Тридцатое декабря. Девять тридцать вечера. Квартира Ирины Игнатьевны…
Прячась в толпе людей, Ромка следовал за Катюшей практически рядом и прекрасно видел, как Юлиана играла в «дочки-матери», где мамой было она. Ей нравилась ее роль, очень нравилась. Она, как взрослая, вышагивала чуть впереди, держа мать за руку, периодически оборачивалась и утешала ее. — Что ты плачешь, как маленькая? Ты же уже большая девочка… А нам папа совсем и не нужен… Мамочка, нам ведь так хорошо вдвоем, зачем нам еще кто-то?.. У нас еще Ирочка есть, она нас любит и мы ее любим. Правда же? Её энтузиазма хватило до дверей квартиры. Маленькая девочка, безотцовщина при живом отце, увидев Ирочку, словно сдала маму под опеку няне и сдулась, как шарик. — Ух ты, какую тебе красивую куклу мама купила, — воскликнула Ирина Игнатьевна, постаравшись отвлечь расстроенную чем-то воспитанницу. — Это не кукла, а Беби Борн, и мне ее не мама подарила. — А кто? — Дядя Снеговик, он очень хороший и добрый. — девочка грустно вздохнула, хотела что-то добавить, но посмотрела на маму и промолчала. — Я пойду к себе, поиграю и лягу спать. Хорошо? — А ужинать? — забеспокоилась няня. — Я не хочу, спасибо, — Юлька ушла в свою комнату. — Что случилось, Катюша? — участливо спросила Ирина, и та ей все рассказала, правда без особых подробностей. — Тот самый Роман Малиновский? — переспросила старуха, изо всех сил стараясь придать своему лицу выражение изумления и гнева. Это у нее не очень-то получилось, и будь Катя хоть чуть-чуть менее взволнована, она обязательно уловила бы эти старания. — Тот самый. Что делать, Ирина Игнатьевна? — Что делать?.. — няня нахмурила брови и замолчала. Вроде как призадумалась. — А знаешь что, детка. Иди и поговори. Что ты теряешь, а? Ну, что? Ничего ты не теряешь. Этому… как его… Роману уже известно, что Юленька дочь… — Тише, она может подслушать, — перебила Катя. — Я сейчас прикрою дверь в ее комнату. — С этими словами Ирина Игнатьевна чуть прошла вперёд и прикоснулась к створке двери, но замерла, прислушиваясь к неясному бормотанию Юлианы, и помахала Кате рукой, мол, иди сюда. Девочка самозабвенно играла с куклами. В одной руке у нее была плюшевая, отчего-то обмотанная ватой, обезьяна, в другой — Дед Мороз, которого они всегда под елку ставили, а на игрушечном стуле сидела Беби Борн. — Я уже тебе спела песенку, Дедушка Мороз, я целый год была очень послушной и хорошей, я заслужила свой подарок, — тоненько попищала Юляша за Беби. — Да, ты была очень хорошей девочкой, — забасила малышка за Деда, — ты честно заработала свой подарок. Я нашел твойного папу. — Не твойного, а твоего, — поправила обезьяна обычным голосом Юльки. — Помолчи, пожалуйста, помолчи, — пропищала кукла, — а то он рассердится, и я останусь без папы. — Не останешься, — басил Дед Мороз, — вот твой папа, — девочка рукой показала на обезьянку. — Это не папа, уууу, — тоненько заплакала кукла, — это Снеговик. — Не плачь, Юленька, это никакой не Снеговик, это твой папа. Он не потерялся. Злая волшебница заколдовала его в Снеговика, но ты очень хорошо себя вела, и я его расколдовал. С этими словами Юлька стала разматывать вату с плюшевой обезьяны, отбросив Деда Мороза в сторону, а очистив макаку, аккуратно положила ее на пол, схватила Беби Борн, развела ей ручки в стороны, словно та собиралась обнять весь мир, и пропищала: — Я знала, что ты мой папа, хотела маме сказать, но не сказала. Она бы подумала, что я опять все фантариз… фанта… что сочиняю, — девочка тяжело вздохнула. — Папка, как хорошо, что тебя расколдо… — и расплакалась. И Катя с Ириной Игнатьевной носами зашмыгали в унисон Юльке. — Вот что я тебе скажу, — она чуть-чуть помолчала, — все, от чего ты бежала, уже случилось, назад не отыграть. Малиновскому стало известно, чья Юлиана дочь. Сегодня, завтра или через месяц, но он обязательно расскажет Андрею правду. Полетел снежный ком с горы, быть лавине. Так что ступай, поговори с Романом, выслушай его, вдруг ты и в самом деле чего-то не знаешь. Ты же видишь, как Юлька хо… — и не смогла больше говорить, разревелась почище ребенка, подтолкнула Катюшу к двери и пошла к себе. Однако, не успела Ирина услышать звук захлопнувшейся входной двери, как тут же достала мобильный и набрала номер. — Катя, ты меня, конечно, прости, но я не дам тебе никуда уехать. Спрячу все документы, твой паспорт, диплом, аттестат зрелости, даже метрику Юлианы и никуда ты не денешься. Поняла? Не для того я нашла дочку и внучку, чтобы ты меня их лишила. И не нужно возвращаться, ты ничего уже не сможешь сделать. Я закрыла входную дверь на внутренний замок, и пока не спрячу документы так, что ты никогда не найдешь, не открою тебе. Так что, разговаривая с Романом, ты учти, что удрать не удастся, — выпалила Ирина Игнатьевна на одном дыхании и сразу нажала кнопку «сброс».Тридцатое декабря. Девять тридцать вечера. Улица Колокольная…
Катя с Юленькой скрылись в подъезде, а Ромка остался ждать на улице. Он и не заметил, как из-под арки выглянул Андрей, как помахал ему рукой, давая знак, что он тут, а затем сжал руку в кулак, демонстрируя, что он будет внимательно следить за другом и не даст ему в обиду свою Катеньку, и чтобы Малина не расслаблялся. Но ничего, совсем ничего Ромка не видел. Перед глазами у него стояла Юлиана, в ушах звучали ее слова: «Что ты плачешь, как маленькая? Ты же уже большая девочка»… Так ей говорила мама, девочка всего лишь повторяла ее слова. А что еще ей Катя могла сказать, что может Таня сказать сыну? Если бы у Юльки с Андрюшей был папа, он никогда не сказал бы: «Ты уже большая/большой», он просто не допустил бы, чтобы его ребенок плакал, отец сумел бы его защитить.… «А нам папа совсем и не нужен… Мамочка, нам ведь так хорошо вдвоем, зачем нам еще кто-то?»… Господи! Это сколько же раз ребенок должен был спросить об отце, чтобы маме пришлось найти такую нелепую «отмазку» — нам с тобой хорошо вдвоем, зачем нам еще кто-то. Зачем им еще кто-то? Да не кто-то, а папа! Таня-Танечка, она тоже говорит Андрею, что ему отец не нужен, что им хорошо вдвоем… без него. Без Романа. Наверное, она права, какой из него отец, если он променял сына на водку и бабу, если сам сломал жизнь и себе, и жене, и ребенку. А Палыч за что страдает? А Катя? А Юлька? Почему должна страдать такая маленькая, такая умная, такая светлая и жизнерадостная девочка-солнышко, как Юлька? Только потому, что Жданычу не повезло с другом? Ромку передернуло от осознания своей никчемности и вины, от жалости к людям, которых считал родными и которым он причинил столько зла, что оно разрывало его сейчас изнутри. Он понимал, что нужно взять себя в руки, нужно собраться, ему предстоит серьезный разговор, для этого мозги должны нормально функционировать, а эмоции стоит отложить на потом. Понимал, но ничего не мог с собой сделать, его трясло и корежило, как наркомана в ломке. «Выпить бы, — с тоской подумал Малина. — Нельзя. Черт побери, нельзя! Если от меня будет вонять спиртным, вряд ли Пушкарева воспримет меня всерьез». — Роман Дмитриевич, что с вами? — услышал он испуганный голос Кати где-то вверху, и только сейчас осознал, что сидит на полу в подъезде, обеими руками вцепившись в чугунную балясину, мелко дрожит и тихонько подвывает. — Вам плохо? Может, я вызову скорую? — Нет-нет, спасибо, сейчас все пройдет, — с трудом ответил Малина, стараясь не очень громко стучать зубами. — Только не уходите, пожалуйста, не уходите, мне необходимо с вами поговорить. — Может все-таки вызвать скорую? — Роман медленно покачал головой, продолжая дрожать всем телом. — Хорошо, но помощь вам все равно нужна. Что вы принимаете в таких случаях? Что с вами? Это очень похоже на ломку, или приступ эпилепсии… Чем я могу помочь? — Не уходите. — Не уйду, я — не вы, не привыкла бросать людей в беде. — Катя невесело покачала головой и вдруг рассмеялась. — Хотя, знаете, чем с вами возиться, проще было бы дать вам сейчас чем-нибудь по башке и избавиться раз и навсегда от проблемы. И никакого больше не было бы шантажа. А утром кто-нибудь нашел бы ваш остывший труп, и полиция бы решила, что еще один наркоша помер, замерзнув в чужом подъезде. — А рана на башке? — слабо улыбнулся Ромка. — Вы плохо продумали план ликвидации, так и на нары недолго загреметь. — Куда уж мне до вас, — горько хмыкнула Катя, — придумывать планы уничтожения людей, писать к ним инструкции, это ваш конек. Тут я с вами не могу соревноваться. — Катерина Валерьевна, — взвыл Малиновский. — Катя! Прости. — Прекратите орать, сейчас начнут собираться соседи, — шарахнулась от него Пушкарева, сразу став ледяной и колючей. — Я смотрю, вам уже лучше, вставайте, говорите, что вам от меня нужно и уходите, Роман Дмитриевич. Ради Бога, оставьте меня в покое, не испытывайте мое терпение, не доводите до греха. — А, может, это не такой уж и грех, пришибить меня за все мои… за все, что я натворил. — Не надо устраивать цирка. И прощение тоже просить не надо, я все равно не прощу. Да вставайте же, я вижу, что вам полегче, вы уже не такой зеленый и губы больше не дрожат. — Катя, мне правда полегче, еще бы глоток горячей воды и совсем хорошо будет. Принесете? Пушкарева задумалась лишь на секунду… Воду она принести не могла, Ирина Игнатьевна заперла двери на внутренний замок и пока не спрячет документы так, чтобы Катя ни за что их не нашла, не откроет. Денег, чтобы сбегать купить ему стакан горячего чая у нее тоже не было, сумку она дома забыла, да и оставлять Романа одного в таком состоянии ей казалось неправильным. — У вас есть деньги? — спросила Катерина. — Есть. — Тогда давайте я помогу вам подняться и пойдем. — Куда? — с недоумением и недоверием спросил Малиновский. — Здесь рядом, через два дома есть небольшое кафе «Matisse», сможете попить и воду, и чай, и даже какао. — А вы? — А я с вами. Вы же хотели поговорить со мной, шантажировали. Так что выбора у меня нет.Тридцатое декабря. Одиннадцать двадцать вечера. Кафе «Matisse»…
Официант подходил уже в третий раз, грустно, но очень требовательно смотрел на посетителей, получал очередные отступные, тяжко вздыхал и отходил. — Роман, зачем вы ему опять дали деньги? — Потому что кафе работает только до одиннадцати, скоро полдвенадцатого, а мы еще не договорили. Мне не хотелось тащить вас на мороз, вы простыть можете. — Надо же, какой заботливый, — хмыкнула Катя, отвернулась и задумалась. После всего услышанного ей было о чем подумать, вот только… — Почему? Ну, почему я должна вам верить, Роман Дмитриевич? — Вот, посмотрите, — он достал из дипломата какие-то бумаги и протянул их Пушкаревой…