Father and the Lamb / Святой отец и ягненок

Исповеди чаще всего проводились по выходным: в пятничные дни, в субботу с утра и в воскресенье после обеда. Однако Ганнибал держал кубик открытым в течение всей недели, призывая массы прийти и распутать свою паутину греха для него. Он наслаждался доверием, как наслаждался и проникновением в слабый человеческий мозг. Люди приходили к нему ежедневно. Дюжины людей. Новых, молодых, постарше, реальных грешники или тех, которые каялись лишь за детские кражи печенья. Но когда в четверг после обеда Ганнибал, проходя мимо деревянной коробки, увидел одну из белых занавесок задернутой, он сильно удивился. Обычно никто в это время не приходил. Но если бы вдруг у кого-то и появилось желание исповедаться, священника бы предупредили, а только потом зашли бы в исповедальную. Сейчас занавеска была задернута, и тень от силуэта проглядывалась сквозь ткань. Ганнибал зашел с другой двери, прикрыл свою занавеску, когда садился. Его грудь была легкой от искрящегося трепета, а живот сжался, когда он бросил быстрый взгляд через решетку между ними. — Здравствуй, Уилл, — сказал он, и услышал короткий вдох с другой стороны. Лектер обычно не приветствовал людей по имени во время исповедания. Должно же быть какое-то чувство анонимности. Но не сейчас. Не между ними. Тихий, принужденный звук сформировал слова молодого человека: «П…Простите меня, отец, я согрешил». Оу. Священник почувствовал, как по спине у него потекла густая волна удовольствия, и закрыл глаза, прислонившись головой к стене. Мальчик вернулся и был готов к разоблачению. Он вернулся к нему. — Правда? — спросил Ганнибал голосом, лишенным любопытства, которое на самом деле грызло его целыми ночами напролет. Он вытянул ноги под халатом, давая простор всем ощущениям, которые пробегали по венам под его кожей. Уилл Грэм поразил его. Больше никто так не поражал его. У юноши перехватило дыхание, прежде чем Ганнибал услышал, как по хлопковым штанам волочатся тупые гвозди. — У меня уже было такое… нечистые мысли, — выдохнул мальчик с другой стороны. — Они у меня уже давно есть, и я… Уилл пришел сдаться. Ганнибал облизнул губы, слушая борьбу внутри ошеломляющего разума мальчика. — Я не могу остановиться, — слова Уилла сопровождались дрожащими вздохами. Священник выпрямился на своей скамье, вытянув руки вдоль бедер. — Расскажи мне, — осторожно потребовал он, сопротивляясь желанию прикоснуться пальцами к решетке между ними. Мальчик вздрогнул с другой стороны, когда в исповедальне раздался влажный выдох. — Это, — начал Уилл, спотыкаясь на словах, фразах, строчках. Ганнибал терпеливо ждал, понимая, что эти мысли обязательно вырвутся наружу, но пока ничего не последовало. — Ничто не вынуждено прятаться в темноте под крышей этой церкви, Уилл. Ты в безопасности, — уверил его Лектер с ненавязчивой нежностью в голосе, прощупывая то место, где, как он знал, мальчик будет чувствовать это больше всего. — Я не твой отец. Я не буду судить, а уж тем более осуждать. Ни единого звука не послышалось с другой стороны, но священник все еще видел силуэт молодого человека, который сидел со сложенными на коленях руками и сгорбленными вперёд плечами. Ганнибал на мгновение задумался, не молится ли он, но затем тихий голос прорезал тишину. — Неужели ты в этот момент являешься сосудом для ушей Бога? — спросил его мальчик. Хрупкость, которая заставила сердце Лектера сжаться от нежности. — Эти уши — мои собственные, — ответил он, и на губах появилась улыбка. — Богу не нужен сосуд, чтобы услышать тебя, Уилл. — Слова были правдивы, обнажены, в отличие от других случаев, когда он поощрял людей открывать ему свои мысли. Он, Ганнибал, внимательно слушал. Не Бог. — Это тебе нужно поговорить, быть услышанным живой дышащей плотью, — сказал священник. Сколько раз мальчишка молился и молился, и уходил таким же пустым, как и входил? Он нуждался в ответах, вокализированных человеческим ртом. — Тобой, — молодой человек что-то прошептал в темноте плохо освещенной комнаты, и Ганнибал поджал пальцы ног в своих ботинках. — Мною, — ответил он и смотрел, как на маленькой скамейке дрожат очертания ангельских кудрей. Уилл Грэм глубоко вздохнул и выпустил воздух, через его ноздри потекла мощная струя. — У меня были нечистые мысли… — он заговорил, и голос его треснул, как тонкое стекло — …о мужчинах. Живот Ганнибала сжался от этих слов. Это признание было намного невиннее, чем он мог себе представить, учитывая тьму, которая нависла над встревоженными глазами мальчика. Уилл еще не открыл себя, но эти нежные слова тронули сердце Лектера чистой новой формой истинного желания. — Когда это началось? — спросил священник свободным от давления, которое нарастало в его венах, голосом. Мальчик вздернул нос, прежде чем ответить. — Давно. Несколькими годами ранее моей юности, — сказал он. Язык распух от взволнованной неуверенности и стыда. Ганнибал видел пальцы в кружеве волос, и то, как Уилл прятал лицо в ладонях. — Я никогда не переживал по этому поводу. Я всегда знал, как его подавить. Снова влажное движение носом. Лектер гадал, не текут ли слезы из этих лазурных лужиц, пачкая персиковый пушок на щеках мальчика, который тряс головой в ладонях. — Я молился, молился, и ходил на каждую субботнюю службу… — бормотал юноша, влажно вдыхая в безмолвном пространстве. — И это действовало. Взгляд Ганнибала был прикован к расплывчатой фигуре мальчика, который заставил себя сесть обратно. Но это не сработало. Уилл обманул сам себя. — Я пытался встречаться с девушками, как и ожидал мой отец… — тяжелый взгляд прервал поток его мыслей. Священник будто ощущал, как пальцы молодого человека вцеплялись в колени. Уилл встречался с девушками только для того, чтобы соответствовать ожиданиям отца. Лектер чувствовал, что мальчику неловко, будто у него внутри все сжимается. — Я не хочу их, — сказал Уилл, в очередной раз прижав голову к стене между ними. Ганнибал представлял его с закрытыми глазами. А ещё представлял его между своими коленями. — Не в этом смысле. — А кого ты хотел? — спросил Ганнибал, опуская взгляд с идеального, вздернутого вверх носа на силуэт. Уилл повернул свою голову так, чтобы их глаза встретились сквозь перегородку. Ни тени тьмы, которая скрывала его черты лица, словно черную маску. — Я… — заикнулся молодой человек, ошеломленный прямотой заданного вопроса, и Лектер был готов сделать вид, что никакого вопроса он не задавал. Не хотелось вынуждать мальчишку захлебываться тишиной. — Когда молитва начала работать? — спросил священник, сложив руки на коленях. — Когда ты начал страдать? Послышался глухой удар обуви о дерево, а затем юноша зашаркал по скамье, прежде чем на быстром выдохе произнести: «Четыре месяца назад». Ганнибал все больше и больше осознавал, что роба оставляет его голым под толстым слоем ткани. Ничего, кроме носков и нижнего белья. Голова у него шла кругом от нетерпения и восторга. Все было так, как он и надеялся. — Когда я пришел в церковь, — сказал Лектер. Его голос — нежное поглаживание, приятное гудение, как будто заманиваешь испуганную собаку. Заманивать, чтобы показать намного больше. — Да, — слова словно шипение между ровными зубами Уилла. Ганнибал в предвкушении облизнул нижнюю губу. — Расскажи мне, почему, — произнёс священник. Дышать становилось все труднее. Мальчик глубоко вздохнул, схватившись одной рукой за ворот рубашки. — Я увидел тебя, — сказал он. Слова словно душили его. — Ты увидел меня… — повторил Ганнибал. Мягкие, округлые на губах и почти поглощенные его дыханием слова. Температура поднималась внутри него, вокруг него, как будто он знал: то же самое происходит и с Уиллом. — Я желал вас, — молодой человек вынудил себя произнести это, будто слова ломали его на куски. Потому что так и есть. Ганнибал вкушал признание, словно вино на губах. Божественное. Никогда не было так, что мужчина получал все, что хотел в жизни. Оно само приходило к нему. Только когда это было правильно. — Как именно ты желал меня? — спросил Лектор, удивляясь хрупким словам, слетевших с его губ. Он горел этим парнишкой. — Так, как Бог запрещает нам, — ответил Уилл. Рыдание вырывается из его горла пузырем, но поток фраз этих пухлых розоватых губ не прекращается. — Я страстно желал ощутить вашу кожу, поцеловать ваши губы, почувствовать ваши руки на мне… — сказал он. Каждый слог нарушал тяжелую разгоряченную тишину, когда его язык и губы создавали шёпот. Ганнибал жаждал вкусить эти слова, и посмотреть, были ли они такими горькими, как представлял их Уилл. Юноша потер глаза и щеки руками. — Я грешен тем, что думаю о таком, но… — запнулся он, и священник дернулся вверх на своем сиденье, впиваясь ногтями в скамью. Лектер готов был кричать Уиллу о том, насколько тот сейчас не прав. Голова мальчика резко дернулась в направлении Ганнибала, яростнее, с острым углом к подбородку. — Все обожают тебя, и ты знаешь это, — сказал он, будто слова жгли его губы. — Все считают тебя таким правильным, таким добрым, сильным и мудрым, — Уилл будто спюнул эти слова, когда скрежет ногтей о дерево раздался с его стороны исповедальной. — Я знаю, что есть что-то больше, чем ты открываешь миру, Отец. Лектер прикрыл глаза, когда разряд удовольствия накрыл его глубоко, до крови и костей. Уилл Грэм видел его. Уилл Грэм знал его. Ганнибал ждал всю жизнь, чтобы быть увиденным, и сейчас его мучениям придет конец. Уилл мог видеть его даже сквозь оболочку. — Ты не тот человек Божий, за которого тебя все принимают, — обвинил мальчик священника, и Ганнибал удовлетворенно хмыкнул себе под нос между их стеной. Смакуя голос юноши, как мелодию псалмом. — Ты разглядел что-то во мне, Уилл, — ответил он, смотря на фигуру, сидевшую за перегородок. Глаза мальчика пылали огнем. — Что-то, что прячется и в тебе. Сердцебиение Уилла было настолько громким, что Ганнибал мог практически слышать его сквозь кровь, которая стучала в ушах. Он улыбался блеснувшими между губ зубами. «То, что ты отрицаешь сам в себе», — произнёс священник. Уилл плотно прижался к стене, и Ганнибал почувствовал, как деревянная кабинка гремит под напором силы. — Ты грех, во всех его пониманиях, — прошептал юноша, расправляя плечи, пока Ганнибал наблюдал за напряженным изгибом мышц, ведущих к шее мальчика. Уилл повернул голову, словно не желая видеть свою тень через маленькое расплывчатое окошко, которое разделяло их. — Никто не видит тебя. Все любят тебя, Отец, — сказал он с силой в голосе. Лектер провел пальцем по раме решетки между ними, и тепло разлилось под поясом его боксеров. — Но ты хочешь любить меня иначе, — проговорил он, осмелившись выманить из головы мальчика нечестивые мысли, и наслаждаться отведенным для них местом. Руки молодого человека обвились вокруг собственной рамы. — Мои сны и мысли преследуемы этими… — медлил он, пока слова покидали его горло, — … распутными фантазиями. Ганнибал хотел видеть глаза-океаны, когда розовые губы выговаривали эти приторные слова. — И о чем ты фантазируешь? — спросил священник, пробуя слоги на своем литовском языке. Голова мальчика упала на грудь. — Мне снятся твои глаза, твои волосы, твои губы… — он заговорил, отчеканив список так, как будто это случилось раньше, чем он смог остановить себя озвучить вырвавшиеся из сознания мысли. Он поднял голову, и его скрытые ранее глаза обратились к Ганнибалу. — Я касался тебя? — выдохнул Лектер, проводя кончиками пальцев по решетке с жалким желанием, за которое он никогда бы не стал себя ругать. Священник никогда так не тосковал. Уилл удерживал взгляд на фигуре Ганнибала, когда дрожащие пальцы потянулись, чтобы коснуться собственных розоватых губ. — Ты касался меня, под одеждой… — выдохнул юноша. Он был ошеломлен, слово сдавливая собственную волю. —Ты целовал меня, ты… Мальчик тяжело дышал, когда представлял все, что тянуло его вниз. Он так долго боролся с этими мыслями, отрицая их существование. А сейчас какой-то мужчина вынимал их. Ганнибал почувствоал, как тепло разлилось внутри, когда его губы разомкнулись. «Не пугайся, Уилл», — взглянул он с тоской, не скрываемой в дрожании голоса. Молодой человек услышал это, и очевидная напуганность сменилась мягкой, скрытой любопытностью. Резким шепотом он произнес: «Твои руки скользили под моей одеждой, в брюки…». Ганнибал почти мог чувствовать нарастающий жар, исходящий от юноши. У мальчика перехватило дыхание. «… И ты чувствовал, насколько я воз-возбужден под нижнем бельем». Слова не сливались воедино, прорезались прямо сквозь толстые одежды вокруг тела священника в жар, который раздувался под его кожей как растущее пламя. Лектер прикрыл глаза и ощущал, как тело предавало свою потребность и похоть вне его собственного контроля. Он никогда так не принадлежал другому человеческому желанию. Никогда прежде он не сомневался в том, что не позволит другому человеку взять себя в руки. Уилл владел им, Ганнибалом Лектером, держа его в своих дрожащих напуганных ладошках. Юноша взглотнул, перед тем, как выдать: «Ты восхвалял меня за это» — высоким тоном, который с головой выдавал его смущение. Что-то такое необоснованное. — Да, — Ганнибал не мог останоить себя от подтверждения, плавания в словах молодого человека, чувства тяжести в сердце, желания похвалить Уилла Грэма за его прекрасное воображение. Но мальчик проскрипел зубами, и прижал колени к перегородке. — Я не заслуживаю такой похвалы, Отец, — зашипел он со слабой болью и чувством стыда. — Я просто мерзость. Слова были скорее выловлены из памяти, нежели придуманы чистым сознанием, спрятанным под шоколодными кудрями. Священник плотно сжал челюсти, когда брошенная фраза эхом отозвалась в небольшом пространстве. — Это то, что говорит тебе твой отец? — спросил он. Лектер был осведомлен о ситуации в семье юноши. Когда он встретил отца Уилла, то увидел узкие неглубокие лужицы за этими глазами-бусинками и в мгновение понял, что этот человек не присматривал за мальчишкой с того самого дня, как его мать ушла. — И он прав, — сказал Уилл. Ганнибалу стало интересно, что бы этот юноша подумал, если бы увидел, как отца превращают в одно из тех кресел-качалок, которые он так любил. — Эти слова отвратительны, Уилл, — прошипел священник, добавляя жару своим словам, когда приблизил лицо к решетке. — Ты сын Божий, и ничего из этого ложь, — он глубоко вздохнул, приглаживая одной рукой свои гладко зачесанные волосы, проводя взглядом по очертанию фигуры мальчика. — Ты само совершенство. Наступила тишина с другой стороны. Какое-то колебание в прерывистом дыхании Уилла. Его голова опущена, а плечи подрагивают. Ганнибал наблюдал за мальчиком с нарастающей потребностью, но ждал, когда тот продолжит, не нарушая тишины. Немногие до него дарили Уиллу Грэму такое молчание. — Я возжелал мужчину, — Уилл обнаружил, что его голос надломился, стал тихим и едва слышным. — Взрослого мужчину, старше меня, — пальцы впились в его мягкие кудри. — Священника. Мальчик задыхался от собственной боли, когда его руки потянули волосы. Сожаление. Отвращение. — И что произошло сейчас? — спросил он Ганнибала, слегка поморщив нос, и провел руками по волосам, чтобы убрать их назад. — Ты скажешь мне, что я прощен? Ноги шаркали по каменному полу, а молодой человек, держась обеими руками за голову, широко раскинул руки и тяжело прислонился спиной к стене. — Можеть быть, вы скажете мне, что я могу быть исцелен Божьим прощением? Пальцы Лектера сжались в кулак, который достаточно сильно надавил на решетку, чтобы оставить на коже узор из маленьких квадратиков. — Ты вылечишься, — сурово сказал он, сузив глаза от этих пустых слов. — Я не успокоюсь, пока ты не вылечишься от ненависти к себе и сомнений, которые носишь в себе. Мальчик вздрогнул, но Ганнибал не позволил ему возразить. — Уилл, твое желание — не грех. Твоё желание есть привязанность, любовь и страсть. Плоть и алая кровь. Священник смотрел на мальчишку и чувствовал злость. Такое прекрасное творение с разумом, который превзошел мир. Место за пределами человечества, которое существует и в Ганнибале. И оно было развращено, ограждено и подмечено до тех пор, пока ангел не превратился в сомнение и страх перед вещами, которые выпили его дух досуха. — Это прекрасная норма для твоего возраста, Уилл, — говорил он, свободной рукой упираясь себе в бедро. — Норма для моего возраста, конечно, — усмехнулся юноша со слезами на глазах. — Но я хочу этого с тобой, — два рта тяжело дышали. — В этом и проблема. Ганнибал фыркнул в безмолвной улыбке, пока тугой узел скручивался в его животе от смущения подростковых гормонов. — Я не вижу в этом проблемы, Уилл. —Осознал он, лихорадочно обдумывая свои слова. — Я вижу это как завершение совершенного круга. Жар, который наполнял его прежде, расширялся, кровоточил в каждом изгибе и углу. Никогда прежде он не испытывал такого желания слишком лелеять и поклоняться, а не разрушать. — Отец? — спросил Уилл, слова которого застучали в напряженной челюсти. Лектор знал, что его слова ограничены, как бы хорошо они не были подобраны и как бы хорошо не воспринимались бы. Есть вещи, могущественнее речи. — Иди ко мне, дорогой Уилл. — Он дышал и прислушивался к тишине по другую сторону. Кабина священника в исповедальне была больше. Предлагала больше комфорта. Ганнибал встал. Послышался скрип дерева, шаги по каменному полу, а затем раздвинулся занавес. Мальчик был там, стоял в проходе, подсвечивающем его со спины, а черты лицы были погружены в тень. Ангел. Падший ангел. — Ты так прекрасен, — промурлыкал Ганнибал с жаром и похвалой, протягивая руку Уиллу, чтобы тот шагнул внутрь. Но мальчик заколебался, задержавшись на месте и сжав занавеску. — Н-нет, — сказал он, плечи поднялись вверх, а глаза расширились, глядя на Лектера с отчаянием, переполнявшим эти сладкие глаза-океаны. На его покрасневших щеках виднелись следы слез, а морщины на лбу стали явными от боли. — Ты не понял, — сказал Уилл, тряся головой и хлопая длинными ресницами. — Я влюблен в тебя. Слова — обнаженные и нагие, острые и глубокие. Ганнибал чувствовал, что истекает кровью, когда они вонзились в его уязвимую плоть. Это было опасно. Это было жестоко во всех смыслах. Это могло ранить их обоих. И, конечно же, это было то, для чего они были созданы. Священник шагнул вперед, достаточно медленно, чтобы мальчик не вздрогнул. Затем протянул другую руку и сказал: «Если ты опасаешься, что я разобью тебе сердце, то знай, что мы похожи». Он улыбнулся нежно, как никогда. «Бог выбрал тебя, и с нашей первой встречи я положил глаз на тебя, будучи уверенным, что ты обязательно станешь моим». Розовые губы раскрылись, показывая передние зубы Уилла, когда юноша выдыхал воздух сквозь сухое грубое горло. Его глаза пылали от взгляда Ганнибала, когда страх в нем смешался с чем-то, что было одновременно и осторожностью, и надеждой. Лектер глубоко вздохнул. — И если ты посмеешь заявить на меня свои права, я буду твоим. Уилл стиснул зубы, когда его руки отпустили занавеску. Он снова моргнул, и его глаза беспокойно задвигались туда-сюда. Только после короткой паузы он осмелился посмотреть Ганнибалу в глаза. — Ты хочешь меня? — спросил он его, хрупкий и скептический, отчаявшийся и потерянный. Священник рассматривал идеально очерченную челюсть юноши. «Хотеть — недостаточно сильное слово». Уилл шагнул вперед на слабых ногах и отпустил шторку за собой. Он до сих пор не понимал. Лектеру было больно осознавать, что если бы его ум не был ослеплен с самого рождения, он бы увидел все это в глазах Ганнибала. Он бы превзошел его в величии. Уилл обхватил себя руками и пробормотал: «Н-но, ты же Священник. Ты служишь только Богу». Лектер посмотрел ниже, на маленький нос молодого человека и ответил: — Я служу Богу в собственной груди. Но это не прописано на страницах. Его взгляд переместился. Пальцы рук сжались. «Богохульство», — слабо промямлил он, но в этих словах не было никакого возмущения. Шок, но не презрение. Ганнибал наклонил голову, надеясь поймать беспокойный взгляд Уилла. «Это то, что твердит твой разум». С этим, он осмелился протянуть руку и положить ее на грудь юноши; поверх его сложенных рук, поверх его бьющегося сердца. — И что же тебе говорит твоё внутренне я? — спросил Лектер, наблюдая за тем, как юноша наконец-то посмотрел на него. Руки прижались к бокам, когда их вгляды столкнулись, глубокие, открытые, горячие, и Уилл шагнул вперед, позволив стать им еще ближе. Их связь пробилась сквозь стекло обороны юноши, потому что он разбился вдребезги прямо на глазах у Ганнибала, и это явило наружу тьму, острое чувство жажды, страсти за трещинами этого милого мальчика не от мира сего. Он вдохнул прежде чем губы-бутоны произнесли: «Мое сердце твердит, что это прекрасно». Вокруг них Ганнибал видел дождь из рушившегося стекла, обливавшего их цветами и режущего кожу, будто Господь собственноручно ломал все окна, дабы устроить праздник дождя красоты и боли для них. По правде говоря, они отреклись в тишине, затененной тьмой, когда ничего в этом мире не менялось. Но изменилось. Ганнибал знал, что все изменилось. Для него, для них, для всего мира. — Это прекрасно, — прохрипел он, перед тем, как сократить дистанцию окончательно, обхватив руками спину и плечи мальчика. Священник прижался своими мягкими, раскрытыми губами к влажному вздоху, вырвавшемуся из груди Уилла удивленным усилием боли. — Отец. Руки тут же вцепилиись в его одежду, словно без них юноша упал бы замертво, и руки Лектера быстро нашли свой путь в сладкие, мягкие пряди волос, которые он поглаживал с пьянящим желанием. Их губы столкнулись в поцелуе, влажном, быстром и мягком. Давление было мягче, чем сдерживаемая потребность в Ганнибале. Но юноша был нетронутым, хрупким, и на вкус казался спелой вишней в свете летнего солнца. Небесный огонь. Их поцелуи были лёгкими. Мягкие пухлые губы вжимались в губы священника перед тем, как он вспомнил и собрал контроль воедино. Его руки вцепились в одежду на спине, и от тихих звуков безумной потребности голова Ганнибала закружилась от пьяного наслаждения. Уилл был ягненком с сердцем волка, и Лектер знал, что ему было суждено открыть это сердце и понять. Точно так же, как этот мальчик должен был найти его в одинокой темноте своего собственного творения. Он сжал кудри плотнее, когда его руки схватили корни, чтобы наклонить голову Уилла. Открыв его, Ганнибал попробовал эти спелые, как летний фрукт, губы. Уилл нуждающе простонал, когда открыл рот и прижался носом к щеке Лектера. Желая ближе, словно пытаясь размыть их границы и слиться через кожу и кости. Язык мальчика был стеснительным, когда Ганнибал проникнул внутрь его рта, но воздух из его ноздрей выходил быстро и тяжело, когда священник позволил себе лизнуть кромку прямых зубов. Затем юноша нашел в себе мужество встретить губы Лектера своим мягким розовым языком со сладким мурчанием кота, отчего тот застонал. Уилл был на вкус как невероятная агония: голубое небо, свежая трава, прохладная вода. Но под восхитительным вкусом скрывался огонь и дым. И Ганнибал знал об этом. Причина, по который Уилл выбрал именно его. Сильные руки на его спине тянули, словно пытаясь разорвать ткань, а мальчик хныкал в рот священнику и давил на него всем своим весом. Молодой человек осмелел еще больше, открыто облизывая язык Ганнибала, как будто в нем было лекарство от всего, что жгло Уилла. Ганнибал прижимался спиной к деревянной стене и слышал, как исповедальня скрипит под их весом. Руки Уилла сжимали и прижимали, будто бы он пытался залезть на него. Цепкие руки отпустили Лектера, только чтобы начать возиться с пуговицами его одежды, и Ганнибал убрал руки от волос мальчика, чтобы дотронуться до него. — Уилл, — вздохнул он, разрывая поцелуй, чтобы сказать имя, которое пелось уже с каждым ударом сердца. Юноша заскулил и продолжил целовать Ганнибала, пока его пальцы боролись в тисках мужчины. — Прошу, — всхлипнул он, тяжело дыша в каждый контакт их кожи, прижимаясь губами к чужому подбородку, челюсти, кожи чуть выше, там, где белый воротник огибал горло. Ганнибал ощутил губы, скользящие по коже, и моргнул, чтобы успокоиться, схватив мальчика за плечо. «Уилл», — на этот раз он заговорил хрипло и более настойчиво, отодвинувшись на расстояние вытянутой руки. Этот образ почти погубил его: беспорядочные кудри, искусанные алые губы, горящие щеки и глаза-океаны, затопленные тьмой желания. — Отец, — простонал Уилл, когда его тело начало дрожать. — Ганнибал. Если бы Лектер поверил в прощение Бога, он бы молился за свою душу, здесь и сейчас. Слышать, как эти губы произносят его имя, было наслаждением, несомненно, только на небесах. Его рука скользнула вверх и схватила мальчика за подбородок. «Уилл, ты не тронут?» — спросил он его, и задержал взгляд на юноше. Его взгляд опустился вниз, и Ганнибал знал. Он уже знал. Мальчик снова вцепился в свою мантию и подался вперед всем телом. В поисках касаний, кожи, теплоты, уюта. «Прошу, не останавливайся», — он ворвался в ухо Ганнибала, который мог только обхватить юношу руками и почувствовать, как тот уткнулся носом ему в челюсть. Уилл был девственником. — Если ты мне прикажешь, — выдохнул священник в ухо, и мальчик судорожно сглотнул. — Нет, нет. Руки вернулись к пуговицам мантии Ганнибала с новой, яростной решимостью. Он отстранился, прежде чем их глаза снова встретились, и Уилл сморгнул нервозность от похотливой синевы океана. — Я-я хочу… — начал он, когда провел ногтями по ткани, — я знаю, как происходит секс между двумя мужчинами, — хрипло шептал Уилл между их кожей. — Я хочу этого. Мягкие губы прижались к кадыку священника, отчего мужчина в блаженстве закатил глаза от пульсирующего удовольствия внутри него. Уилл хотел его. Этот чистый прекрасный ангел предложил себя, как кусок глины, в руки злобы. Но Ганнибал не был слепым. Эта глина скрывала острые осколки стекла под гладкой бледной поверхностью. Нет большей чести, чем проливать кровь за любовь.