Операция "Поворот"

Солнце еще только вставало, не успев выкатиться из-за холмов. По земле стлался туман, небо еще не набрало дневной голубизны и было сейчас блеклым и грустным. Тойни, поддавшийся настроению утра, молча жевал травинку, прислушиваясь к шумам и шорохам. Скоро должно было послышаться тявканье своры гончих – Сципион Эмилиан, пригласивший их на охоту, понимал толк в этом мужском развлечении. Хорат-Блоссий попал на охоту по протекции Полибия, эллинского историка, близкого друга Эмилиана и такого же страстного охотника, несмотря на уже довольно почтенный возраст. А Биллий обратил на себя внимание Лелия, другого близкого к Сципиону человека. Оба были до странного рады оказаться вместе на природе, жадно вдыхали свежий и влажный утренний воздух с запахом прелой травы и поздних полевых цветов. - До сих пор непонятно, зачем мы здесь, - вдруг тихо сказал Тойни по-гречески. - Загонщики прибыли еще несколько дней назад, другие охотники поблизости – если все удастся, на нас выгонят зверя, - хмуро отозвался Хорат. - Нет – я имею в виду здесь, в этом времени. Мы с Тиберием подружились, но у меня ощущение, что скорее он меняет мои убеждения, чем я – его. Мы потеряли столько лет! - Добродетель ученого – терпение, - подражая настоящему Блоссию, личину которого он подменил собой, проговорил нараспев Хорат. - Вспомни, сколько нам пришлось приложить усилий, чтобы вжиться в этот мир! - Да, я понимаю, мы должны действовать мягко, устранение - последнее, к чему мы можем прибегнуть. А может, и не стоит пытаться ничего менять в истории? – осторожно проговорил вдруг Тойни. - Смотри, сколько взял наш мир из здешнего мироустройства – рациональность, приверженность общему в ущерб личного… - Не стоит? – Хорат перешел на язык их времени и продолжил шепотом. - Ты подвергаешь сомнению слова Глона?! - Нет, доктор Глон для меня большой авторитет, - быстро ответил Тойни. - Глон поймет, что не стоит заниматься формированием новых специфических рас путем модификаций ДНК. Надо всего лишь заняться окончательным уничтожением элоев для того, чтобы обезопасить наше жизненное пространство, и жить на поверхности, - пока наши навыки жизни при солнечном свете еще не исчезли. И вот тогда в сочетании с нашим «Поворотом» история пойдет по совершенно другому пути. - А я считаю, что гармоничнополушарные люди более приспособлены, - отозвался Тойни. - Наши опыты подавления деятельности подкорки и правого полушария ведут к тупику. И пока мы фенотипически близки элоям – я считаю, это надо использовать. Я накопил немало данных, систематизировал их и намерен провести проект в Совете… - Но это прямая дорога к индивидуализму! – почти прокричал Хорат и, спохватившись, перешел опять на греческий. - О гармонично-полушарных говорили и Джисо с Уиллоу – помнишь, как Глон осадил их? - Да, Уиллоу… - улыбнулся Тойни, вспомнив своего приятеля и коллегу. - Они с Джисо отправились куда-то поближе к Большой катастрофе, спасать от казни ученого… - Индивидуализм, засилие эмоций и иррациональность противоречат всему нашему мироустройству! Дай волю подкорке и правому полушарию – и хаос поглотит человечество! – не слушая, перебил его Хорат. - Всему, за что боролись Глон, я и многие из нашего поколения ученых, придет конец. Ведь и Глон говорил об этом не раз! Еще тогда, когда ты протестовал против лоботомирования искусственных организмов вроде нашей Реа. А я, хоть и не физиолог, считаю, что опыты с хирургическим удалением отдельных частей мозга стоит продолжить! Это вернее, чем гипнопедией и импульсной стимуляцией повышать активность выбранных участков. Спокойствие, рационализм и коллективное сознание – вот что является нашей уже почти достигнутой целью… - Слушай! – крикнул вдруг Тойни на латыни. Послышался азартный захлебывающийся лай собак, которые буквально тащили за собой спотыкающихся поводырей. Откуда-то выскочили Эмилиан и Полибий. - Зверь где-то рядом! – глаза Полибия горели молодым азартом, а седая борода развевалась на бегу. - Что за зверь? – моментально заразился его азартом Тойни. - Спускай собак! – махнул рукой Эмилиан. Псы с отчаянным лаем скрылись в зарослях, и спустя некоторое время оттуда стрелой метнулась молодая косуля. Она бросилась в сторону, где были расставлены сети, но вовремя разглядела их и, едва не задев плечом траву в крутом повороте, кинулась мимо сетей влево. Свора преследовала ее, за ними бежали рабы с дротиками и камнями. Обезумевшая косуля снова повернула и помчалась прямо на охотников. Хорат с удивительным проворством выхватил небольшой кинжал и метнул его в животное. Еще два скачка – и косуля кубарем покатилась в траву. - Блоссий, ты любимец Артемис! - в голосе Полибия послышалась зависть. Сразить брошенным ножом бегущую косулю - это было почти невероятно. - Поздравляю! Поздравляю любимца Дианы! – с жаром заговорили подбежавшие Эмилиан и Тойни. Хорат выглядел донельзя смущенным своим азартом. Так выдать свои способности, так обнаружить себя, так поддаться эмоциям! Он старался не встречаться взглядом с Тойни, чье раскрасневшееся лицо и горящие глаза казались ему отражением его собственного состояния. *** «Мне иногда кажется, что мой коллега Блоссий гораздо больше похож на здешних философов и политиков, чем ему бы того хотелось. Я не могу окончательно решить – происходит ли это оттого, что он слишком вжился в роль философа-стоика, или же идет от его собственной натуры. «Собственная натура» - это как раз то, против чего все мы боремся, и он, Хорат, в первых рядах. Психологическое состояние его можно подчас назвать «невменяемым», что древние называли аффектом. Не знал, что мне придется с таким столкнуться и именно в связи с таким закаленным борьбой морлоком, как Хорат. И я подметил, что он больше и больше ненавидит наш объект. Боюсь, закон психического модуля срабатывает и здесь – ненависть Хората к Тиберию есть отрицательная привязанность. Не знаю, что предпринять. Возможно, большие дозы наших новейших нейролептиков и несколько сеансов в «камере стирания личности» помогли бы вернуть ему равновесие. Вообще, мне начинает казаться, что само участие Хората в операции "Поворот" обусловлено его стремлением к индивидуальному действию, к самостоятельному принятию решений. Больше того - я все больше склонен рассматривать прилет сюда Хората как бегство от нашего мира. В отношении Тиберия мне также не все ясно – тут налицо психотравма, полученная в детском возрасте. Однако если обычно такая психотравма излечивалась у древних крайне антиобщественным поведением вплоть до выраженной социопатии и серийных убийств, или же отшельничеством (и то и другое – проявления крайней степени индивидуализма, еще не свойственных эпохе и месту, в котором мы находимся), то Тиберий напротив ищет общения с людьми. Ищет их приязни и положительных эмоций. И ему все лучше удается их получать». *** Тиберий вернулся домой уже под утро, когда, громко грохоча по улицам подкованными калигами, расходилась ночная стража. Осмысливая прошедшие вечер и ночь, он твердил себе, что впервые признает правоту старого Катона. Старик Марк Порций всегда брюзжал на упадок нравов в связи с проникновением в Лациум эллинского духа. Сейчас Тиберий покаянно сознавал, что сам принял участие в этом самом упадке нравов. …Слова Аппия Пульхра о том, что он пригласил гетер, повергли Тиберия в крайнее изумление. Нет, он конечно знал, что сам сенатор не отличается той строгостью нравов, которой громогласно требует от своих домочадцев. Однако отмечать помолвку собственной дочери в компании будущего зятя и гетер – это было чересчур. Сенатор, подозвав раба, шепотом сказал тому несколько фраз и отпустил, наградив звонким шлепком по заднице. - Послал обрадовать свою домину**, она с дочерью гостит у двоюродной сестры, - жизнерадостно поведал он. - Антистия извелась, приискивая достойного жениха моей девочке. Тиберию, конечно, невдомек было, что судьба Терции беспокоила Клавдия вовсе не из-за отцовской любви – просто пару лет назал в доме сенатора нашел приют один поэт, родом ахеец. Поэтом ахеец оказался никудышним, однако быстро нашел пути к Терции, и девушка, вместе с драгоценной фибулой, отдала ему то сокровище, которое так ценят мужья в первую брачную ночь. Поэт был утоплен рабами Пульхра, однако невинности Терции это не вернуло. Зная Тиберия, как мягкого и деликатного молодого человека, к тому же с прекрасной репутацией, Клавдий полагал, что лучшего кандидата в мужья своей беспутной дочери он не найдет. Потому и решил показать свое свободомыслие – в конце концов, мужчине позволительно расслабляться так, как он хочет, и если мальчик после женитьбы не каждую ночь будет проводить дома, он, Клавдий, не станет сердиться. Когда в дверях триклиния показался вольноотпущенник Аппия, а за ним - две женские фигуры, обе закутанные с головы до ног во что-то темное, Тиберий сразу вспомнил, как под Карфагеном кто-то рассказывал о несчастных женщинах далекого племени, не смевших показать мужчинам своего тела и лица. Он не знал, правда ли это, но почему-то ощутил в этом несправедливость. И в то же время эта закрытость интриговала и будила воображение. Более высокая сбросила покрывало первой – открылось темное лицо с большими черными глазами, красивое дикой звериной красотой. Однако эта красота, казалось, сама себя опасалась, и африканская красавица глянула на Тиберия настороженно, прежде чем мелким быстрым шагом подойти к табурету у ложа Клавдия. - Моя прекрасная Хиона! – приветственно провозгласил сенатор. Он говорил что-то еще, но Тиберий его уже не слышал: в этот миг вторая девушка тоже избавилась от своего плаща. Оттуда сверкнули длинные светлые волосы… Тиберий подавил снова начавший захлестывать его благоговейный трепет – она гетера, она просто гетера, напомнил он себе. Реа прошла к его ложу и присела на низенький табурет, прядка ее волос – сейчас собранных на затылке в пучок, откуда разбегались светлые волны – упала на руку Тиберия. Клавдий попросил Хиону сыграть на флейте и та с готовностью извлекла инструмент. Старый сенатор не отводил взгляда от губ девушки, обхватывающих флейту, и Тиберий готов был поклясться, что самой музыки Клавдий сейчас не слышал. Хиона закончила игру, отложила флейту и взяла небольшую египетскую лютню. Плектр в ее руках словно танцевал, а темное лицо эфиопки сияло таким же вдохновением, как лица певцов-эллинов, выступление которых так потрясло Тиберия когда-то давно. - Это древняя песня ее народа, - повернулась Реа к Тиберию. Ее светло-карие глаза светились сейчас мягко, будто впитали лунный свет. Тиберий подумал, что впервые слышит ее голос – тогда, в их первую встречу, он лишь жадно познавал ее тело и помнил только тихие стоны, которые вплетались в его собственные. - О чем она поет? - О воине, который ушел, о том, как без него подернулся пеплом огонь костра… - ответила Реа. После того, как песня закончилась, уже хорошо вкусивший сладкого и крепкого критского вина Клавдий расчувствовался, вспомнил свою бытность консулом и то, как его лишили триумфа, потом почему-то завел длинную жалобу о своих завистниках. Досталось больше всех сенатору Сципиону Назике. Тиберий старался свести разговор с этой неуместной в обществе гетер темы, рассказав о том, как недавно смотрел ателлану и встретил Тита Манлия. Реа, заинтересовавшись, сказала, что желала бы посмотреть представление ателланов. Клавдий отреагировал вяло, пробурчав, что запрет Сената называть кого-либо из рода Манлиев именем «Марк» мало помог – в их роду все были словно с придурью. Включая и Марка Капитолийского***, несмотря на то, что при нем был спасен Рим. Когда сенатор, утомившись от ученых бесед, возжелал отведать пищи телесной, Тиберий облегченно вздохнул. Рабы быстро и бесшумно накрыли стол и все приступили к трапезе. Тиберий в последний раз ел около полудня и дома пообедать не успел, потому сейчас, поздним вечером, чувствовал волчий голод. Он ел и смотрел как девушки с очаровательной грацией пробовали понемногу ото всех блюд, принесенных слугами – острый и пресный сыр, спаржа, трюфели, сельдерей, устрицы, маринованные петушьи гребешки, фрукты. Клавдий – гурман не только в еде, подумал Тиберий: все эти блюда были призваны продлить силы мужчины в любовной битве. Потом он взглянул на лакомящуюся виноградом Реа и подумал, что с ней вся эта снедь Венеры становится просто-напросто лишней. Аппий, сперва явно намеревавшийся ни от кого не скрывать свое удовольствие с эфиопкой, вдруг решил удалиться в одну из комнат, пожелав Тиберию приятной ночи. Безмолвный раб проводил Тиберия и Реа в другую комнату, где было приготовлено ложе с мягкими подушками. Реа села на край ложа, провела ладонью по вышитой подушке,будто пробуя ее мягкость, и улыбнулась. - Чего бы ты хотел, господин? Пения, танцев … или любви? - Тиберий. Называй меня Тиберий. - Тиберий, - повторила Реа, будто пробуя его имя на языке. - Ти-бе-рий. - А что значит твое имя? Откуда ты? Девушка промолчала и вместо ответа потянула его за пояс туники на ложе. Тонкие пальчики быстро помогли избавиться от одежды. А ее собственный короткий полупрозрачный хитон сполз на пол словно по волшебству. - Закрой глаза! – прозвучал повелительный шепот. Тиберий повиновался, чувствуя, что маленькие ладошки легко, почти не прикасаясь, скользят по его груди и плечам. От этих прикосновений было одновременно жарко, будто он был в терме, и в то же время знобко, так что он ощущал вставший дыбом каждый волосок на коже. - Тебе холодно? – снова этот шепот. - Я согрею тебя! Тонкое тело, горячее как лучи карфагенского солнца, приникло к нему, и Тиберий, не открывая глаз, крепко прижал ее к себе, не давая уйти, исчезнуть, растаять… Он почти не ощутил мгновения, когда его плоть была поглощена ее лоном – было только бесконечное блаженство слияния. Она двигалась то со сводящей с ума медлительностью, заставляя его стискивать зубы от мучительного желания, то ускорялась по своей прихоти, сжимая и снова отпуская его плоть внутри себя. Наконец, не выдержав этой долгой пытки, Тиберий простонал какое-то ругательство, перекатился, подмяв ее под себя, и задал ритм уже сам – бешено, рвано, собственнически. Реа вздрагивала под его ударами, ее тонкие ноги обняли его бедра и сцепились на крестце, она подтягивала себя к нему, стараясь не оторваться, стараясь быть с ним ближе, теснее. - Ты все равно не выдержишь! – услышал Тиберий ее шепот, и в следующее мгновение его плоть внутри ее тела будто взорвалась - он выстанывал "Реа... Реа..." снова и снова, выплескиваясь в нее. И только потом ощутил, как стенки ее лона запульсировали, отвечая ему. Потом они дремали рядом, нагие – и Тиберий гладил нежную, нежнее лепестков роз, кожу светловолосой гетеры. Через некоторое время он снова ощутил зов плоти и потянулся к Реа. Провел пальцами по ее ключице, стараясь прикасаться так же невесомо, как это делала она, почти повторяя то, что она проделывала с ним. Накрыл ладонью маленькую, как у амазонки, упругую грудь, ощущая напрягшийся сосочек, второй рукой провел от плеча по ребрам и спустился на тонкую талию и впалый живот. Тиберию все время казалось, что Реа словно бы держит себя в жесткой узде, не позволяя желаниям самим вести ее. И он постарался сделать так, чтобы ее страх отступил, ласкал ее терпеливо и медленно, ощущая, как Реа вздрагивает под его руками и губами. И на какое-то время, как ему показалось, ее жесткая узда ослабла, и она покорно отдалась тем ощущениям, которые будили его ласки. И в этот раз она приняла его, не пытаясь навязать свое, но лишь подчиняясь его желаниям. А ему впервые хотелось удовлетворить женщину, а не только самому получить ее любовь. И Тиберий держался до тех пор, пока не ощутил ответ хрупкого тела под своим, пока Реа не стала беззащитной, как все в любви, и не вцепилась пальцами в его плечи. После соития на Тиберия навалился сон, он притиснул к себе девушку, отодвигаясь в тоже время к другому краю ложа, чтобы ей было достаточно места, если захочет лечь более вольготно. И провалился в глубокую теплую темноту. Он уже не видел и не чувствовал, как Реа змеей выскользнула из-под его руки и прилегла рядом, опираясь на локоть. Ее глаза изучали его сейчас, она делала над собой усилия, чтобы ее мысль была бесстрастной – иначе где-то в глубине мозга появлялась зудящая пульсирующая боль. Она просто наблюдала, как следит ночное животное за темной степью, пытаясь уловить движения своей добычи. ... Вспоминая прошедшую ночь, Тиберий сейчас почти жалел, что согласился на женитьбу. Умом он понимал, хорошо понимал, что без этой женитьбы не видать ему карьеры. В ожидании гетер они с Аппием Клавдием говорили о новом земельном законопроекте, который готовил Лелий при помощи Сципиона. Старый сенатор радовался, что этот закон, буде принятым, насыпет соли на хвост его главному политическому противнику Назике, а Тиберий подумал о Матоне, которого он сегодня с собой не взял, и еще подумал, что даже малейшее облегчение, которое даст земельный закон, уже существенно для таких как Матон. Но все эти правильные и деловые мысли рассеялись как утренний туман – он снова вспомнил Реа и то, как она разбудила его под утро. Нежные ладони на его плоти, которая оживает под этими ладонями. Тиберий, еще не открыв глаза, хрипло стонет, когда губки обхватывают его ствол, скользят по нему вверх-вниз, головка поглощается горячей глубиной горла, а язычок словно дразнит, ощупывая каждую венку. Помучив его немножко, Реа задвигалась резче и он не выдержал уже через десяток движений… А потом девушка скользнула вперед, по-змеиному, ложась на него всем телом, и поцеловала Тиберия - и от вкуса ее губ, на которых были еще следы его семени, он замер, на несколько мгновений вообще забыв, как дышать. Девушки ушли когда еще не начало светать. Крепкий нумидиец, раб Апфии, который провожал их, окинул вышедшего вслед за ними Тиберия безразличным взглядом. Хиона, как показалось Тиберию, уходила неохотно, а вот по виду Реа ничего определенного сказать было нельзя. Она все также чуть улыбалась уголками губ, кутаясь в плотный плащ. - Я действительно хочу попасть на представление, о котором ты рассказывал, - негромко проговорила Реа по-гречески, прежде чем уйти.