхэй отвел взгляд в нижний правый угол и поднялся с места, решая не говорить ничего сгоряча. Сам себе могилу выкопает в итоге. — Чону опаздывает сегодня, свяжись с ним. — Напоследок выдает Сонг Хе, когда парень уже надавливает на ручку двери. Лукас молча выходит из кабинета, подтягивая маску на до сих пор раздражающе зудящий участок переносицы. Если бы Юкхэй был на месте менеджера, то курил бы каждые полчаса. Он с невысказанным уважением к старшему за его крепкое здоровье и отсутствие вредных привычек спускается вниз, снова уплывая в мыслях. Почему-то именно за последние пару дней Лукас понял, насколько сильно хочет жить обычной жизнью. Хочет просыпаться временами во втором часу дня и пару минут растягивать мышцы на балкончике, мирно зевая и выглядывая в окно, чтобы узнать, какая сегодня погода. Родная бабушка такой вариант до сих пор крепко греет в душе и озвучивает каждый раз, стоит только внуку вернуться в Гонконг на отдых. Она говорит, что припасла небольшие запасы финансов, и что обязательно найдет парню место для работы. Юкхэй мечтательно улыбается себе под ноги, представляя себя в роли библиотекаря или официанта. Жить бабушке осталось недолго — это ясно как день, да и Лукас не в том возрасте, чтобы отрицать существование смерти. Теперь она уже не представляется тем темным силуэтом из симулятора жизни, где порой специально топишь героев, лишь бы увидеть эффектное появление особы в плаще с косой. Просто с каждым днем ему всё тревожнее писать маме и спрашивать, все ли дома хорошо. Китаец отчасти завидует тому же Чону, парень хоть и работает с ним в одной сфере, на том же графике, но его жизнь при этом остается полностью его жизнью. Чону может по желанию покрасить волосы и набить татуировку, и никто в этом мире не посмеет его за это наказать. Никто не заставит платить штраф за пользование своего же тела. Нет ничего страшнее, чем заработок, который зависит напрямую от того, как долго ещё твоя кожа будет сиять молодостью. Сам ассистент влезает в машину практически на том моменте, когда водитель убирает ногу с педали тормоза. Он как-то торопливо запрыгивает на сиденье рядом с Юкхэем и тянется за лентой ремня безопасности. Парень будто светится от волнения и не может усидеть на месте, избегая взгляда Лукаса. Мужчина спереди выезжает с парковки и встраивается в ряд машин, мысленно прогнозируя пробку. — Привет, — Чону щелкает ремнем и переводит взволнованный взгляд на парня рядом, пока его грудь неравномерно вздымается, — я забыл дома телефон, поэтому, как дурак, бежал за ним обратно прямо от станции метро, — по оправданиям видно, что Ким не врет, но почему-то от его искренности Лукас раздражается ещё больше. Не то, чтобы он так сильно не хотел его видеть сегодня, просто после того разговора с менеджером больше всего на свете хотелось бы молча и в одиночестве ехать по делам, утыкая взгляд в серое месиво за окном. — Мне все равно. Чону не обижается на такой агрессивный ответ. Он даже чуть выдыхает, потому что его слова не остаются проигнорированными. За последние пару дней он себя основательно извел мыслями о том, что теперь Юкхэй будет смотреть на него, как на мусор. Конечно, можно было бы понадеяться на то, что младший ничего произошедшего и сказанного не вспомнит, но если даже организм Чону впитал все детали, как губка, то, что можно говорить о трезвом человеке? — Слушай, я хотел кое-что сказать касаемо той ночи, — Чону опустил взгляд в путающиеся пальцы на коленях и попытался воспроизвести придуманную заранее речь. Она, конечно, была максимально слабой и проработанной за от силы десять минут, но альтернативы не намечалось, а импровизировать Чону не мастак. — Можешь говорить ещё более обтекаемыми фразами и повысить голос, чтобы водитель точно подумал, что мы трахаемся, и передал это всему агентству. — Юкхэй раздраженным баритоном забил Чону в угол, даже не переводя на него взгляд. Он всё ещё провожал глазами бегающие за стеклом многоэтажки и уделял парню рядом, кажется, не больше десяти процентов своего внимания. В это время водитель, который был человеком максимально тактичным и нападки Лукаса объективно не заслуживал, поднял панель, что разделяла его отсек от отсека пассажирского. Теперь в салоне даже не было слышно музыки, льющейся на радиоволне. Все пространство заполнило обтекаемое напряжение. — Я не хотел, чтобы кто-то так подумал. Мне просто нужно принести извинения за то, как я себя вел. Юкхэй наконец повернулся к нему, приспуская темную тканевую маску. Света в машине было немного из-за её глубоко серого цвета салона, но корейцу все равно было видно гематомы и царапину с бардовой корочкой по швам. Лукас и сам не понимал, зачем он сделал это. Возможно, чтобы показать, что не один Чону вел себя тогда сомнительным образом. — Что у тебя с носом? — Ким взволнованно повертел головой, пытаясь рассмотреть рану поближе. Небольшие кровоподтеки пугающе выделялись даже на смуглой коже парня. — Из-за тебя подрался. — Что? — пару секунд Чону пытался собрать весь бардак в голове в одну уместную фразу, но его хватило лишь на короткий вопрос. Сначала, конечно, всплыла идея посмеяться, потому что, возможно, младший в очередной раз решил просто подразнить ассистента, но его лицо было до того неприветливым и холодным, что шутка, казалось бы, неминуемо должна была быть про морг или чью-то мёртвую мать. — Шучу я, чего ты так дергаешься сразу? — Лукас пробежал глазами по чужим вздернутым бровям и грустно усмехнулся, — на меня коробка упала, пока тянулся к шкафу. Ложь с его губ слетела неосознанно. Почему-то сейчас она звучало так уместно и правильно, что Юкхэй на секунду перепроверил свои же воспоминания. Меньше всего на свете ему бы хотелось рассыпаться в подробных объяснениях, да и делиться своими проблемами, а с Чону такого тем более не избежать. Парень пиявкой прицепится к больному месту. Быть подбитым упавшей коробкой, по сути, звучит даже менее глупо, чем разбить нос после удара от лучшего друга. — Ты ходил к врачу? — Жужжишь как муха, — Юкхэй отвернулся обратно. — Тебе вечно нужно докопаться то до моей шеи, то до моего носа, — китаец никогда не умел различать заботу и реагировать на неё. Особенно в том отвратительном промозглом настроении, что тучей висело сейчас над ним. — Следи за собой лучше. Последнее предложение прозвучало слишком грубо, но Лукас произнес его со своим привычным настроем, не зная как иначе выразиться. Казаться соплей и переживать о ком-то не в его стиле, по крайней мере, пока Чону трезвый, парень этого делать не будет. У него какой-то выжженный пунктик в принципах, заклеймённый патриархатом. Какое-то время Ким неуверенно пробовал слова на вкус, пытаясь понять, хочет ли его по-настоящему задеть парень или делает он это уже по привычке. Заставить себя поднять ту тему снова было, казалось бы, выше сил Чону. Он чувствовал себя униженным, и с каждой секундой от таких мимолетных, уже привычных подначек со стороны младшего настрой улетучивался. — Мне жаль за всё, что я говорил и делал. — Человеческая натура так омерзительна и эгоистична на деле, потому что люди, даже когда извиняются и исповедуются, пытаются оправдаться, лишь бы не чувствовать весь стыд только на себе. Обязательно найдется кто-то, о ком подумаешь, а он-то не лучше меня, но в итоге всё снова сведется к обычному грамотному самообману. Чону устал от этого, — я поэтому обычно и не пью. — Забей, это твоё дело — пьешь ты, употребляешь ли, и в каких пропорциях это делаешь. Единственное, из-за чего тебе стоило бы переживать, это то, как твой друг, который лично тебя в чужую компанию завел, просто забил потом и занимался своими делами. — В притихшем голосе, казалось бы, даже не было обиды. Юкхэй говорил спокойно, потому что понимал, что не имеет права злиться. У него в голове до сих пор крутились сказанные в ту ночь фразы, которые вывалил на него расстроенный Чону. «Ты считаешь, что она правда любит тебя?» «Конечно, нет» «Зачем вы снова сошлись?» «Чтобы выскрести тебя из мыслей» Неужели Юкхэй будет со стороны выглядеть так же, если позволит себе разозлиться за Джонни? Чисто технически они в равных условиях. Лукас перевел взгляд на сидящего рядом парня и столкнулся с ним глазами. В аккуратном бледном лице читалось какое-то прозрение, и Юкхэй поспешил избежать его. Ему мерещилось, будто Чону читает его, как открытую книгу, но на деле парень лишь пытался разобраться в себе и своих личных скрижалях. До умения влезать в чужие головы корейцу ещё далеко. — Я переспал с Джонни, — это просто слетело с губ, словно, я сегодня завтракал яичницей. Чону чувствовал, как у него медленно поднималось давление, и почему-то порыв признаться в сексе по-пьяни с человеком, которого парень знал от силы пару часов, читался как необходимость, а не желание. Ким был словно провинившимся школьником, а Лукас — учителем, что знал о каждом промахе от прилепленной вопреки правилам жвачки до разбитого окна в спортзале. Чону не увидел в глазах напротив удивления. — Я рад за вас. Парни молча уставились друг на друга, каждый со своим немым вопросом. Оба не излучали никаких эмоций, но искренне надеялись получить их от собеседника. Почему-то жутко хотелось без повода закричать и устроить скандал, вцепиться в рукав или плеснуть водой в лицо. Юкхэй стиснул зубы, окончательно угасая: — Мы коллеги, — заключил он. И это было громче любых скандалов.х х х
Оставшиеся до поездки три дня прошли в сумбуре и постоянной суматохе. Менеджер с таким серьезным лицом разговаривал со всеми остальными людьми, задействованными в намечающемся показе в Париже, что могло сформироваться впечатление, будто он надеется, что организаторы проигнорируют разбитый нос Юкхэя. Ему до жути не хотелось терять возможных спонсоров, и он с каждым днем все сильнее раздражался, когда видел всё ещё красную переносицу Лукаса. По его мнению, очевидно, такие гематомы заживают за день. Парень выкроил себе время на посещение травматолога, и тот к великому счастью опроверг какие-либо серьезные повреждения и внутренние смещения. Юкхэю выписали гели для наружного применения и посоветовали по возможности пару раз в день пить успокоительные препараты и обезболивающие. Ко всему прочему добавилось кратковременное использование пачек с заморозкой, которые парень помнит ещё со спортивных секций в детстве. За все это время Юта так и не объявился, и это оставалось одной из серьезных проблем. Юкхэй стал все реже видеть Чону, потому что тот по каким-то причинам иногда выполнял работу за менеджера, оставаясь в офисе и разбираясь с бумагами. Лукас так и не решился у Сонг Хе спросить, чья это была инициатива. Настроение менеджера было слишком непостоянным, чтобы рисковать портить при этом свое. Лукас продолжал держаться, как любой другой взрослый человек, и только временами позволял себе слабости вроде падения на мягкий диванчик в коридоре между занятием по актерскому мастерству и английскому. Нервная система держалась на плаву только за счет выписанных врачом успокоительных препаратов и собственного мужества. Юкхэй уже даже не реагировал на чужие наигранные возгласы сожаления, когда кто-то замечал его разбитый нос. Теперь даже неприкрытая ухмылка проходящего мимо Вонхо не вызывала агрессии и раздражения, Лукас слишком устал и был пуст на эмоции. Больше всего он боялся остаться наедине с собой, чтобы не начать пересчитывать свои ребра и обдумывать жизнь, до которой докатился. На утро вылета парень забыл дома паспорт, поэтому прибыл в аэропорт позже, чем менеджер. Он поднимался по эскалатору к нужному окошку регистрации, прижимая к себе ручку чемодана и еле удерживая глаза открытыми. Спать хотелось настолько сильно, что он пропустил мимо глаз красоту аэропорта Инчхона, которой обычно всегда восхищался. Юкхэй проскользнул мимо высоких серебристых балок, похожих на контрфорсы, и наткнулся взглядом на силуэт того самого недовольного мужчины, к которому шел. Каждый раз, когда они летели в Европу, менеджер надевал коричневое пальто. Этот факт уже был своеобразной аксиомой: чем-то вроде голубого неба и зеленой травы. — Выглядишь так себе, — менеджер встречал как обычно с дружелюбием в голосе и распростертыми объятьями, рассыпаясь в комплиментах. Юкхэй подумал, если меня позовут когда-нибудь на твои похороны и попросят произнести речь, скажу, сдох и сдох, чего бубнить то. Так они и обменялись милостями, придерживая чемоданы у стойки очереди на регистрацию. Чону предсказуемо опоздал, но выглядел так свежо и взволнованно, что Сонг Хе даже подтянул уголки губ вверх. Юкхэй решил не реагировать, перепроверяя наличие успокоительных и, на крайний случай, рецепта для них. Заснуть на борту, к сожалению, так и не посчастливилось. Лукас лишь устало вцепился взглядом в облако за фюзеляжем и отправился назад во времени, мучая себя мыслями. Мешки под глазами по цвету уже соотносились с, к счастью, заживающим носом. Только вот видеть этот нос в отражении с каждым днем парню было всё тяжелее. Юкхэю почему-то казалось, что чем больше проходит дней, тем меньше остается шансов вернуть всё на круги своя. Собственные слова с каждым переосмыслением звучали в голове всё грубее, а одиночество, которое было с парнем всегда, сейчас ощущалось как никогда болезненно. Лукас боялся пересчитывать свои проблемы, потому что они от этого словно множились. Потеря лучшего друга из-за публичного скандала, причиной которому стал не кто иной, как мирно сопящий через пару рядов ассистент. Тот же Чону, из-за которого Лукас не может нормально работать. Сорванные показы, слухи по агентству, всё ещё не найденная новая квартира. Юкхэй будто жил со всем этим грузом, только и выжидая момента, чтобы тот окончательно задавил его со всех сторон и превратил в прессованный металлолом. Он чувствовал себя виноватым во всех мировых землетрясениях, потому что казалось, что именно его ошибки эффектом бабочки портили жизнь окружающим. Парень выпил ещё пару таблеток, намереваясь расслабиться. Он глазами нашел расслабленное во сне лицо Чону и позволил себе на нем задержаться подольше. Тепло медленно растеклось по грудной клетке, и Юкхэй подумал о том, что если бы он мог вернуться в ту ночь на Чеджу, то ни за что бы не вышел из комнаты и не позволил бы заглянуть туда пьяному Джонни. В лице Чону Лукас всегда находил то, что заставляло его чувствовать себя холодным сухарем. Природная дружелюбность и впечатлительность наверняка привлекали окружающих к парню. Яркая солнечная улыбка взамен на подколы и критику — если бы Чону исполнил свою мечту, то аудиторию поклонников он бы набрал недопустимо быстро. Ким создан, чтобы получать любовь. Ему хочется писать стихи, приносить пакеты с медикаментами, когда заболеет, его хочется целовать в лоб и прижимать к себе, стискивая в объятьях. Чону — тот, кто разрешает конфликты. Лукас — тот, кто их создает.х х х
Таблетки, очевидно, имеют побочные эффекты. Юкхэй замечает за собой ухудшение памяти, и временами днем даже не может вспомнить, чем завтракал. Его нос благодаря использованию геля заживает с тройной скоростью, но этого все равно оказывается недостаточно, чтобы парня допустили до съемок или показа. Тут даже стилисты мотают головами и говорят, что в ситуации нет ничего страшного — у них полно запасных моделей. Лукас не реагирует. Он мертвой куклой двигается вслед за менеджером по огромным павильонам, заполненным людьми под завязку, и выслушивает очередные обвинения. Рабочая атмосфера и запах лака для волос больше не чувствуются чем-то родным для парня, он видит себя лишним винтиком, который при повторной сборке забыли всунуть в механизм. И вот вся система продолжает работать как часы, а он в стороне покрывается ржавчиной и является жертвой обстоятельств. Незаменимых нет. Сон по семь часов в день почему-то оказывается все равно недостаточно полноценным, и Юкхэй временами вырубается прямо в такси, ударяясь головой об боковое стекло и впадая сразу в глубокую фазу сна. В конце концов, менеджер находит у него в номере почти пустой блистер успокоительного и заставляет проблеваться, настрого запрещая повторно употреблять эту дрянь. Юкхэй как-то нездорово медленно выдыхает и кивает болванчиком. После опустошения желудка парень снова засыпает на пару часов, а Сонг Хе ничего непонимающему Чону предлагает гулять по Парижу и наслаждаться достопримечательностями. Первые пару дней парень даже ведется, думая, что его помощь просто не нужна. Рабочая поездка перерастает в какой-то день сурка, и менеджер пренебрегает своими грубостями и прекращает постоянное давление на модель. Лукас не покидает номер порядка трех дней подряд, даже вопреки предложению вернуться в Сеул. Пустота во взгляде напротив и хилость всего организма на полном серьёзе начинают пугать мужчину, и к парню вызывают врачей. Едва найденный фельдшер, который слабо понимал английский, советует отправить парня на психиатрическое обследование и желательно перед этим дать ему прийти в себя. В бланке даже не находится нужного пункта, поэтому мужчина вписывает в дополнительные сводки переутомление и исчезает из номера, как добрая фея из сказки про принцесс. Чону, которого всё это время держали в неведении, пробивается в номер Юкхэя и застает его на корточках возле унитаза с красными глазами. Тело крупно прошибает, и китаец не двигается, лишь изредка отрывая взгляд от кафеля и спотыкаясь им об незваных гостей. Он настолько не в себе, что даже не отреагировал бы, если бы кто-то достал камеру и стал его исподтишка снимать. Пару таких кадров, и карьера парня по щелчку пальцев полетит в унитаз. Его заделают наркоманом и умалишённым, а всех фанатов заставят смотреть на своего же идола сверху вниз. Чону так и замирает на месте на десять минут, практически не замечая каких-то изменений — ему почему-то кажется, что сейчас, за пару секунд, всё точно вернется на круги своя. Юкхэй поднимется с колен, умоется и снова пошутит что-то про ассистента, что-то такое привычное и не столько оскорбительное, сколько заживляющее. Кореец делает пару глубоких выдохов и с полностью пустой грудью вылетает из чужого номера, неконтролируемо начиная рыдать. Он всегда боялся Лукаса, но видеть его скрюченным и разбитым оказывается страшнее в сотни раз. Где брать надежду на лучшее, если последние и самые сильные люди безвольно падают в ноги пешкам, являясь ферзями? Чону стирает слезы трясущимися руками и сидит в своем номере с включенным светом до глубокой ночи, даже не глядя на романтичные пейзажи за окном. Он лишь вздыхает, на пару секунд замирает в одном положении, а после снова растирает веки до переливающихся пятен под ними и раздражения кожи. Ему больно. Им больно. На утро номер Чону уже пустует, он пролетает мимо ресепшена со скоростью света, и даже след его аромата внутри едва выйдет уловить. Парень, прихватив свои последние деньги, ищет на карте самые недорогие магазины, не желая тратить последние сбережения, и арендует самокат на бульваре неподалеку от отеля. Он проскальзывает между людьми, отталкиваясь от земли носком левой ноги и подставляя лицо под переливающийся золотой солнечный свет. Тут он, наконец, понимает себя. Понимает, насколько ценен этот день, когда он, не задумываясь, пробегает по магазинчикам, заглядываясь на близлежащие пекарни и счастливых детей. Улыбка на лице парня настолько яркая и миролюбивая, что в очереди с ним пытается познакомиться миловидная девушка. Он аккуратно и на ломаном английском извиняется перед ней, признаваясь, что приехал сюда лишь на короткий срок. Ближе к трем часам дня уже уставший парень возвращается в отель и, поднимаясь на нужный этаж, минует коридор со своим номером. Он оказывается под дверью Лукаса, набирая нужный код и проникая внутрь уже без какого-либо стыда. Тяжесть на сердце сразу грузом тишины намеревается стереть счастливую улыбку с лица, но кореец через силу подтягивает уголки губ, заглядывая за углы и находя Юкхэя сидящим в кресле на небольшом пристроенном балкончике. Парень улыбается, мысленно довольствуясь тем, что Лукас не спит и, по крайней мере, способен наслаждаться голубым небом. — Погода просто неописуемая, — Юкхэй не оборачивается на его голос, но Чону вновь не сдается и двигается ближе, опираясь на косяк дверного проема. Профиль Лукаса. Его мешки под глазами. Растрепанные и не мытые волосы. Давно дотлевшая прямо до фильтра сигарета, которую он всё ещё сжимает в бледной руке. Парень будто даже не дышит, и ассистент неуютно переминается с одной ноги на другую, чувствуя себя рядом с экспонатом кунсткамеры. — Мне нужна твоя помощь, — голос сбивается, и Чону вздрагивает, признавая, что сдал позиции. Его холодком пробивает от того, что по ощущениям он говорит с восковой фигурой — словно в фильме ужасов, который потом будет преследовать парня во снах, не отпуская. — Я себе помочь не могу. И это абсолютная правда. Слова, которые даются Юкхэю с едва накопленной за сутки энергией, будто через пальцы просачиваются и эхом отдают от широких улочек снизу. Там, снизу, веселые люди, не стягивающие улыбок, фотографируются у атрибутов Парижа. Они счастливы и живут моментом, радуясь каждому вздоху. Тут, сверху, на холодном балконе Лукас не может выкинуть последнюю сигарету, потому что не в состоянии даже купить себе ещё. Он чувствует себя жалким и слабым, блюет из-за ненависти к себе. Тут, наверху, нет даже намека на тепло и счастье, но Чону всё ещё прижимается плечом к дверном проему, и он наверняка неправильно расставляет приоритеты. — Я очень хочу сфотографироваться у Эйфелевой башни. — Чону врет. И что самое главное, он знает, что Юкхэй не поверит. Фраза звучит как детская отмазка, придуманная за долю секунды, и это заставляет Лукаса перевести взгляд на ассистента. Он думает, что его держат за дурака. И да, его действительно держат за дурака. Ким дышит такими резкими порывами, словно впервые сталкиваясь взглядами с Юкхэем. Он видел в его глазах в свое время всё, что угодно: заботу, прикрытую наигранной злостью; насмешку; волнение. Он видел всё, но жутко боится сейчас наткнуться на пустоту. — Сделай селфи. — Сюйси, — запретный прием, — пожалуйста, ради меня, прими душ, переоденься и выйди на улицу через два часа. Я буду ждать в кафе через дорогу. Я буду очень сильно ждать. — Парень на последних силах и тонкой нити выдержки, едва не умоляющим тоном, проговорил отрепетированную речь и медленно последовал к выходу, готовясь принять в спину даже летящие ножи. Он шел так смиренно, что, казалось, точно знал, что делает. За хлопком двери последовал привычный порыв сквозняка, который словно атлантический коридор соединял теплый воздух из стен отеля с прохладным Парижским ветром. Лукас опустил давно потухший фильтр в стеклянную пепельницу и медленно поднялся с места. Ему понадобилось полтора часа, чтобы заставить себя выстоять под горячими струями воды в душевой кабине и найти любой более менее приличный, подходящий по погоде комплект одежды. Юкхэй смотрел на себя в зеркало, как на идиота, но утешался мыслью, что если сейчас он покидает просторы уютного номера зря, то он хотя бы сможет купить снизу пару блоков сигарет, чтобы вынести вечерние сумерки с привычной расслабленностью. Почти пустующий организм на никотин реагировал отталкивающим образом, и после пары затяжек приходилось снова плестись к унитазу, чтобы скрючиться на плитке пополам и подобрать себя за коленки. Кафе через дорогу оказывается даже неприлично тихим, оно либо слишком дорогое для приезжих, либо готовят здесь непереносимо ужасно. Парень опускается за какой-то ближайший столик в тени красивого белого абажура на светильнике и пытается не подпускать к себе официантов, каждый раз, молча, отводя от них взгляд. Спустя полчаса Лукас разочарованно проверяет время уже практически каждую минуту, Чону опаздывает и опаздывает неприлично. Юкхэй на секунду позволяет себе подумать о том, что это всё было лишь обманкой по просьбе менеджера, но потом осекается и решает не делать поспешных выводов. Поступает он в какой-то мере очень даже мудро и не свойственно себе. — С вами можно познакомиться? — чужой голос врывается в черепную коробку Юкхэя трелью, и он раздраженно отмахивается, привычно не реагируя. А потом вдруг не понимает, с каких пор с ним пытаются познакомиться в Париже, разговаривая на корейском языке. Парень разворачивается и застывает. За его столиком сидит парень с до жути знакомыми чертами лица, все такими же светящимися глазами, но абсолютно другим непривычным образом. — Что за спектакль? — Лукас смотрит на блондинистый парик, слишком натурально сидящий на голове Чону, и едва сдерживает порыв засмеяться. Уголки губ неловко растягиваются шире, и Юкхэй хрипло усмехается, как всегда, но с присущей Парижу уникальностью. — Меня зовут Зевс, — Чону вытягивает свою аккуратную бледную ладошку вперед, и висящая на нем атласная белая рубашка аккуратно вздрагивает под порывом теплого ветра. — Мне двадцать пять, я живу в Париже, но мечтаю вернуться на родину в Корею. Я художник, поэтому мы абсолютно точно не коллеги. И тут Лукас смеется. Он вздрагивает, пожимая протянутую и уже знакомую ладонь, будто заново знакомясь с кем-то давно родным. — Льюис. Мне двадцать четыре, я проездом в Париже всего на пару суток, потому что потом пущусь в свое кругосветное путешествие на любимом белом Кадиллаке. Я безработный, поэтому мы абсолютно точно не коллеги. — Он понял и принял правила игры, хоть та и казалась немного абсурдной. — Ну что, Льюис, показать тебе Париж? — парень поднимается с места, и Лукас с восхищением разглядывает его облик. Длинные рукава рубашки идеально закатаны под тонкие предплечья, широкие белые брюки из другой ткани сидят на худой фигуре Чону просто непередаваемо прекрасно. Парень выглядит, словно принц из какой-то сказки. — У меня вроде как нет выбора. Солнце будто начинает светить ярче, а веселая музыка из кофеин уже не так раздражающе портит тишину и девственный шелест высоких остриженных кустов. Зевс плавной походкой скользит между кучками приезжих туристов, те выглядят уставшими и измотанными. Их фотоаппараты уже полностью забиты снимками неба, а рюкзаки за спинами расталкивают прохожих, объемом просто дублируя своих хозяев. Лукас пытается поспевать за старшим, иногда намереваясь прихватить его за запястье, чтобы не убежал. Парень легкой походкой скользит по улочкам, будто убегая, а не прогуливаясь. Юкхэй вновь прибавляет шаг, равняясь с Зевсом в считанные секунды, и понимает — у парня всё просчитано до мельчайших деталей. Сейчас он летит с непривычной торопливостью, чтобы окончательно пробудить убитый организм Лукаса. — Это Мадлен, — Зевс замирает на месте, с неподдельным восхищением вглядываясь в возвышенный храм, на который они наткнулись, едва миновав пару улочек, — церковь. Постройка выглядит как часть комплекса Афинского Акрополя, и вычурные барельефы на фронтоне с божественными фигурами моментально утягивают на себя всё внимание прохожих, что торопливо минуют тротуар, дабы увидеть достопримечательности более значительного характера. — Двадцать восемь ступенек в рай, — с одной улыбкой выдает Зевс, указывая на подъем, по которому медленно взбирались люди. Льюис так и не понял, знал ли старший этот факт изначально или он по-детски успел пересчитать каждую плитку. В глазах напротив горела неподдельная гордость знанием этого факта, и китаец едва удержался от саркастичного позыва похлопать. — Ты верующий? — Я верю в себя, этого должно быть достаточно, — парень весело развернулся и двинулся дальше по улочке, будто не давая туристу ни секунды на лишние мысли. Он как бабочка опускался на чужие ладони, позволял себя мельком разглядеть, а потом снова упархивал, заставляя с сачком преодолевать лужи и ямы, лишь бы повторно вдохновиться яркими переливами чужих крыльев. И Льюис велся, плетясь следом, временами прибавляя шаг, временами срываясь на бег. Тихие улочки под плоскими подошвами кед, пролетающие мимо переплетающиеся ароматы прохожих вкупе с их солнечными улыбками — Юкхэй никогда не видел Париж таким. Для него Франция лишь в самых профессиональных стилистах, вкусном кофе между съемками и шпыняющих мимо репортерах. Впрочем, как и любая другая страна. Лукас нечеловечески завидовал Льюису, для которого город станет ассоциацией к грациозности, эстетике и шаловливому ветерку в рукавах. — Я люблю мороженое, — парень замер на месте возле небольшого уличного холодильника с красивой девушкой за прилавком. Зевс с довольной улыбкой кивнул младшему, будто радуясь такой детской и простой черте его характера. Он не говорил того, что должен был. Парень не просил подождать до любого другого кафе, потому что знал, что организм Юкхэя нужно заполнить здоровой едой, а не перекусами и снэками. Он не трогал младшего, потому что позволял ему почувствовать себя обычным человеком с правом мерить город под подошвой и не стирать сладкое пятно от черничного щербета с подбородка. Парень легко кивнул, заглядываясь на бледное, но счастливое лицо собеседника. Он не злился ни на что, ни на темно фиолетовый след, который Льюис оставил на его новой рубашке, когда пытался привлечь внимание. Ни на нежелание подкидывать купюру в чехол уличного музыканта. Он видел во всем этом Льюиса и чувствовал себя неимоверно счастливым. Зевс замер возле Эйфелевой башни, когда они, спустя приблизительно два часа, пересекли Сену. Достопримечательность, которую он видел прежде лишь в уменьшенной копии в формате брелка. Сейчас он стоит перед могущественной постройкой и не может сомкнуть губы то ли от желания издать что-то нечленораздельное, то ли от желания торжественно и прозаично не проронить ни слова перед башней. Парень глубоко вздыхал, не обращая внимания на просто запредельное количество туристов вокруг. Люди смеялись, фотографировались, а Чону молчал, чувствуя, что не заслуживает всего этого. Чону восхищался своей исполненной мечтой, Лукас — им. Два силуэта посреди моря людей. Два одиночества. Зевс вздрогнул, когда услышал щелчок за спиной. — Ты чего? — Я заснял тебя. — Парень как-то взволнованно улыбнулся, быстро убирая телефон обратно в карман. Он даже не соврал, выдавая что-то вроде, я фотографировал башню, а ты попал случайно. Фокус на снимке абсолютно точно настроен не на легендарную высотку. — Давай я сфотографирую тебя тоже, Льюис, — выдал мило Зевс, обходя младшего. — У меня предостаточно фотографий. — Я не буду отправлять её тебе, она останется у меня, может, когда-то захочу написать портрет, когда ты уже будешь пересекать Атлантический океан, — парень чуть опустился, аккуратно поднимая телефон и настраивая ракурс. Они были до прозаичности честны друг с другом. Как люди, которые действительно виделись в первый и последний раз. — Повешу на стену к остальным фотографиям своих туристов. Парень в паре метров от него усмехнулся, вытягивая длинные ноги и откидывая голову назад. — И какой у тебя стаж, как у экскурсовода? — Без трех минут четыре часа, — платиновые пряди парня взволнованно перебегали под ручьем из теплого ветра. Он пальцем заправил волосы за ухо, чтобы те не мешались, а Льюис влюблялся в каждое движение, жадно глотая его глазами. Время тянулось, словно патока, и парни, решив отдохнуть, завернули на торговый бульвар, беглым взглядом изучая небольшие прилавки. Барахолка, по своей сути, растягивалась на целую улицу и по ассортименту содержала всё, начиная с самодельных глиняных украшений, заканчивая клетками с испуганными жизнью хамелеонами и игуанами. Мамы еле оттягивали детей от таких торговцев, предупреждая о возможности лишиться пальцев из-за излишней любопытности, но те лишь включали свой привычный режим вымогательства и устраивали истерику посреди улицы. Десятки таких ребят в унисон создавали что-то вроде симфонии, где каждый по-своему, на своем языке, но все об одном. Зевс заинтересовался самодельными гребешками для волос, которые выделывала миловидная старушка с ярким розовым ободком на голове. Льюис уплыл вместе с толпой, замирая рядом с уличным художником, который мог воплотить его мечту. Молодой парень, сидя на раскладном стульчике под раскрытым зонтом для пляжа, выдавливал хну аккуратными линиями и вычерчивал необходимые эскизы на коже всех желающих, получая взамен лишь чисто символическую плату в виде одного-двух евро. Льюис аккуратно закатил рукав черной футболки и пристроился рядом, разглядывая картинки с вариантами. Чужое горячее дыхание на шее он почувствовал, когда перелистывал уже седьмой разворот и был почти уверен в своем желании нарисовать определённого маленького ангелочка с первой фотографии. Его удерживала лишь мысль о какой-то недопустимости того, что он, парень с широкими крепкими бицепсами, будет ходить по улице, демонстрируя окружающим детский силуэт купидона. — Вау, выглядит очень мило, — Зевс приподнялся на носочках, опираясь на чужое плечо и заглядывая в альбом, чтобы похвалить выбор парня. Льюис никогда ещё не чувствовал себя настолько счастливым и свободным как в ту минуту, когда художник с улыбкой аккуратно выводил на нем рисунок хной, а напротив стоял ярко улыбающийся Зевс и смотрел так, словно китаец — единственное, что сейчас существует в мире. Три гребешка, купленных без какой-то конкретной цели, и яблоко в карамели на палочке — Зевс. Огромный отпечаток собственных зубов на чужой сладости, детские красные очки с молнией Маккуин на оправе — Льюис. Закат, отражающийся в спокойном течении Сены — Льюис и Зевс. Красный диск солнца медленно исчезал за старинными красивыми зданиями, догорая вместе с уже давно дотлевшим Собором Парижской Богоматери. Парни молчали, наслаждаясь все ещё крупной кладкой камня под ногами и частыми ударами сердца. Они возвращались обратно к отелю, временами размениваясь на какие-то глупые комментарии и ленивые смешки. Лукас напрочь забыл о былом желании купить сигареты, да и не придал бы этому значения, если бы вспомнил, когда они с Чону стояли уже на нужном этаже. — Из моего окна видно закат, — сказал то ли Зевс, то ли Чону. Солнце уже давно опустилось за горизонт, да и виды у парней из номеров были абсолютно идентичными, но Юкхэй радостно кивнул, принимая предложение. Ни да какого заката дело, увы, не дошло, потому что парни прижались друг к другу, стоило только двери захлопнуться за их спинами. Лукас жадно обнял руками чужие ребра, губами буквально поедая старшего. «Меня зовут Зевс. Я художник, поэтому мы абсолютно точно не коллеги». «Я Льюис. Я безработный, поэтому мы абсолютно точно не коллеги». Собственный голос уже с какой-то насмешкой отражался в голове, когда Чону закинул руки на плечи китайца и привстал на носочки, чтобы прижаться ближе. Они буквально прилипали друг к другу — Лукас чувствовал грудью пуговицы шелковой рубашки старшего, но хотелось ещё ближе. Отрицательный полюс магнита — Лукас. Положительный — Чону. Вселенское притяжение — Лукас и Чону. Мягкие губы корейца как влитые подходили к губам Юкхэя, и он, через силу заставив себя оторваться, наполнял опустошенные легкие воздухом и оставлял короткие поцелуи-бабочки в уголках чужих губ. Лукас аккуратно рукой поддел парик, стискивая его с головы и обнажая рыжие пряди. Он просто не мог позволить себе пропустить это в процессе поцелуя с привычно закрытыми глазами, поэтому медленно сделал шаг назад от парня и в последний раз осмотрел Зевса, прежде чем вернуть себе того, по кому успел соскучиться. Юкхэй опустил голову, так как был немного выше, и трясущимися руками принялся расстегивать каштановые пуговицы. Одну за другой, не упуская из виду лицо взволнованного парня и его опухшие губы. — Мы попробуем? — Чону медленно вытянул вопрос, который глодал его изнутри весь этот день. Он просто не знал, как подступиться, не знал, как правильно сформулировать. — Как Льюис и Зевс или как Чону и Лукас? — Юкхэй расправился с последней пуговицей и поддел рубашку, скидывая её с чужих плеч. Мягкими поцелуями парень очертил всю линию чужих ключиц, аккуратно чмокая в губы, чтобы старший не заскучал. — Какая разница? Китаец замер, находя лицо Кима немного озадаченным. Ассистент боялся, что ситуация повторится, что они опять дадут слабину, а на утро Юкхэй включит свою любимую песню о том, что они коллеги. Меньше всего на свете он хотел бы оказаться простой игрушкой и, рассыпаясь по ночам, собирать себя по частям на следующий день. — Боюсь, что мне не нравится Зевс, — Лукас расслабленно подтянул вверх уголки губ, — он та ещё ветреная особа. Наверняка, Льюис у него такой не первый, и он сбежал бы вечером, довольствуясь флиртом. Художники все такие. — Парень наладил связь взглядами с ассистентом. — Да и с Зевсом у меня бы ничего всё равно не вышло, даже при желании. Я, по-моему, влюбился в другого. Чону мерно втягивал ночной уличный воздух, что через аккуратную щель приоткрытой форточки, проникал тонкой нитью в номер. Он выжидающе смотрел в лицо напротив и, казалось, не нуждался в том, чтобы его раздели. Чувства уже обнажены, озвучены и выловлены вперемешку со свистом проезжающих под окнами машин. — А я, кажется, влюбился в Льюиса. В простого парня, который со страстью смотрит на мороженое, ловит висящие в воздухе пушинки руками и дразнит прохожих детей. Они так и смотрели друг на друга, аккуратно держась дрожащими пальцами, будто рискуя упустить момент. — И что будем с этим делать? — спросил Юкхэй. — Будем пробовать. Чону аккуратно накрыл чужую щеку своими белоснежными пальцами и привстал, чтобы покрыть нежными поцелуями заживающий нос. Он уткнулся своим лбом в чужой и, глубоко дыша, подцепил подол футболки Юкхэя, поднимая его вверх. Лукас послушно откинул черную футболку на пол к рубашке Зевса, и, уже не пытаясь сдеживаться, резким порывом подхватил парня под бедра, перемещая на широкую кровать и подминая под себя. Чону сначала пытался вмешаться и как-то помочь, вытягивая пальцы и касаясь ими ремня на своих брюках, но младший правой рукой соединил его запястья и закрепил над головой, заставляя прогнуться и сдаться. Юкхэй уткнулся носом в зону паха на белых брюках и услышал приглушенный стон сверху: он прямо через ширинку потерся о чужой член, упиваясь волнением и дрожью, что постепенно овладевали парнем под ним. Китаец левой рукой аккуратно расстегнул пуговицу и медленно оттянул бегунок короткого отрезка молнии, чтобы стянуть ненужную ткань с аккуратных узких бедер. Узел медленно скручивался в низу живота, и Чону, пряча раскрасневшееся лицо в сгиб локтя, позорно подался вперед бедрами, когда младший стянул с него бельё вместе со штанами. — Какой же ты красивый, — Юкхэй смотрел на полностью обнаженного парня и не знал, с чего начать. Он хотел всё и сразу, но в голове мигала лампочка, предупреждающая о необходимости быть нежным. На белоснежной коже не было чужих следов и меток, и Лукас, как-то непреднамеренно вспоминая, что Джонни тоже не так давно наслаждался этой картинкой, сразу впился во вбухнувшие соски парня, вбирая их в рот и оттягивая. Несильно прикусил зубами. Чону вскидывало на месте, и он больше всего на свете боялся позорно кончить прямо во время таких поддразниваний, ибо стоявший колом член уже начал выделять смазку. Лукас прикусил натянутую кожу чуть выше груди и по сторонам от ключиц следом, он не был собственником до мозга костей, но почему-то сейчас желание оставить свою метку заставило его воспользоваться моментом. Он медленно чуть отодвинулся от изголовья и прижался губами к напряженному члену, выискивая под веками старшего такую желаемую несдержанность. Он приоткрыл рот, языком очерчивая чужую плоть и лишь слегка задерживаясь на головке, чтобы поддразнить. Кончиком языка парень специально игрался с нежной и чувствительной кожей, получая неимоверное удовольствие от чужих всхлипов. Чону не выдерживал. Его ноги от возбуждения давно не стояли на месте, и он лишь выгибался в спине, пока младший, наконец, не освободил запястья. Ким, глубоко дыша, нашел глазами чужое лицо, а после спустился вниз, заостряя внимание на длинных пальцах Юкхэя, расстегивающих собственную ширинку. В происходящее было сложно поверить. Младший приподнялся с кровати, чтобы стянуть с себя джинсы и боксеры, а после вновь подобрался к парню, руками оглаживая его ребра. Чону не мог не смотреть на чужое тело. Юкхэй выглядел как Аполлон, и его мышцы, бегающие под кожей накаченных рук, заставили старшего приподняться и прижаться губами к плечам, очерчивая каждый изгиб бицепса. Он самостоятельно развернулся на месте, утыкаясь лицом в подушку и согнутые локти, пока младший гладил его пятую точку и, сжимая, приказывал её немного выпятить. Старший повиновался, пытаясь удержаться на дрожащих коленях. Получалось из рук вон плохо. Это бы рано или поздно произошло. По-пьяни, со злости или по большой любви — их губы все равно нашли бы друг друга, и тела соединились воедино. Потому что оба парня понимали безысходность своей участи, оба знали, что держат друг друга на опасно близком расстоянии. Лукас раскатал резинку по напряженному члену и вернулся к заднице Чону, восхищенно впитывая вид глазами. Мягкая светлая кожа, грубая линяя позвоночника, худые плечи. Юкхэй чувствовал себя владельцем бесценных просторов, мнил себя королем, который добился-таки своей короны. Он аккуратно протолкнул один палец внутрь ануса парня, другой рукой придерживая его за бедра. Чону мычал в подушку, пытаясь заглушить болевой стон. Он не дергался обратно и не критиковал младшего — он всецело ему доверял и знал, что не получит удара со спины. Горячие слезы скапливались в уголках глаз, когда он, жмурясь, принимал новые пальцы. Фаланги у Лукаса были длинные, и его красивые руки, по мнению Кима, заслуживали таких же комплиментов, как и тело или лицо. Он бы вообще всего Юкхэя обсыпал комплиментами, если бы додумался до этого в нужной ситуации. — Ты готов? Все в порядке? — Лукас аккуратно и мягко гладит чужую спину, которая с непривычки сначала вздрагивает под горячими касаниями. — Я, — Чону будто просыпается, забывая о боли. Он аккуратно придвигается к изголовью, чтобы развернуться. — Хочу видеть тебя. Лукас улыбается, наклоняясь к лицу парня, чтобы мягко поцеловать. Потом аккуратно губами же размазывает соленые дорожки, будто извиняясь за причиненную боль. Парень входит, а Чону выгибается сильнее, сгибая ноги в коленях. Полноценно войти за один рывок не получается, и Ким хватает младшего за плечо, пытаясь чуть притормозить. — Ты самый прекрасный человек в мире, — заключает Юкхэй и, чувствуя, что парень, наконец, обмякает, начинает неспешно двигаться. Рывки выходят сначала не ритмичными, а лицо Чону перекашивается от боли даже при нежных движениях. На привыкание уходит около пары минут, после чего младший позволяет себе ускориться. Толчки выходят все жестче и грубее, и изголовье кровати начинает стучать об стенку номера. Ким следует порывам и сам старается насаживаться глубже, хватаясь за плечи Лукаса и царапая их. Старший стонет во весь голос, не сдерживаясь, и у Юкхэя окончательно сносит крышу. Он переворачивает парня на бок, заставляя его приподнять одно бедро и начиная жадно вбиваться в худое тело, сжимая кожу под пальцами до покраснений. — Я сейчас, — Чону вздрагивает всё крупнее, когда младший находит простату и специально давит на нее, продолжая вбиваться в своем собственном ритме. У парня под глазами вспышки звезд, и ему кажется, что ещё чуть-чуть, и он потеряет сознание. Но этого не происходит ни на первый оргазм, ни на второй. Чону не успевает кончить, как Лукас решает сменить положение, да и откровенно всеми силами оттягивает оргазм. Спустя пару часов кореец уже обессиленно сжимает между пальцами покрывало. У него не получается двигаться вместе с парнем, и он немного чувствует себя бревном, но никто не предупреждал, что Юкхэй не умеет останавливаться. На третий оргазм Чону из последних сил сползает с его члена, чувствуя всё ещё хлюпающую изнутри теплую сперму. Он падает на спину, глядя в потолок и пытаясь успокоить сердцебиение. Лукас подползает ближе, и Чону уже начинает бояться за свою задницу, но тот просто мягко целует в висок и сгребает в теплые объятья. — Спасибо. — Ты всегда, — вдох, — благодаришь людей, — вдох, — за секс? — Нет. — Юкхэй расслабленно утыкается носом парню в шею, улавливая нотки своего парфюма и улыбаясь довольным котом. — Я благодарю тебя за этот день. Благодарю за то, что ты не разочаровался во мне. А потом Чону всё же не сдерживается и начинает бесшумно плакать, когда Лукас рядом окончательно проваливается в сон. У него перед глазами снова картинка туалета, разбитого Юкхэя и его изнуряющей пустоты. Чону вздрагивает параллельно своим всхлипам, подушка под ним начинает намокать, поэтому он поднимается с места и, еле шевеля ногами, бредет в душ, чтобы смыть с себя наваждение вперемешку с начинающей засыхать спермой. Когда он, укутавшись в полотенце, выходит обратно, Лукас все также, даже не прикрывшись покрывалом, прижимается щекой к подушке, а где-то в комнате слышится легкое жужжание. Парень сначала думает, что ему мерещится, но после уже второго цикла вибрации, Чону начинает разгребать свою и чужую одежду, натыкаясь на включенный телефон Юкхэя с входящим вызовом.«Юта»
— Алло, — Чону неуверенно щелкает по кнопке с зеленой трубкой и прижимает телефон к уху. На часах четыре утра. – Лукас, боже, я думал, ты никогда не ответишь, — чужой хриплый голос беспокойно врывается в тишину прохладного утра. Светлое небо за окном, только что принятый душ и какой-то тревожный голос знакомого в телефоне бодрят лучше любого кофе.