сумую за тобою

***

Тихий шорох раздается где-то в районе кухни. На секунду в квартире повисает тишина, затем слышится какой-то непонятный звук чуть громче. Стас в том возрасте, когда домой приглашают врачей, а не молодых мужчин, поэтому сон у него чуткий и зыбкий, как спокойствие на политической арене. Просыпается он моментально. Владимира на второй половине кровати, разумеется, нет. Бесшумно двигаться учат ещё на первом курсе театрального. Он подходит сзади и обнимает Зеленского за плечи. Тело у президента напряженное, как струна. Глаза быстро привыкают к полутьме. В ночной тишине слышно судорожное дыхание. В руках у Владимира — белые таблетки. Боклан далеко не дурак. Он мысленно считает до трех и только потом мягко разворачивает Зеленского к себе. Тот не сопротивляется. Не обязательно четко видеть Владимира, чтобы понимать, что зрачки у него расширены. — Как давно? — ему нужно знать. Ответа не следует. — Володя, пожалуйста… За окном около трёх. Все это напоминает плохую постановку. Его персональный фильм ужасов. — Два месяца, — голос у Зеленского спокойный, отрешенный даже. Они молча стоят какое-то время, смотря друг другу в глаза. — Прости меня, — выдыхает Боклан наконец. — Я должен был… Он должен был заметить. Должен был понять, что мешки под глазами и замученный взгляд — что-то большее, чем просто усталость. Должен был, в конце-концов, отговорить от этого судьбоносного решения идти на выборы. — Ты здесь ни при чем. Я просто… не справлялся. Стас не спорит. Вместо этого он отходит к шкафу с посудой, наливает воды, протягивает Владимиру. Тот принимает чашку (его руки не дрожат), осушает ее одним глотком, запивая антидепрессанты. Внезапно приходит понимание — он бы не смог. Не смог бы предвидеть, не смог бы остановить. Никто бы не смог. На улице глубокая ночь. Постаревшее за последние девять месяцев лет на восемь лицо Зеленского не выражает ничего. Боклан понимает, что и сам выглядит примерно так же. Они ни в чем не виноваты. Так просто сложилась жизнь. Стасу хочется, бесконечно сильно хочется скрыть Володю от всего мира, который, не переставая, смотрит за каждым действием президента. Запереть у себя, заставить хорошенько выспаться, вернуть, наконец-таки, в Квартал, где ему самое место. Но всего этого сделать, разумеется, нельзя. Разве что только через четыре года. А что им остается в это время? Делать то, что должно. И надеется, что к тому времени, когда все сможет вернуться в норму, они еще будут живы.