Москва, «Zimaletto». Жданову А. П.

Тридцать первое декабря. Девять пятнадцать утра. Кафе «Два Гуся».

      Татьяну пришлось тащить едва ли не волоком, она упиралась, бормотала что-то нечленораздельное, плакала, но Андрей был неумолим.       — Нам нужно поговорить, и мы поговорим. Вы не знаете, где сейчас можно выпить кофе с круассаном?       — В любом кафе, — машинально ответила женщина.       — Всё, что я вижу, еще закрыто.       — «Два Гуся» открывают в девять часов.       — Хорошо, пойдем в «Два Гуся».       — Вместе? Я думала вы хоти…       — Вместе, — перебил Жданов. — Мы с вами теперь неразрывно связаны, пока вы меня не услышите.       — Нет, я не пойду, ну пожа…       — Какой вес у Андрея? — неожиданно спросил Палыч и тон его стал холодным, как сталь.       — Двадцать шесть килограмм, — растерявшись от неожиданности, честно ответила Татьяна. — А какое это имеет значение?       — Огромное! Значит, — Жданов на пару секунд задумался, — у ребенка почти восемь килограмм лишние, так?       — Он просто полненький мальчик. Что в этом такого? Что вы хотите мне этим сказать?       — Что разговаривать мы с вами будем, и очень серьезно. Проходите, — Андрей открыл двери кафе, и почти силой завел Таню внутрь.       Кофе был отвратительный, круассаны с одной стороны не пропеклись, с другой подгорели, но Жданов мужественно ел выпечку и прихлебывал пойло, давая женщине время немного прийти в себя, подумать, для чего он ей задал такой, казалось бы, странный вопрос. Однако, вместо того, чтобы успокоиться, Татьяна нервничала все больше и больше.       — Вы хотите сказать, что я плохая мать? Да? Вы же именно поэтому спросили о весе Андрюши. Так? — не выдержала она затянувшейся паузы.       — Вы хорошая мать, Танечка, вы очень хорошая мать. А Андрюша очень хороший ребенок, только очень несчастный.       — Андрюша несчастный? С чего вы это взяли? Он сыт, обут, одет, я даю ему все, что он хочет, и…       — Остановитесь! — перебил Жданов, понимая, что сейчас взорвется, что больше не может этого слушать. — Он одет, обут, сыт!.. Вы о ком говорите, о столетнем старике соседе, за которым присматриваете? Или о сыне? Не обижайтесь, пожалуйста, не обижайтесь, но ребенку мало быть сытым, чтобы стать счастливым.       — Не я виновата, что у сына нет отца!       — И вы тоже, но об этом потом. Таня, вы думаете, что ребенок не может быть счастлив в неполной семье? Вы ошибаетесь. Вот я совсем недавно узнал, что у меня есть дочь. Здесь, в Питере. Она немного старше Андрюши, ей пять с половиной. Так вот… Ммм… Как же вам объяснить, чтобы вы поняли?..       — Вы меня совсем за дуру держите? Думаете, не пойму?       — Надеюсь, что поймете. У меня растет гармонически развитая девочка, веселая, спокойная, разумная, счастливая. Да, ей не хватает отца, да, она очень хочет, чтобы у нее был папа, и она верит и ждет, что я найдусь, она любит меня, своего «доброго, хорошего, самого лучшего папу», именно так и только так ее мама говорит ей обо мне. Понимаете? Женщина, которой я никогда, ни одной копейки не дал, которая… — Андрей на секунду замолчал, сглотнув застрявший в горле комок. — Она никогда, ни разу ни одного плохого слова не сказала дочери обо мне. Никогда и не одного плохого слова!       — Откуда вы знаете, если…       — Я виделся с дочкой, — перебил Палыч, — не выдавая себя, не говоря ей, что я ее отец.       Жданов заводился, понимал, что должен быть спокойным и невозмутимым, если хочет достичь задуманного, но ничего с собой поделать не мог. Не укладывалось у него в голове, почему баба, плотно сидящая на Ромкиной шее, не работающая, не учащаяся, ничем особым не занимающаяся, клевещет на Ромку его же сыну. Ну, хорошо, она считает мужа подлецом и негодяем, наверное, справедливо считает, но почему тогда не требует развода, почему не устроится на работу и не начнет получать причитающиеся ей по закону алименты, и не больше? А то как-то очень интересно получается: Малина — дерьмо, с ребенком Татьяна не дает ему общаться, а брать его «дерьмовые» деньги не брезгует. Шантажистка и манипулятор, играет на его любви к сыну. Но больше всего Андрея почему-то злило, что все эти годы Катюша, выбиваясь из сил, вкалывала как загнанная лошадь, чтобы растить Юльку в достатке, хотя в этом-то Таня точно виновна не была.       Чтобы немного остыть и прийти в себя, Андрей резко переменил тему:       — Вам еще что-нибудь взять?       — Нет, спасибо, — женщина помолчала. — Почему же вам пришлось видеться с дочкой не выдавая себя, если мать вашей девочки такая замечательная?       — Я все понимаю, вы — модель, — словно не слыша последней реплики Татьяны, продолжил Андрей. — Вы сами всю жизнь на диетах, постоянно недоедали, и вам кажется, что раскармливая сына пирожными и морожеными вы делаете его счастливым, но это не так. Ничего, кроме вреда, вы ему этим не приносите. Вы посмотрите на мальчика, у него одышка! В четыре года у ребенка одышка — это что, шутки? Он капризен, плаксив, криклив… Помолчите! — увидев, что Таня собирается ему что-то возразить, Жданов тут же оборвал эту попытку. — Так вот, Андрюша капризен, плаксив, криклив и очень несчастен.       — И вы вот так, походя, за какие-то полчаса общения сделали такие, далеко идущие выводы? — она вскочила, схватила свое пальто и даже сделала шаг к выходу, но нелепо сморщила лицо, всхлипнула и вернулась на место. — Ромка хочет отнять у меня сына, да?       — Нет! — резко, пожалуй, даже слишком резко сказал Жданов. — Хотел бы, давно бы отнял, ей Богу, есть за что.       — Есть за что? — женщина расплакалась. — За что? За то, что не ограничиваю его в еде, за это нужно отнять у меня сына?       — Нет, но все, что вы делаете, это звенья одной цепи. Танечка, дорогая моя, вы же разъедаете душу сына, неужели это не ясно? Вы с младенчества кормите его ядом ненависти. К кому? К его родному отцу, к человеку, который содержит и его, и вас, прошу заметить, чего делать и вовсе не обязан. И что он просит взамен?! Всего лишь позволить ему общаться с ребенком.       — А вы знаете, что он… Что Ромка… Что…       Она зарыдала так горько и безутешно, что Жданову стало безумно ее жалко. Он вообще с трудом выносил женские слезы, а уж когда до них доводил он сам, так и вовсе становилось невыносимо.       — Да, знаю. Я знаю, что он натворил и совершенно его не оправдываю. Но неужели вы не понимаете, что он раскаивается? Если бы он не чувствовал себя виноватым, он давно бы подал в суд на совместную опеку, и поверьте, у него хватило бы и сил, и средств, и связей, чтобы ее добиться. Но он безоговорочно идет на все ваши условия. Почему? Потому что любит сына и ненавидит себя за то что натворил. А вы…       — Я любила его. Я очень его любила, я родила ему ребенка, а он… Он меня так «отблагодарил» за все, что я ему делала доброго, встретил нас из роддома пьяный в постели со шлюхой.       — И поэтому вы мстите его сыну?       — Я? Сыну?       — Именно так. Да, вы его любите. Наверное. Но в то же время вы Андрюшу ненавидите.       — Что? Я ненавижу Андрюшу?       — Конечно, вы залетели обманом, вы говорили, что принимаете противозачаточное, и не принимали его. Вам ребенок нужен был, чтобы захомутать Ромку, разве не так? Иначе вы никогда не сказали бы: «Я родила ему ребенка». Какой благодарности вы за это ждали? Неужели не понимали, что он женился не по любви?       — Вы очень жестокий, Андрей Павлович. Очень.       — Правда подчас жестока, Танечка. То что я вам скажу, будет, пожалуй, самым жестоким, но после этого мы сможем нормально поговорить.       — Вы хотите меня добить?       — Нет, но и Ромку добить я вам не позволю, и Андрюшу окончательно искалечить — тоже. Так вот, я убежден, что вы мстите сыну за грехи его отца.       — Я мщу? Да что вы такое говорите?       — Мальчик ходит на какие-нибудь кружки? Вы читаете ему книжки, водите в музеи и театры? — зашел Жданов с другой стороны. — Нет, нет и нет, я все выяснял. Вы откупаетесь от ребенка походами в детское кафе, пироженками, фирменной одеждой да горами игрушек. И делаете вы это только для того, чтобы Ромке потом хватило денег разве что «на выпить». Что это, как не месть? И о себе, кстати, тоже не забываете, СПА, массажи, тренажерные залы. В общем так, Танечка, или вы дальше занимаетесь воспитанием, здоровьем и интересами Андрюши вместе с Романом, или я подключаю юристов «Zimaletto» и все свои связи для того, чтобы ребенка передали под опеку отцу. И можете мне поверить, он не станет препятствовать вашему общению с сыном и ни одного плохого слова не скажет о вас мальчику. Потому что Ромка действительно любит сына.       Не говоря больше ни слова, даже не взглянув больше на Таню, Жданов встал, подошел к кассе, расплатился, вернулся к столику, протянул руку за своим пальто, и как раз в это время в его кармане зазвонил мобильный.       — Встре­тил?.. Не уз­на­ли?.. Ты мне это брось, не­мед­ленно в но­мер, и вы­веси кос­тюм на бал­кон на про­вет­ри­вание, а то бу­дешь ве­чером тот еще аро­мат ис­то­чать… Я за­дер­жи­ва­юсь по де­лам… По­дар­ки для всех по­купаю. Для всех… А для те­бя я го­тов­лю осо­бый по­дарок, Ро­мио. — тут Палыч многозначительно посмотрел на Татьяну. — И хва­тит об этом. Твое де­ло соз­нать­ся пред­кам, по­лучить не­боль­ших лю­лей, по­том на­кор­мить их зав­тра­ком, мо­жет, про­вес­ти ка­кую-ни­будь не­боль­шую эк­скур­сию. Толь­ко не­дол­го, ро­дите­лям нуж­но от­дохнуть… Да не съ­едят они те­бя! Ну, мо­жет, по­вор­чат нем­но­го, так это ты пе­режи­вешь. Все, иди, и не зво­ни мне боль­ше, я за­нят…       Положив мобильный на место, Жданов начал натягивать пальто, по прежнему не обращая внимания на собеседницу.       — Подождите! — вскричала женщина. — Андрей Павлович, погодите. Присядьте, пожалуйста, — он сел, но верхнюю одежду снимать не стал. — Послушайте, вы же знаете, что Роман пьет, что он гуляет каждую ночь с другой. Какой пример он может показать сыну? Ему даже в гости его позвать некуда. Ведь так?       — Да, так. Но если вы позволите ему видеться с сыном, если позволите участвовать в его жизни, у Ромки будет куда привести мальчика, и пить он тоже не будет. Я вам обещаю.       — А женщины?       — А это не ваше дело. В присутствии Андрюши никаких женщин не будет, если только у него не появится та единственная, с которой он захочет прожить свою жизнь.       — Та единственная? А я?       — А это вы с ним разбирайтесь, я в ваши отношения лезть не собираюсь. Так что, договорились?       — Не знаю, мне надо подумать.       — Так дело не пойдет! Я пообещал Андрюше, что папа придет, и папа придет. Сегодня же. За ним в садик… Или мы подаем иск.       — Это шантаж!       — Ага, — легко согласился Жданов. — Не все же вам шантажировать. Мы тоже умеем, и кстати, вам придется подписать договор.       — Ладно, пусть приходит...