Спустя столько лет

      Шизука проснулась от пения птиц и назойливых лучей солнца, которые то и дело норовили попасть прямо в голубые глаза девушки. Закрыв их рукой, она встала, осмотревшись по сторонам. Было примерно пять часов утра. Узумаки развела костёр, чтобы согреть замёрзшие руки. Держа их у костра, она посмотрел на речку, где уже бултыхались рыбы.       — Завтрак готовите, Сэкера-сама? — к ней подошла женщина. Как успела узнать Шизука — мать-одиночка. — Возьмите сосиски, а-то совсем на своих пилюлях худощавая, — с нежной улыбкой она протянула ей еду.       

Совсем уже дохлая! На одних лишь пилюлях! Папа, скажи ей что-нибудь!

— горькое воспоминание ударило ей в голову. Она прекрасно помнила, как Кушина не любила, когда Шизука вместо полноценного завтрака пихала в рот пилюли и убегала на миссию. Минато особо никогда не вмешивался, но всё-таки иногда он был на стороне матери. Она не подала виду, что замечание матери-одиночки её расстроило. Шизука натянула фальшивую улыбку, которую ей не раз ещё придётся надевать, и взяла еду, поблагодарив женщину.       — Не хотите со мной сесть позавтракать? — дружески предложила Сэкера, когда на огне уже жарила сосиски и кипятила чайник.       — Я бы с удовольствием, да вот только мой младший сейчас во внимании нуждается, болеет он, Сэкера-сама, поэтому не могу я с вами долго тут рассиживать, извините, — она поклонилась девушке в знак уважения и хотела было уходить, как Узумаки схватила её за рукав.       — Дело, конечно, не моё, но я могу осмотреть вашего сына, — никто в Звуке, когда она лечила больных, так и не узнал о имени девушке-медике, поэтому женщина очень сильно удивилась, когда Сэкера объявила о своих навыках целительства.       — Буду премного благодарна вам! — она ещё раз склонила голову и повела Шизуку к ребёнку.       Когда Узумаки вошла в палатку, которую разбила эта семья, она увидела закутанного с ног до головы ребёнка. Он был весь красный и очень горячий. Когда она прикоснулась к ребёнку, то впала шок, мальчик был, как раскалённая лава. Быстро приложив к его лбу и вторую руку, она выпустила чакру в обе ладони, и они засветились вокруг зелёным. Пока она пыталась снизить его жар чакрой, попутно задавала вопросы отчаявшийся матери: давно ли болеет, где последний раз был здоров, что ест, не ест, есть аллергия или нет, сколько лет, что делать любит и не любит. И много других вопросов, на которые могла бы посетить мысль, чем же он болен. Но всё было обыденно, а без диагностики было сложно, но не зря же она была ученицей Цунаде! Быстро, с ног до головы, она проверила его с помощью чакры ещё раз. Всё сходилось на обычной простуде, но факт того, что что-то тут не так не покидал её, как вдруг девушку словно ударило по голове.       — Орочимару забирал вашего ребёнка куда-нибудь? — гневно спросила она, уже зная ответ заранее.       — Глава? Да, он проверял всех детей до единого, но потом приводил обратно. Было это где-то месяца два назад, а вот сейчас уже как месяц он лежит больной, — заплакала женщина. — Вы думаете это глава-сама? — испуганно спросила она. «Так что ни моя репутация как главы, ни деревни не должна падать» — с точностью воспроизвела она, а потом, не веря, что покрывает гада, ответила:       — Нет, я думаю, что ваш сын просто простужен, — а потом переместила взгляд на еле заметную печать, которая от вмешательства чакры Узумаки только сильнее стала проявляться. Она стала чернеть и расползаться по телу, а девушка всячески пыталась остановить это, но техники запечатывания такого уровня она не осилила бы, если бы печать на мальчике не была пробной, то бишь она слабая и легко было нарушить её конструкцию. Но Шизуку пугало даже не то, что подопытными были дети, а то что даже с брешью печать сильная, и дабы её снять надо вспоминать все уроки Минато и Джирайи.       — А вы можете выйти, мне просто надо сосредоточиться? — она посмотрел на женщину и та вышла, понурив голову. Но сколько Узумаки не вспоминала, а ни один из известных ей способов не давал даже облачных надежд на спасение мальчика. Ударив кулаком по полу, она ещё раз посмотрела на мальчика, который пришёл в себя, после того, как она битый час понижала его температуру, не убирая рук с его лба.       — Тётя, а у вас красивые красные волосы, — прошептал он и улыбнулся.       — Спасибо, — так же тихо ответила она. Красные волосы. Как и в случае мамы, только один человек полюбил её окрас — Минато, а после него всем уже было не до цвета её волос, а у Шизуки первым, кто полюбил её волосы, был Какаши, а после него все уже не обращали на этот цвет внимания.       — Красные. Красивые, — тихо нашёптывала она, поглаживая красную прядь волос, а потом её осенило вновь. Красный — отличительный знак её клана — клана Узумаки! А они были мастера в запечатывании! Цепи её клана. Пускай она не ас в этой технике, но и Орочимару не доделал печать. Расслабившись и глубоко вдохнув, она ушла в себя, в поисках чакры, через пару секунд уже нашла ту силу и равномерно выпустила, преобразовывая в цепь, которая обволакивала мальчика. Ухватившись за жёлтую светящуюся и от каждого движения брыкавшуюся цепь, она стала вытягивать чакру печати, вбирая её в себя. Ей такая печать с её цепями не страшна, а вот если бы техника печати была завершённая, то риск перекинуть на себя технику Орочимару был бы хоть и не велик, но был. Когда цепи растворились в воздухе, превращаясь в жёлтые блики и исчезали, она подошла к мальчику, у которого больше не было ни дрожи от печати, ни температуры. Он был сейчас абсолютно здоров. Так стало радостно на душе, что она всё-таки не бесполезная, какой порой себя считала. Когда она позвала мать, то увидела, как та радостно обнимает сына. Но после она всячески выражать признательность Шизуке: осыпала её комплиментами, словами благодарности. Засмущавшись, куноичи быстро выбежала и прыгнула на дерево, наблюдая, как все готовятся к последнему шагу в их миссии, а потом — домой. Уже когда все уезжали, она быстро прыгнула на повозку, и они выехали из леса.