Правда неизменна

Проблема в том, что, как Краули быстро осознаёт, он просто не может оставить что-то в покое. Его теперь не покидает странный зуд, желание, которое, видимо, существовало всегда, хотя и было приглушено до Падения. Ему нужно пнуть, потыкать палкой и испытать всё, и делать это, пока он не останется довольным или они не распадутся на части. Так же и с его отношениями с Азирафаэлем. Он знает, что должен оставить ангела в покое. Знает, что даже простым нахождением рядом с демоном тот рискует своим светом. Но он не может с собой совладать. Его притягивает к ангелу, как мотылька к костру. Теперь его мир хаотичен, полный серы и огня, и точно не определённости Рая. А Азирафаэль? Азирафаэль — ничто, кроме прочности. Неизменности. Тихая гавань в океане бурь. Сначала Краули обещает себе, что только приглядит за ним, просто чтобы быть уверенным. Вокруг поначалу так много демонов. Так много демонов, а Азирафаэль совсем один, даже без огненного меча, защитившего бы его. И ни у кого не возникнет вопросов, если Краули убьёт парочку демонов, подобравшихся слишком близко. В конце концов, выживают сильнейшие. Забота об Азирафаэле успокаивает и другой зуд, который должен был исчезнуть после Падения, желание исцелять, заботиться. Он не должен больше уметь заботиться. Это противоречит его новой, тёмной, озлобленной стороне, подозрительно быстро вскипающей ярости, подталкивающей взорваться, заставить всех и вся почувствовать его боль. Он воюет с самим собой, и выигрывает в этой войне только тишина. Именно тишина (или Тишина?) становится самым худшим. Отчаянное, ноющее одиночество внутри него, которое никогда, никогда и ничем не заполнится, что бы он ни делал. Отсутствие чужих голосов в его голове, разумов, объединённых с его собственным в любви и гармонии. Ещё Её отсутствие, которое, однако, ощущается менее остро. Он изначально должен был потерять Её, он знал это с того момента, как Люцифер рассказал ему о священном Плане. Но он не готов был потерять ещё и их. Поэтому тишина пожирает его, мучительная, насмешливая. Заставляющая разыскивать единственное существо на свете, которое может успокоить обжигающую боль, хоть и ненадолго. Но даже тогда ему больно. Ад проклятый, да, ему больно видеть эти красивые глаза, расширяющиеся, видя его, фигуру, делающую осторожный шаг назад и только потом ясную улыбку на лице. Его сердце почти разбивается каждый раз, когда Азирафаэль называет его Краули. Когда начало его по горькой иронии подходящего имени слетает с губ и оставляет на нём очередную рану, словно от острого ножа. Он хочет его остановить, разрушить вознесённые вокруг своей души стены и показать Азирафаэлю, что он — не просто Эдемский Змей. Но он этого не делает. Он не может. Он больше не ангел. Он не может быть тем, кого помнит Азирафаэль. Он не может позволить своей правде поколебать неуязвимую веру Азирафаэля в свою Богиню. Потому что он знает, что случается с вопросами. Единственное, что хуже уже произошедшего. Он не может дать Азирафаэлю Пасть. И он даёт себе клятву. Ту, которую он вплетает в стены, окружающие его имя. Он никогда не расскажет Азирафаэлю, кем когда-то был. *** Первая осечка случается после Потопа. Они в Азии, в маленьком городе бесконечно далеко от смерти и разорения, оставленных за спиной. Он оставался в Месопотамии достаточно, чтобы увидеть отступающую воду, Ноя и его семью, сходящих с арки, после чего взглянул в лицо своего ангела и решил, что настало время уходить. Причём куда угодно, пока это «куда» было очень далеко отсюда. В место, где он бы не слышал больше крики детей, которых не мог спасти, крики, гремящие в глуби мёртвой тишины. Так что они отправились в Китай. Сделать выбор было несложно. Азирафаэль вскользь упомянул, что слышал о новом продавце еды, чей товар хотел бы попробовать, а Краули и не думал ему отказать. Точно не после того, как увидел вспышку сомнения и боли на лице своего ангела, написанные в больших скорбных глазах вопросы, которые Азирафаэль не разрешал себе задавать. Любой другой демон на его месте пнул бы и потыкал палкой, попытался бы заставить ангела действительно сомневаться. Но Краули слишком хорошо знал, что значило сомнение. Что проистекало из желания узнать почему. Поэтому вместо этого он отправляется с Азирафаэлем в Китай, находит неплохое место, не видевшее опасностей и болезней, в котором можно остановиться, и приглашает его на обед. Начинается всё хорошо. Каждое новое ощущение, каждое маленькое удовольствие стирает всё больше тех сомнений из взгляда ангела. Краули расслабляется, слушая его щебет о каких-то Пяти Зёрнах и эволюции китайской еды, и позволяет исцеляющей волне его слов поглотить себя, ослабляя плач тишины, эхом бьющейся внутри. Если он не закрывает глаза, то может притворяться, что последние сорок дней никогда не случались. А потом случается оно. Рваные обрывки связи горят, и он осознаёт — они идут. Ему хватает времени ровно на то, чтобы превратиться в змею и спрятаться под сиденьем Азирафаэля, надеясь, что, кем бы ни был этот бывший его брат или сестра, он не будет его искать. Это Габриэль. Потому что, конечно, это Габриэль. Его весёлый маленький брат, любивший создавать звёзды. Только, прислушиваясь, Краули осознаёт, что не знает этого ангела. Прошла тысяча лет, и эти годы не были к нему добры. Он больше не тот нетерпеливый юный Архангел, помогавший ему развешивать созвездия. Его слова жестоки, холодны, лишены сочувствия. От того, как он обращается с Азирафаэлем, Краули хочется схватить его за ухо, притащить на аудиенцию к Матери и заставить объясняться. Он не понимает, почему его младший брат так сильно изменился. Как мягкий, любящий мальчик, которого он вырастил, стал озлобленной фальшивкой. Игнорируя остатки инстинкта самосохранения, Краули пытается добраться до него сквозь боль раздробленных внутренних нитей, слёзы наворачиваются на глаза, агония пульсирует в душе. Он тянется дрожащим обрывком мысли, осторожно, медленно, сантиметр за сантиметром — и достигает стены. Дотрагивается до неё — резкая боль отзывается в голове — но не может пробиться внутрь. Стена прочнее мрамора, прочнее камня, прочнее алмаза, выкованного в сердце взрывающейся звезды. Ещё она тревожаще цельна, без дверей, ворот, без единой трещины, впустившей бы прикосновения разумов его братьев и сестёр. Это не что-то личное, понимает Краули. Она не против него. Не может быть. Габриэль видел, как умирал Рафаэль. Он не стал бы даже рассматривать возможность того, что ползающий по Земле безымянный демон может быть его братом. Нет, Габриэль этой стеной отгородился от всех, даже от остальных братьев и сестёр. Краули отступает, раны в его душе кричат в раскалённой добела агонии, тишина внутри эхом им отзывается, пустая и бесконечная, как темнота среди звёзд. Позже он осознаёт, что не помнит, что говорил Габриэль. Всё, что остаётся в его памяти — это пугающий холод его глаз, лишённых даже намёка на чувства. Когда Габриэль уходит, Краули появляется из под стула ангела. Он нехарактерно молчалив, он знает, но просто не может заговорить. Тишина объяла его, чистая, незамутнённая, такая, какой не была уже много лет. Он ждёт, когда Азирафаэль закончит обедать. И, к его удивлению, ангел не уходит, когда опустевшие тарелки уносят со стола. Он знает, что его сейчас нельзя назвать приятной компанией, да и давно уже ожидает, что Азирафаэль захочет избавиться от него, учитывая события последних нескольких недель. Но тот остаётся. Чего Краули не знает, это то, что Азирафаэль достаточно хорошо его изучил, чтобы понимать, что ему нужно в таком состоянии. И он не спрашивает демона ни о чём, а просто наблюдает за Краули с почти неприкрытым беспокойством в глазах и пытается его разговорить. Наконец, когда исцеляющее присутствие ангела смывает остроту его боли, демон задаёт единственный, горький вопрос: «Они все такие?» Азирафаэлю не нужно спрашивать, о ком он говорит. «Да,» - грустно говорит он. - «Они всегда были такими.» «Не всегда,» - отчаянно возражает Краули, не успевая себя остановить. - «Не До Этого.» Ангел кивает, его рука дёргается, словно почти решившись прикоснуться к руке Краули. - «Они изменились после Войны. Все изменились.» Не ты, почти говорит демон. Только не ты. Но он сдерживается, держит в узде слова и мысли, пока одна не становится слишком яркой и острой, чтобы не вылиться из него, разъедая всё вокруг отравленным вином. - «Как она позволила этому случиться?» Азирафаэль, конечно, отвечает ему возмущённым взглядом. - «Мой дорогой, это всё часть Великого Плана.» «Плевать на Великий План,» - огрызается Краули. - «Как Она может говорить, что всех любит и всё равно позволять всему этому...» - Он взмахивает рукой, подразумевая не то Архангелов, не то Потоп, не то всё состояние человечества, - «происходить?» - В его голове пульсирует боль, и даже присутствие Азирафаэля не может больше вытеснить пустоту. Свежие раны внутри горят, и ему хочется просто найти спокойное место и поспать несколько месяцев. Возможно, год или два. «Я думаю, в этом всё равно есть какой-то смысл,» - сообщает Азирафаэль. - «Просто это непостижимо.» Демон смеётся, горько, разбитым стеклом, вспоминая, как делал это раньше, счастливо и необузданно. Он не знает, остался ли на свете хоть один ангел или демон, который мог бы и теперь так смеяться. «Не рассказывай мне о Плане,» - говорит он со злостью в голосе, не зная, как её выплеснуть. - «Я прочитал весь чёртов текст, и в нём всё равно нет никакого чёртового смысла.» «Ты... ты прочитал его?» - переспрашивает ангел, и Краули вздрагивает. У Великого Плана всегда была только одна физическая копия. Он поступил неосторожно и чуть себя не выдал. «Я хотел знать, какой вообще был во всём смысл,» - с горечью говорит он. - «Подумал, да ладно, не может всё быть так плохо, как говорит Люцифер. Но было. Было даже хуже.» «Да, но...» - Азирафаэль вглядывается в него, прищурившись, уставившись чуть в сторону, как любое Эфирное существо, пытающееся взглянуть за пределы физической плоскости. Краули выше поднимает стены, скрывая из вида свою сущность. - «Как ты вообще получил копию?» «Как, по твоему мнению, я Пал, ангел?» - спрашивает демон, боль и одиночество отчётливо проступают в его голосе. - «Я взял её у Люцифера.» *** «Что?» - он смотрит на маленькую книжку, которую так небрежно держит его брат. Слова, которые его Создателем запрещены к прочтению. К знанию. «Она пожертвует тобой, Рафаэль,» - говорит Люцифер, ах, так мягко, словно боясь, что Рафаэль сломается. - «Она заставит тебя Пасть.» «Это... это неправда. Я бы... я бы никогда...» - он не должен этого знать. Не должен видеть Её Великий План. Он расширенными глазами глядит на книгу, протягиваемую ему Люцифером, и не замечает лукавую улыбку на его лице. «Тебе досталась особая роль, дорогой брат,» - произносит Денница, беря руку Рафаэля в свою собственную, притягивая его ближе, пока тот не оказывается в тени Её запретного дерева. Рафаэль всегда чувствует себя таким маленьким по сравнению со своим братом, таким юным, таким менее важным, чем Её прекрасный любимый сын. - «Она хочет, чтобы именно ты научил их понимать разницу между Добром и Злом.» «Но...» - он оглядывается. В последнее время он так часто бывает здесь, в Саду, обучал людей, приглядывает за Её созданиями, наблюдая, как Азирафаэль учится вести их к Её свету. В его душе скрывается желание, пульсирующее внутри, когда он наблюдает за юным Началом, руки которого мягко гладят очередное маленькое животное, заползшее ему на колени. Азирафаэль поднимает голову к солнцу, и да, вот оно, желание, необходимость, теплота, которые Рафаэль не до конца понимает. Он и не должен их понимать, потому что если он чувствует это, оно — часть Её воли, и он узнает ответы о них, когда придёт время. Он должен быть терпелив. Но именно терпением Она его не наградила. «Почему?» - спрашивает Рафаэль. - «Почему Она попросила меня стать Её Целителем? Почему поставила учить их выживать, если собирается просто оттолкнуть их от своего света?» - Он не спрашивает, “Почему я”. На лице Люцифера написана грусть, и Рафаэль чувствует его боль и противоречия. - «Я не знаю,» - отвечает он, глаза его, тёмные и бездонные, сливаются с тенями. «А остальные?» - задаёт Рафаэль ещё один вопрос. - «Наши братья и сёстры? Они, конечно..?» Люцифер качает головой. - «Они убьют тебя,» - говорит он. - «Ты Падёшь. Искусишь людей. А потом наши братья и сёстры поразят тебя за твои грехи.» - Рафаэль ощущает его честность. Они делят один разум, одну связь. Между ними не может быть секретов, не может быть лжи. Он полностью доверяет Люциферу, и не может игнорировать его слова. Их боль становится двукратной, проистекая из сердец обоих. «Таковы её слова, Брат,» - говорит старший из всех ангелов. - «И я не могу изменить Её решение.» - Люцифер вновь протягивает книгу, и Рафаэль знает, что он может почувствовать его желание, желание, которое нельзя скрыть. Ему нужно понять, самому прочитать эти слова и узнать, что их Создатель, их Мать запланировала для него. Он не должен брать книгу. Это запрещено. Он оглядывается через плечо и видит наблюдающего за ними Азирафаэля. Юный ангел мягко улыбается ему и отворачивается, призываемый глубже в Сад нуждой одного из Её творений. «Не запрещай себе это,» - шепчет Люцифер. - «Она уже осудила тебя. Ты заслуживаешь хотя бы знать почему.» - Боль раненой птицей бьется между ними, умноженная связью, отравляя их обоих. В ней — семена безумия, и Рафаэль не знает, произрастают они из души Люцифера или же его собственной. Он берёт книгу. И он читает. *** «Краули...» - Азирафаэль нерешительно поднимает руку, потом мягко кладёт её поверх руки демона. Взгляд его сосредоточен на лице демона, который шокировано осознаёт, что плачет. «Я знаю, ты сказал, что не любишь говорить об этом,» - сочувственно, с нотками нежности в голосе говорит ангел. - «Но знай, ты всегда можешь поговорить об этом со мной. Если захочешь.» Его мир сужается до единственной точки, каждая частичка его сосредоточена на руке, касающейся его кожи. Это ощущение поглощает кричащую вглуби тишину, успокаивая, утешая, погружая в мир чувств, которых он никогда больше не надеялся ощутить. Он почти поддаётся, тянется, пока сама его сущность не задевает Азирафаэля. Но шок прикосновения возвращает его обратно в реальность, и он отшатывается, кляня себя. «Я вообще не говорю об этом,» - выплёвывает он и отнимает руку. Краули оставляет своего ангела в одиночестве и пытается не думать о боли, отразившейся на его лице. Он убеждает себя, что теперь будет сторониться Азирафаэля, что так будет лучше. Ещё обещает, что не будет подбираться к другим Архангелам, чтобы увидеть, отгородили ли они тоже себя от мира мысленными стенами. Ради собственной безопасности. Но у него никогда не получалось не рисковать. Так что к концу столетия он знает, что такими же стенами окружены разумы Микаэль, Уриэль и Сандальфона. А голос Азирафаэля продолжает облегчать большую часть боли в его собственной голове.