Браслет волос вокруг моей кости

      Уилл сразу понял, что Ганнибал водит машину в той же манере, в какой делает всё остальное: хладнокровно и чётко, управляя плавно и эффективно, с некоторой долей бесстрашия, которая у других казалась бы безрассудством, но в его случае походило на уверенность благодаря чрезвычайному контролю. В итоге поездка закончилась быстро (отчасти ожидаемо), но прошла в дружеском молчании (чего Уилл вовсе не ждал). Минуты растягивались в умиротворяющей дымке, ничто не мешало Уиллу, просто прислонившись лбом к окну, глядеть, как город постепенно растворялся на горизонте, сменяясь частоколом деревьев, голые ветви которых тянулись ввысь, цепляясь за небо. Когда он ездил один, окружающая опустошённость часто угнетала, но в этот раз рядом была успокаивающая компания в лице Ганнибала, и этого достаточно, чтобы превратить обычно угрожающий, зловещий ландшафт в нечто более миролюбивое, таинственное. Словно на иллюстрациях зачарованного леса из старомодных детских сказок. Созвездие Ориона едва проглядывались сквозь завесу рваных серых облаков, Уилл смотрел на них с молчаливой солидарностью, а потом Ганнибал вдруг прервал молчание, уточняя направление к его дому, что заставило Уилла вновь сесть ровнее и сосредоточить внимание на поездке.       ― Вы спали? ― спросил Ганнибал. ― Если да, то прошу прощения, что потревожил.       ― Нет, всё нормально. Это мне нужно извиняться, ведь я нормально не объяснил, куда ехать. Да и вообще не объяснял, если уж честно.       ― Если хотите отдохнуть, ― деликатно добавил Ганнибал, ― тогда объясняйте прямо сейчас. Я без проблем запомню. У меня довольно… хорошая память.       ― Да нет, всё нормально, ― повторил Уилл, мрачно размышляя, что слишком часто стал это повторять, ― проще было бы записать на диктофон и включать по необходимости. А ещё эту фразу можно было бы напечатать на футболке… и на бейсболке, пуговицах и вообще сделать целую униформу, чтобы подчеркнуть, насколько у него всё в порядке и неебически хорошо. ― Уже недалеко, ― добавил он, пытаясь говорить бодрее. ― На следующем повороте налево, потом направо, а потом всё время прямо.       ― Довольно длинный маршрут, чтобы добираться каждый день на работу.       ― Да, простите. Я должен был предупредить.       ― Никаких проблем, Уилл, ― сказал Ганнибал со свойственной ему безмятежностью, которую Грэм никогда не считал до конца искренней. ― Мне только в радость.       ― Я верну деньги за такси.       ― В этом нет необходимости.       ― Но я отдам, ― бунтарски заявил Уилл, уже готовясь спорить до посинения, но Ганнибал просто одарил его одной из своих обезоруживающих улыбок, продолжая при этом лучиться искренностью. Уилл поблагодарил за беспокойство и вежливо перевёл тему: ― Я очень ценю, что вы взяли на себя труд меня подвести, ― добавил наконец он более дружелюбно. ― Вы были правы ― мне не стоило садиться за руль.       ― Как думаете, быть может, вам стоит немного отдохнуть от работы?       ― Нет, ― отрезал Уилл. ― Точно нет. Лучше я буду работать.       И тут же ему захотелось пнуть самого себя за столь загадочный и напыщенный ответ, который фактически выглядел приглашением к началу расспросов со стороны Ганнибала. Хотя, как оказалось, ожидания Уилла дважды за сегодня были обмануты, потому что тот просто согласно кивнул и сосредоточился на тянущейся впереди чёрной дороге; оставшаяся часть поездки прошла в уютной тишине, как и раньше. Грэм буквально купался в этом молчании, потому что не любил вести пространные пустые беседы. В салоне разлилось новое приятное ощущение молчаливого взаимопонимания: не было нужды что-то обсуждать ― они просто делили общее пространство и дышали одним воздухом. И только тихая работа двигателя да шорох одежды нарушали тишину.       Раньше Уилл никогда не считал чем-то интимным вынужденное соседство в одной машине, но не в этот раз. Это было… приятно. А потом Грэм вдруг понял, что Ганнибал свернул на подъездную дорожку к дому и пришло время выходить из машины и вести себя как нормальный человек, не исполняя тревожного ритуала ― оглядывания местности, ― а ещё попытаться поддерживать видимость, что у него всё «нормально». Ну конечно, угрюмо подумал Уилл. И, тем не менее, ему удалось подойти к крыльцу и довольно неторопливо и небрежно отпереть дверь, потом вежливо отступить, чтобы пропустить Ганнибала, зайти следом и успокоить собак, чтобы те не задушили гостя радушным приветствием. А потом Уилл немного завис, борясь с растущим внутри желанием отключиться от происходящего, начав бесцельно пялиться в пространство, ведь он внезапно заполучил то, чего так давно хотел ― Ганнибала в своём доме, ― а теперь понял, что совершенно не знал, что с ним делать. И что же, чёрт возьми, мне с тобой теперь делать? ― Он представил, как говорит это Лектеру. ― Помоги же мне. К тебе вообще прилагаются инструкции или как?       ― Уилл?       ― Да?       ― Я спросил, принести ли вам что-нибудь?       И тут Уилл решил, что Ганнибалу действительно нравится принимать гостей, ведь он фактически низвёл его сейчас до этого статуса в собственном доме.       ― Нет, спасибо. Всё хорошо, ― твёрдо ответил он. ― А вы будете… ты будешь что-нибудь? Может, хочешь выпить? Или… заказать такси и поедешь назад? Я могу вызвать его прямо сейчас.       ― О да, выпить было бы неплохо, ― ответил Ганнибал. ― Спасибо.       ― Хорошо, ― осторожно сказал Уилл, собирая последние силы для социальной интеракции и мысленно пытаясь вспомнить, какие жидкости, пригодные для гостей, есть в доме. Потом Грэм переключился на мысленную похвалу самого себя за то, что нечасто приглашал кого-то в дом, потому что это охуеть как утомительно. А что бы сделала Марта Стюарт¹? О боже, нет. Стоп, ты не должен представлять себя на её месте, строго одёрнул себя мысленно Уилл. Я тебе, блядь, запрещаю.       ― Кофе? ― нарочито бодро спросил он. ― У меня ещё есть пиво. Или виски… Или, кажется, где-то даже было вино.       Ганнибал, как и ожидалось, выбрал вино, поэтому Уилл пошёл на кухню, чтобы заодно покормить собак. Бутылка слегка запылилась, но Грэм чувствовал некоторую уверенность, предлагая на пробу это вино, потому что его подарил местный адвокат в благодарность за помощь в трактовке сложных результатов вскрытия. И пусть вино, возможно, не отвечало высоким стандартам Ганнибала, но и совсем отстоем оказаться не должно. Потом Уилл принялся метаться туда-сюда: забыл то штопор, то бокалы (хотя Ганнибал, наверное, думал, что Уилл обычно пьёт такие вещи прямо из горла, так что всё равно не удивился бы). Наконец он закончил своё путешествие, вернувшись в гостиную с посудой и прижимая её к груди, чувствуя себя нелепо и неловко.       Ганнибал всё время стоял там, где Уилл его покинул (у окна), и не обернулся, когда Уилл вошёл. Лектер лишь снял пальто, но не садился, и Грэм вновь мысленно себя отругал ― что обычно полагалось говорить гостям? Пожалуйста, располагайтесь, чувствуйте себя как дома ― вот что. Хотя гости сами могли бы проявить немного ёбаной инициативы и разобраться с этим самостоятельно, разве нет? Где-то эта сраная черта должна быть проведена: пожалуйста, продолжайте дышать. Не стесняйтесь поддерживать жизненно необходимые функции тела, пока находитесь под моей крышей. Потом Уилл вдруг понял, что Ганнибал не просто бесцельно пялился в окно, а изучал фотографию на рабочем столе, слегка склонив голову набок.       ― Это твоя мать? ― спросил он.       ― Да, она.       ― Вижу сходство. ― Ганнибал взял рамку и вгляделся пристальнее, потом поставил на место. ― Очень красивая женщина.       ― Да, была, ― ответил Уилл, странно довольный этим косвенным комплиментом. ― Кстати, вино нашлось, хочешь открыть? Я всегда ломаю пробки.       Ганнибал протянул руку, и Грэм безмолвно отдал бутылку; в то же время свора собак, справившись с дверью, ввалилась в комнату: радостный вихрь меха и мелькающих розовых языков.       ― Прости, ― подал голос Уилл. ― Они любят… ― Он собирался сказать «тусить со мной», но в последнюю минуту решил, что не стоит, ведь Ганнибал мог подумать, что так он проводил каждый свой вечер ― в компании кучи собак (на самом деле так оно и было, но афишировать не стоило). Опять же: «тусить» звучало так… словно они все сидели и курили травку, а потом играли в «GTA»². ― Любят быть в гостиной, ― закончил он неловко. ― Ты же не против?       ― Нисколько.       Уилл благодарно улыбнулся, а потом осторожно отогнал собак от дивана, чтобы они могли сесть. О Господи… Дорогой костюм Ганнибала будет покрыт шерстью… Сам Уилл её почти не замечал, но теперь словно со стороны увидел старую обивку, густо покрытую собачьей шерстью, и поморщился.       ― Дом довольно хороший, ― добавил Ганнибал, будто читая мысли Уилла. ― Полагаю, одиночество тебе по душе?       Уилл издал неопределённый звук, сменившийся на «Спасибо» где-то на полдороги, когда Ганнибал передал ему бокал.       ― Надеюсь, неплохое, ― махнул он рукой на бутылку. ― Если честно, я не особый любитель вин.       ― Да? Тогда не стесняйся налить то, что любишь больше.       Уилл почти сказал «И так хорошо», но просто не смог заставить себя произнести снова это ёбаное слово, поэтому просто демонстративно глотнул вина, умудрившись опорожнить полбокала за раз.       ― Очень даже неплохое, ― согласно подметил Ганнибал.       ― Как скажешь. Я в этой фигне всё равно не разбираюсь.       ― Фигне? Это такая оценка вина?       Вино ― это скучно, подумал Уилл довольно презрительно. Конечно, было бы слишком грубо произнести такое, но факт оставался фактом: вся претенциозность этого напитка Уиллу казалось совершенно нелепой. Поэтому он просто кивнул и отпил ещё.       ― Хоть я не совсем с тобой согласен, но могу посочувствовать, ― сказал Ганнибал. На мгновение он поднял стакан на свет, словно восхищаясь глубокими оттенками пурпурно-алого, блестевшего, словно кровь, напитка. ― Любители вина могут быть исключительно утомительными. Как и любые фанатики, они поглощены пустяками, не представляющими никакого интереса ни для кого, кроме них самих.       ― Пустяками, как, например, упадок Мельбеков? ― озорно спросил Уилл.       Ганнибал поймал его взгляд и улыбнулся.       ― Да, ― ответил он после непродолжительной паузы. ― Именно такими.       ― Ну что ж, выпьем за Мельбеков, ― добавил Уилл, подняв бокал и отпив. ― За всех без исключения.       ― Никаких исключений, ― подхватил Ганнибал с очередной кошачьей улыбкой. ― За их упадок и разрушение. ― Он тоже отпил совсем чуть-чуть, потом откинулся на диване и задумчиво уставился на Уилла. ― Хотя вряд ли стоит утверждать, что тост был оптимистичным. За что же ещё нам выпить, как думаешь?       ― Честно? Без понятия.       ― И никаких скрытых причин для торжества?       ― Вообще ни одной.       ― У тебя такой вид, будто хочешь добавить ещё что-то. Нечто противоположное собственному высказыванию. ― Уилл поднял на это бровь. ― Предположу, ты сейчас подумал: совершенно противоположное.       ― Как знать.       ― А может быть, и нет. Игнорируй без стеснения все мои расспросы ― ты не обязан ничего отвечать. ― Ганнибал деликатно замолчал и многозначительно уставился на Уилла поверх бокала. ― Но если тебя что-то беспокоит… Не стесняйся, высказывай ― я с радостью выслушаю.       ― Да, я знаю. Спасибо.       ― Не за что, ― ответил Ганнибал, потом красноречиво замолчал, скользнув взглядом по лицу Уилла: напряжённое молчание его не беспокоило, а очевидные страдания Уилла казались ему интересными и притягивающими внимание.       ― Я просто… в последнее время чувствую себя не лучшим образом, ― наконец признался Грэм. Ганнибал немного склонился вперёд, и тот поспешно добавил: ― То есть в физическом плане.       ― Что-то конкретное беспокоит?       ― Не совсем. Просто, знаешь… Сил нет. Как выжатый лимон. Типа того. ― Ганнибал сочувственно замычал, а Уилл резко вскинул взгляд. ― Что это значит? Что за звуки такие?       ― Какие звуки?       ― Вот это твоё «М-м-м».       ― Почему ты полагаешь, что это должно что-то значить?       ― Потому что я тебя знаю, ― ответил Уилл, не успев вовремя замолчать. Потом неловко прокашлялся, смущённый этим нечаянным намёком, предполагающим близость их отношений, ― но теперь слишком поздно брать слова назад. ― Ты думаешь, что уже и так всё знаешь, ― добавил он наконец. ― Правда же? И ждёшь, чтобы я просто подтвердил подозрения.       Несмотря на то, что Ганнибал тщательно спланировал весь разговор именно для этого, ему удалось изобразить довольно искреннее раскаяние, издав полный сожаления вздох.       ― Меня довольно легко раскусить, да? Ну что ж, очень хорошо. Прошу извинить, но предположу, что в настоящее время это состояние ― лишь внешние признаки неблагоприятной реакции на подавители эструса. ― Уилл в испуге раскрыл рот, Ганнибал поднял руку. ― Прошу, не надо так волноваться. Для меня это довольно очевидно ― как медику, ― но маловероятно, что кто-нибудь ещё понял. Более того, я уверен, что большинство твоих коллег даже не предполагают, что ты омега. ― Уилл прикусил губу, уставившись в пол, а Ганнибал добавил мягче: ― Почему ты так стараешься это скрыть?       ― А сам как думаешь?       ― Неважно, что думаю я, ведь ты единственный, чьё мнение в этом вопросе важно.       Некоторое время Уилл молчал, охваченный страстным желанием выложить всё как на духу. Но Ганнибал всё равно ничем не смог бы ему помочь, например выписать рецепт на таблетки, и внутри поднялось то же самое нежелание признаваться, что приходило, когда Джек интересовался его делами. Уилл ненавидел, когда его жалели, а учитывая, что никто не мог исправить ошибку в его ёбаной анатомии, то лучше бы ему и дальше уклоняться от вопросов, продолжая страдать в одиночку, сохраняя самоуважение. В итоге он раздражённо вздохнул и ожидаемо уклонился от прямого ответа.       ― Это неправда. То, что ты сказал. Некоторые знают. Вот Скиннер, например, он сам всё сказал сегодня утром. ― Не то чтоб это прямо вот правда, но Уилла возмущало, что Ганнибал так легко и небрежно раскусил его тайну, поэтому теперь хотелось упрямиться и противоречить.       ― Неужели? ― легко подхватил тему Ганнибал.       ― Да.       ― Наверное, кто-то ему сказал. С литрами феромонового спрея, который ты на себя выливаешь, можешь легко сойти за бету.       ― Я не выливаю его литрами, ― ответил Уилл с достоинством, но потом поймал взгляд Ганнибала и невольно улыбнулся. ― Скорее, «слегка распыляю».       ― О да, ― сказал Ганнибал совершенно невозмутимо, ― лёгкий бриз, не иначе.       ― Пара капелек.       ― Полагаю, могло быть и хуже. По крайней мере, этот запах перебивает твой ужасный лосьон после бритья.       ― Ой, заткнись, ― ответил Уилл, пытаясь не рассмеяться. ― Обвинять меня в этом глупо.       ― Конечно, и этим никто не занимается. Ты видишь это как попытку самозащиты, и у меня нет сомнений, что на то есть причины.       ― Покажи мне омегу, у которой нет таких причин, ― резко сказал Уилл. ― Учитывая то, какими бывают альфы. ― Он прокашлялся и украдкой бросил взгляд на Ганнибала. ― Без обид.       ― Всё в порядке.       Уилл рассеянно провёл рукой по волосам и, казалось, обрадовался, когда пришлось отвлечься на самого маленького питомца, выбравшегося из клубка сонных пушистых тел и вспрыгнувшего к нему на колени.       ― Эй, ― мягко заворковал он, помогая малышу забраться, ― давай-ка.       ― Настоящие товарищи, не правда ли? ― подметил Ганнибал с едва скрываемой неприязнью.       ― Да, так оно и есть, ― ответил Уилл с явным обожанием. Он принялся поглаживать округлившийся от недавней трапезы живот собаки, а когда она заскулила от удовольствия, растроганно улыбнулся. ― Хорошо, когда они рядом. Стресс сразу проходит.       ― Легко понять почему, ― сказал Ганнибал, лениво размышляя, будет ли Уилл так же восторженно реагировать, если ласкать начнут его. Наверное, нет, по крайней мере поначалу. ― Ласковые, избыточно дружелюбные, безусловно преданные, безоговорочно любящие. Конечно, меньше проблем, чем с людьми, но и не такие яркие впечатления.       ― Ты бы так не говорил, если б завёл себе тоже, ― заупрямился Уилл.       ― Вполне возможно.       ― Не то чтоб многие альфы заводят собак, ― добавил он, поняв вдруг, что боль и усталость настолько вымотали его, что с каждой минутой он начинал говорить всё более откровенно. ― Они предпочитают заводить омег.       Ганнибал не сразу на это ответил, а у Уилла вдруг возникло неприятное чувство, что, как обычно, он зашёл слишком далеко в попытке защититься и в этот раз всерьёз обидел Ганнибала. Когда он осмелился поднять взгляд, то с облегчением увидел не ожидаемое негодование или возмущение, а прямой взгляд и знакомую сфинксообразную улыбку. Их глаза встретились, и губы Ганнибала растянулись чуть шире.       ― Несомненно, некоторые альфы именно так и воспринимают отношения с омегами, ― задумчиво начал Лектер. ― Но хорошие отношения заключаются не в попытках объективировать³ или подчинить себе свою половинку, а в том, чтобы лелеять её. Даже почитать.       ― А что, если половинка не желает быть почитаемой? ― резко парировал Уилл. ― Может быть, ей хочется чувствовать себя равноправным партнёром?       ― А почему одно должно исключать другое?       ― Ты говоришь теоретически. А я знаю не понаслышке.       ― Личный опыт?       ― Нет, ― поколебавшись, ответил Уилл. ― Просто в общих чертах. ― Во время разговора он совершенно не двигался ― собака, всё ещё лежащая на коленях, начала подталкивать носом руку Уилла, намекая продолжить поглаживания. Ганнибал, заметив это и поняв, что только что почти начал сопереживать собаке, раздражённо выдохнул и налил себе ещё вина. ― Может быть, мне просто не доводилось встречать достойных альф, ― добавил Уилл, очевидно пытаясь смягчить спор.       ― Тогда каких ты встречал?       ― Ой, не знаю даже. ― Уилл внезапно устал от этой темы. ― Довольно стереотипных, наверное. Авторитарных. Властных. Доминантных.       Ганнибал приподнял бровь; Уилл уже хотел было сказать «ссущих на заборы», но одёрнул себя, не в последнюю очередь потому, что не смог бы вынести того, что Ганнибал, без сомнения, повторил бы это с нарочитым вежливым непониманием. («Прошу прощения, Уилл? Ссущих на заборы?») Ограничился он тем, что сказал «метящих свою территорию». Ганнибал склонил голову в молчаливом согласии, а Уилл, скорее защищаясь, добавил:       ― Полагаю, ты хотел сказать «не все альфы такие»?       ― Я мог бы, но не буду. Это стало бы скорее попыткой отклонения твоих критических замечаний, чем разубеждением тебя в них. Кроме того, альфы и сами могут себя защитить в случае чего, так что не нуждаются в моей помощи. Что касается меня: я заинтересован в твоей точке зрения. ― Он немного помолчал. ― Как омеги.       Уилл так сильно дёрнул плечами, что устрашился их сломать ненароком.       ― Я уже высказал свою точку зрения.       ― Да, но очень лаконично. Может быть, немного раскроешь тему?       Может, сходишь пометишь забор? ― хотел ответить Уилл (и конечно же промолчал). Хотя, честно говоря, неясно, зачем ему вообще раскрывать тему. Независимо от того, что думали о себе альфы, когда все дела сделаны, а вопросы решены, они становятся донельзя скучными. Вся эта напыщенность и позерство (и писание на заборы), не говоря уж о бесконечных хвастливых рассуждениях о потенции и набухании узлов. Bulbus glandis…⁴ вообще-то, если вдуматься, выглядел просто отвратительно. Фактически единственные млекопитающие, которым это было свойственно при спаривании, так же как человеческим альфам, ― волки и собаки. Но по тому, как отзывались об этом альфы, можно было подумать, что одних их наградили силы небесные этой частью тела: магия, не иначе, свойственная лишь эльфам и единорогам и призванная пыльцой фей. Как будто их нелепо раздутые гениталии могли исцелять больных и воскрешать мёртвых, а также, без сомнения, собирать сложные мебельные конструкции и, пока меняют пробитое колесо, между делом вести переговоры о мире во всём мире. Будто каждый омега в радиусе десяти миль должен умереть от тоски при одной только мысли о них. Эндрю постоянно намекал на это при первой их встрече наедине. Язык был сдержанным и метафорическим, но означало всё определённо одно: «Ну что сказать, ты невероятно удачливый сукин сын. Похоже, тебе привалило счастье быть выебанным до полусмерти, а потом оставаться на моём члене ещё очень долгое время после».       Нет уж, спасибочки, ответил тогда Уилл, и не удивительно, что с этого момента всё пошло под откос.       ― Уилл? ― прервал его мысли Ганнибал.       ― Да? Прости, задумался.       ― Я спросил, нравится ли тебе преподавать в этом семестре.       ― Да, точно, ― ответил Уилл, чувствуя себя неловко от того, что его застали за столь откровенными мыслями, но одновременно и благодарно за тактичную смену темы. ― Преподавание. Да. Конечно.       ― Без происшествий?       ― Да, вполне обыденно, ― осторожно сказал он.       Страх показаться скучным заставил Грэма отвечать односложно, но когда он увидел, что Ганнибал внимательно и с явным интересом слушал, то начал описывать планы на будущее и амбициозные замыслы по изучению новых ответвлений психокриминологии, и всё это он говорил с необычайным для себя энтузиазмом: то быстро, то мечтательно-медленно и задумчиво. А потом смесь усталости, алкоголя и промышленных доз обезболивающих наконец взяла верх, и когда в разговоре образовалась уютная продолжительная пауза, Уилл сам не понял, как уснул, откинув голову на спинку дивана. Ганнибал не пытался его разбудить ― просто продолжал восхищённо разглядывать, не в последнюю очередь потому, что его изумляла собственная реакция, ведь обычно вид вялого, спящего человека был ему неприятен. А тут внутри что-то нежно дёрнуло ― и как Уилл умудрился подобное в нём пробудить?       Нахмурившись, он покопался в себе и в итоге пришёл к выводу, что эти чувства появились из-за проявления уязвимости ― в случае Уилла не утомительной, а жгучей, томительной, посему достойной самого пристального внимания. Вид был не такой уж хороший, как мог бы, ― половину лица Уилла скрыли тени. Ганнибал смотрел долго, слегка прищурившись, а потом склонился и осторожно толкнул его, что заставило Грэма упасть на бок, головой ― в дюйме от его коленей.       Одна из собак, возмущённая столь бесцеремонным прикосновением к хозяину, зловеще зарычала. Ганнибал одарил её пристальным взором и не отводил глаз, пока та не замолчала, послушно пригнув голову.       ― Никогда не показывай свой страх, ― низко сказал ей Ганнибал. ― Никогда. Всегда найдутся те, кто готов использовать его в своих интересах.       Уилл вдруг тихо застонал во сне, лицо исказилось страданием, будто он сражался с невидимыми демонами. Ганнибал последний раз одарил пса строгим взглядом, потом повернулся к Уиллу ― взглянув уже с нежностью, сопротивляясь искушению дотронуться до его лица, чтобы не разбудить. Выбившаяся прядь волос упала на бровь, и это в сочетании с бледностью кожи и пессимистичным характером Уилла пробудило воспоминание о ком-то давно забытом, ком-то, кто много лет назад точно так же лежал там, зовя его, пока Ганнибал наконец не пришёл на зов и не унёс младшую сестру на руках. Воспоминания поросли мхом, этот человек давно умер, но почему-то теперь сцена казалось особенно свежей и яркой, будто произошла вчера. И всё из-за мимолётного взгляда на уголок брови Уилла и его нежно-розовую от жара кожу, светящуюся в свете лампы.       ― Такой беззащитный, ― тихо сказал Ганнибал, ― и всё же… сколько в тебе жестокости. Ты так стараешься это скрыть, но носишь как клеймо. И оно тебе отлично подходит.       Он замолчал и вновь прошёлся взором по лицу Грэма, восхищаясь ― даже во сне решительно сомкнутыми ― губами. В нём кипела настолько тёмная энергия, что он не только отказывался уклоняться от того, кто пугал и причинял боль, но даже отожествлял себя с ними. Уилл смотрел на насилие, словно скульптор, чья специализация не созидание, а скорее осквернение и разрушение, ― на мраморные плиты и глину. В этом отношении псевдоним нового серийного маньяка казался как нельзя подходящим. Скульптор. Только Уилл не тот, кого будут формировать, словно кусок мрамора, ― тщательно, с молотком и зубилом; его скорее слепят как глину ― медленно, чувственно, вручную. Ганнибал вновь нахмурился, вспоминая знаменитую фразу Микеланджело, создающего Давида: «Я беру камень и отсекаю всё лишнее».       Что же нужно сделать, чтоб тебя освободить? ― размышлял Ганнибал, продолжая изучать лицо спящего Уилла. ― А потом, когда ты обретёшь свободу, что ты будешь с ней делать? Используешь с умом? Уилл вновь пошевелился, пальцы начали подёргиваться, будто он готовился к драке, а Лектер всё смотрел, пытаясь представить, каков тот в ярости. Ему уже довелось видеть разочарование, раздражение, но не истинную злобу… нечто раскалённое добела и безжалостное. Или же Уилл из того типа людей, которые в гневе остаются леденяще спокойными и смертоносными, как и сам Ганнибал? В этом отношении эмоции Уилла неотразимы в своём хаосе и прекрасны в своей изменчивости ― осколки стекла, фрагменты костей, бьющихся друг о друга, как жемчужины, и всё усугублялось тем, что Уилл таил в себе. Это делало наблюдение за случайно украденными проблесками этой мешанины эмоций бесконечно приятным, усиливало желание Ганнибала использовать любую возможность обманом выманить их из тёмных укрытий, обнажив себя.       Однако Ганнибал не только верил в ценность долгой игры ― он воспринимал ожидание как отсроченное удовольствие. Поэтому больше не делал попыток прикоснуться к Уиллу ― лишь потрогал кончиками пальцев пряди волос, рассыпавшиеся по подушке. Грэм не должен был почувствовать этого, но, тем не менее, беспокойно заёрзал, и Ганнибал успокаивающе зашептал ему, а потом слегка улыбнулся, вновь нежно погладив кудряшку. Легко понять, почему волосы имели такое значение в культуре человечества: их клали в медальоны как напоминание, ими пользовались в ритуалах Вуду, а иногда украшали целой срезанной косой запястье или шею. Кудри Уилла делали его моложе, смягчали углы лица и были, без сомнения, очень мягкими, хотя Ганнибал не смел это проверить. Смотреть было достаточно. Он подвинулся ближе, чтобы полюбоваться как следует; его тень упала на лицо Уилла, и в этот момент собака вновь зарычала. Лектер сердито выдохнул и сел ровнее, и тут же Грэм распахнул глаза. Он панически вскочил, уставившись на Ганнибала с беспокойством на бледном лице.       ― О боже, ― сказал Уилл. ― Мне так жаль.       ― Почему же? Ты не сделал ничего плохого.       Уилл лишь вздохнул в ответ, а Ганнибал вдруг осознал, как сильно ему нравился его голос: чуть мягче, чем собственный, но необычайно глубокий для омеги. Пропитанный бесконечным страданием, которое Ганнибал хотел бы закупорить в бутылку и попивать мелкими глотками до тех пор, пока Уилл не окажется под его опекой и больше не будет повода для меланхоличного ожидания, а содержимое бутылки останется лишь воспоминанием.       ― Слушай, может, я закажу тебе такси? ― предложил Уилл, потирая лицо ладонью. ― Ты, наверное, отчаянно хочешь попасть домой.       Ганнибал некоторое время не отвечал, просчитывая вероятности событий. Побыть ещё немного заманчиво, однако оставить Уилла в полном раздрае и одиночестве послужит в долгосрочной перспективе.       ― Спасибо, ― ответил он наконец, поднимаясь с дивана. ― Хотя настойчиво рекомендую подумать и взять на завтра отгул. Тебе стоит нормально отдохнуть. И прими аспирин, чтобы снизить жар.       ― М-м-м, ― невнятно замычал Уилл.       ― Рекомендация доктора, ― добавил Ганнибал с усмешкой, взяв пальто и накидывая его на плечи. ― Хочешь, зайду к тебе после работы проведать?       Уилл открыл рот, собираясь уже согласиться, но тут же вновь закрыл его, потому что да, конечно он этого хотел, и очень сильно, а ещё это нельзя приравнять к светскому визиту и становлению объектом жалости, которым Грэм так не хотел являться.       ― Спасибо, ― твёрдо сказал он. ― Но со мной всё будет в порядке. ― Ганнибал невозмутимо кивнул, а Уилл указал подбородком на собак. ― Они ведь тебя не терроризировали?       ― Вовсе нет.       ― О, ну ладно. Хорошо.       ― Почему бы им это делать?       ― Причин нет, но они иногда слишком меня опекают, если я в компании незнакомых людей.       ― Они вели себя прилично, ― ответил Ганнибал. ― Думаю, учуяли, что угрозы я не представляю.       ― Ладно… Отлично, ― подытожил Уилл, задавшись вдруг вопросом, не похож ли на эквивалент сумасшедшей кошатницы со всей своей сворой. Ну что ж, теперь уже поздно что-то менять. ― Я заказал такси, ― добавил он. ― Скоро приедет. Сейчас дам тебе денег на проезд.       Ганнибал улыбнулся, проводив уходящего Уилла взглядом, а потом, пока тот рылся в карманах, бесшумно подошёл почти вплотную.       ― То, что ты сказал сегодня, ― вдруг сказал он, ― на собрании. Что ты имел в виду?       Уилл вздрогнул, прокашлялся и медленно повернулся ― настороженно и даже немного оборонительно.       ― Что именно?       ― Когда сказал Джеку, что Скульптор продумывает свои убийства.       ― Расположение тел слишком постановочное.       ― Перформативное?       ― Да. Точно такое. Не хотелось бы говорить «театрализованное», но…       ― Но он слишком старается, чтобы добиться нужного эффекта.       Уилл нахмурился.       ― Да, будто у него нет собственного голоса. Пытается изобразить стиль, ему не принадлежащий.       ― Подражатель?       ― Не уверен. Возможно.       ― Он получает удовольствие, копируя преступления других?       ― В этом-то и дело. Я не знаю, от чего он получает удовольствие. И ответа на «почему» у меня тоже нет. Поэтому его так трудно поймать.       Ганнибал задумчиво кивнул, в полумраке его глаза блестели, как у кошки.       ― Твоя лекция на прошлой неделе об организованных и неорганизованных преступниках.       ― Хм?       ― Когда студент спросил тебя про Скульптора, ты ответил, что лекция не о нём. Но я не верю, что это правда. Думаю, на её примере ты хотел разобраться в деле и всё время пытался составить профиль.       Уилл пожал плечами, как обычно скромно, а Ганнибал шагнул ещё чуть ближе.       ― Весь ответ крылся в теме лекции, правда ведь, Уилл? Парадокс Скульптора состоит в том, что он организован в своей…       ― Неорганизованности.       ― Да, он заключает в себе оба понятия.       ― И ни одно целиком.       ― Именно, ― ответил Ганнибал. Уилл одновременно сказал «Да», потом слегка улыбнулся, совершенно не осознавая всё напряжение во взгляде Ганнибала. ― В парадоксах есть что-то неодолимое, ― после короткой паузы продолжил он. ― Не удивительно, что люди так ими увлекаются: как может одно содержать нечто противоположное? Хаотично, но методично, как и в случае с нашим неизвестным маньяком. Или даже нечто совершенно иное: светлое, но с тьмой внутри, нравоучительное, но испорченное… Уязвимое и в то же время невероятно могущественное.       ― Наверное, ― ответил Уилл, который уже не понимал, к чему вёл разговор.       ― Ну, ― добавил Ганнибал, резко вернувшись к своему прагматичному настроению, ― так если Скульптор ― подражатель, тогда кто его вдохновляет?       ― Но это всего лишь теория, ― ответил Уилл. ― Я не уверен наверняка, что он такой. ― Внезапно вспомнив собрание опергруппы, он нахмурился и добавил с горечью в голосе: ― Наверняка если б Скиннер был тут, то настоятельно просил бы добавить «или она».       ― В данном случае это маловероятно. Нет достоверно известных случаев, чтобы подобный тип убийцы оказался женщиной.       ― Согласен. Кто его знает, зачем ему вообще понадобилось заострять на этом внимание.       Ганнибал поднял бровь.       ― Он заострил на этом внимание, потому что ему нравится тебя поддевать.       ― М-м. Да, знаю.       ― А знаешь почему?       ― Потому что я ему не нравлюсь, ― ответил Уилл автоматически, прикрыл глаза и потянулся. ― Похоже, такси уже приехало. Лучше поторопись.       Ганнибал кивнул и пошёл к двери, потом, взявшись за ручку, обернулся.       ― А почему ты знаешь?       ― Что? Почему не нравлюсь? Не совсем ясно. Если не выходить за рамки обыденных причин.       ― И каких же?..       Уилл криво улыбнулся, затем погладил подошедшую собаку и поднял на Ганнибала взгляд.       ― Потому что то же чувствуют все остальные?       Ганнибал ждал, когда Уилл выпрямится.       ― Нет, ― мягко сказал он. ― Не все.       Уилл облизнулся и ничего не ответил. Ганнибал ещё несколько секунд пристально смотрел на него, потом молча открыл дверь и растворился в ночи. Та закрылась с лёгким щелчком, Уилл прислонился к стене и глубоко, судорожно вздохнул, потом быстро пересёк гостиную, чтобы в последний раз посмотреть через окно на Ганнибала. Когда он подошёл, кроме отблеска фар, которые он провожал до последнего, ничего не мог разглядеть. Внезапно почувствовав полное опустошение, Уилл прижался ладонью к стеклу, а позже ― лбом, мельком осознав мысль, что теперь ощущал себя ещё более одиноким и несчастным. Его поглотила безнадёга, беспомощность и такое сильное чувство, которое болью скрутило внутренности, ведь он знал, что никогда не выскажет его. Да даже самому себе он не смог бы признаться, хоть и повторял где-то подсознательно тоскливо и смиренно. Но оно всё равно было и находилось там всегда. И невозможность разделения этого чувства никак не умаляла его интенсивность. Вернись, взмолился он. Вернись. Прошу. Не оставляй меня одного. Вернись, вернись ко мне. Ты нужен мне, так сильно нужен… Ты нужен мне настолько, что не выразить словами.