Известие о дальнейшей судьбе волка Изенгрима

Ковыляя по обочине на трёх лапах, а левую переднюю сберегая на весу, Изенгрим размышлял, как бы незаметно пробраться в деревню. Дело в том, что их с Ренаром вылазки совершались обычно по ночам, сейчас же стоял день. Те, кто не занят полевыми работами, наверняка сидят по домам, оберегая добро от чужих посягательств. Изенгрим содрогнулся, припомнив, как громко бранятся хозяева, заставая его на месте преступления: как и всякий зверь, он не выносил шума. И лаз под изгородью повреждёнными лапами тоже не подроешь! Изенгрим готов был испустить вопль досады на то, как удружил ему Ренар-лис, когда внимание его привлёк недавно оставленный человеком след. Занятый раздумьями, он совсем было пропустил его и укорил себя за такую беспечность. Осенённый покуда неясной ещё мыслью, волк пустился вдогонку и вскоре настиг путника. Спиной прислонившись к растущей у дороги сосне, тот сидел, вытянув ноги, и отдыхал, а прежде шёл туда же, куда стремился Изенгрим. Заметив большого зверя, человек вскочил с грозным видом, подняв с земли посох. Но всё же он, пусть и с оружием в руках, был здесь один, а волк доведён голодными спазмами до отчаяния. Изенгрим твёрдо вознамерился свести с путником знакомство покороче. Он видел теперь, что, кроме котомки, взять с него нечего, однако его заинтересовал плащ с нашитыми на нём ракушками. Изенгрим уселся на хвост, отсалютовав страннику передними лапами. Такое не столь почтительное, сколь потешное приветствие, а также заломленное ухо вкупе с набившимися в шерсть соринками делали его совсем не страшным, усыпляя бдительность жертвы. Этого-то пройдохе и было надо. — Доброй дороги тебе, странник! — пробасил он, растянув в улыбке уголки пасти и свесив язык меж зубов. — Откуда у тебя столь причудливый плащ и зачем на нём пришиты ракушки? Вот всё, что мне от тебя нужно. — И вам всего хорошего, сударь, не имею чести знать вашего имени, — отозвался путник, не выпуская, однако, посох. — Я коннетабль его величества льва Нобля, владыки зверей, да пребудет он в добром здравии, — поспешил ответить разбойник. Того, что он давно уже бывший коннетабль, он предпочёл не уточнять. — Так что ракушки? — Я возвращаюсь из Сантьяго-де-Компостела, куда ходил поклониться могиле святого Иакова, — торжественно отвечал путник. — Ракушки, знак паломников, свидетельствуют, что я действительно там был, ибо водятся они лишь в тех благословенных краях. Изенгрим приподнялся и по-собачьи замахал хвостом. Мысли его заработали скорее. — И ты держишь путь вон в ту деревню? — Да, в ту деревню. И тут мнимый коннетабль облизнулся, да с таким явно выписанным на морде коварством, что уж ни у кого бы не возникло сомнений в нечистоплотности его намерений. — И ты пойдёшь туда, о пилигрим, — заявил он, — но прежде одолжишь мне свой чудный плащ. Клянусь головой, мне он сейчас нужнее, чем тебе! Паломник, однако не для того стаптывал башмаки и сбивал ноги, преодолевая сотни лье, чтобы подчиниться первому встречному проходимцу. — Вот ещё! Я и за тысячу турских ливров не расстанусь с ним. Плащ этот оберегает меня от самой Галисии и ты его не получишь! — А я говорю — одолжишь! — рявкнул выведенный из терпения Изенгрим. Отринув ласковые уловки, он прибег к давно знакомой грубой силе. В один прыжок очутился он подле пилигрима и вцепился в полу злополучного плаща. — Отдай по-хорошему! — рычал он сквозь зубы. Волк тянул к себе, паломник — к себе. Ткань жалобно трещала, угрожая порваться и не достаться никому из спорщиков. Бедный пилигрим орудовал посохом, но он-то был всего один, а чтобы отогнать сейчас Изенгрима, потребовался бы по меньшей мере десяток лесорубов с дубинками. Его бокам, продублённым, точно воинский барабан, удары посоха были что горох о стену. Злополучный плащ слетел с плеч путника, очутившись в волчьей пасти. Потеряв равновесие, враги не удержались на ногах. Ограбленный пилигрим остался сидеть под сосной, горько оплакивая потерю. Изенгрим же подхватился и пустился наутёк, унося, как победное знамя, галисийский трофей. И так закончилась бесславная схватка за плащ с ракушками. Изенгрим, отяготив свою душу ещё одним грехом, не испытывал ни малейшего угрызения совести. Да и не до сожалений было ему в ту минуту. Он нёсся галопом, превозмогая боль в покалеченной лапе. Мерою времени он располагал не такой уж и большой. Достигнув деревни, волк накинул плащ как полагается, поднялся на задние лапы и забарабанил передними в ворота дома старосты. Он знал: чем добротнее строение, тем жирнее куски припрятаны в кладовках да погребах. Впрочем, тем злее и хозяева. Выйдя самолично на стук, староста весьма удивился, завидев странного гостя. Изенгрим отвесил низкий поклон, напустив на себя вид самый смиренный. Хвост его подметал пыль у ворот. — Вижу, ты прибыл издалека, почтенный пилигрим! — воскликнул староста. — Издалека, и сапоги мои совсем сносились, — проскулил Изенгрим, тяжело дыша, демонстрируя ободранные лапы. — Ты идёшь из самой Компостелы? — Да. Знай, я был гнусным разбойником и ходил каяться в своих прегрешениях на могиле святого Иакова. Такую епитимью возложил на меня священник. Теперь же я возвращаюсь в родные леса. Мне ничего не нужно, добрый человек, только позволь мне отдохнуть в тени под навесом в твоём дворе! Совершенно очарованный этой неуклюжей ложью, староста немедля согласился предоставить измученному путнику приют. Галисийские ракушки застили ему глаза. Так плащ послужил волку и пропуском, и индульгенцией. Старосте очень хотелось расспросить гостя о странствиях и накормить обедом, но Изенгрим, сославшись на крайнюю усталость, вытянулся в тени под навесом. — Когда я отдохну, я всё расскажу тебе, добрый человек! — промолвил он, нарочито широко зевнул и сделал вид, будто спит. Староста ушёл в дом. Изенгрим тут же открыл глаз и навострил ухо. Свинья, хрюкавшая в хлеву, и куры, рывшиеся в навозной куче, не могли помешать ему свершить задуманное. Следовало действовать немедленно, покуда не вышел во двор хозяин, его домочадцы или батраки. Или, того хуже, не появилась собака. Изенгрим прекрасно помнил, как пробрался однажды в дом, дабы стянуть вьеллу, да не приметил дрыхнувшего у очага пса. Ох и трёпку он получил тогда! На его счастье на сей раз пёс отсутствовал. Изенгрим прошмыгнул в кладовую, где рачительная хозяйка недавно подвесила к балке копчёный свиной окорок. Соблазнительный запах ударил в ноздри волка. Голова его закружилась, пасть мигом наполнилась слюной. Изенгрим подскочил и как кошка повис на окороке, охватив передними лапами, раскачиваясь подобно маятнику. От производимых им действий бечева, удерживающая окорок, порвалась, и вор вместе с добычей шлёпнулся на пол. Не мешкая, Изенгрим ухватил мясо и ринулся в бега. Ворота, к несчастью, были уже заперты. Куры всполошились, обсуждая происшествие. И так громко квохтали они, что хозяева не утерпели и вышли взглянуть, что поделывает галисийский странник. Открылось же их взорам позорное дело, совсем не подобающее носителю плаща с ракушками. Изенгрим, этот ненасытный вор, разорил их припасы и уж тщился отворить засов. Хозяева принялись громко укорять грабителя, напоминая о епитимии. Изенгриму некогда было им отвечать, да и занятая пасть не давала вымолвить слова. Он слышал поднявшийся в деревне собачий лай и лихорадочно искал пути отхода. Он хорошо знал, что сейчас будет: сбегутся крестьяне с дрекольём и намнут его многострадальные бока. Только уж на сей раз в переделку он угодил без участия Ренара. Староста меж тем приближался с палкой от метлы. Ощетинившийся Изенгрим прижался задом к изгороди. Готов он был сдаться и снести положенные побои, но вспомнил вдруг о Герсенте и волчатах. И тогда произошло событие, которое много дней кряду вспоминали очевидцы. Изенгрим сорвался с места, преодолел двор, взметнул тело в воздух, совершив прыжок, сделавший честь лучшему из прыгунов. Он и сам не успел понять, как оставил ограду позади. Теперь уж никакая сила на свете не могла отобрать у него добычу. Изенгрим нёсся, не помня себя, и развил такую прыть, что в ушах его засвистал ветер. Даже больные лапы не останавливали его. Со стороны зрелище выглядело забавным, лишь только преследуемый волк ничего весёлого для себя не видел. Сердце его едва не выскакивало из груди. Плащ, опозоренный воровством, трепался за спиной. Компостельский паломник, всё не терявший надежды заполучить обратно украденное, видел тот великий бег звериного коннетабля. Он на беду свою преградил путь Изенгриму. Тот не успел ни сбавить скорость, ни обогнуть препятствие, а только головой, как тараном, ударил храбреца. Оба в очередной раз оказались повержены в дорожный прах, где возились, свившись в живой клубок. Волк по-прежнему цеплялся за окорок, а паломник схватился за плащ. Теперь уж игра в перетягивание галисийской реликвии окончилась в его пользу. Изенгрим, избавленный от облачения, понёсся дальше и не останавливался, покуда не достиг норы, где ожидала его возвращения прожорливая семья. Только там он со стоном рухнул, как подкошенный. Дыхание с хрипом вырывалось из груди его. Поскольку день уже клонился к вечеру, а в волчьих пастях и крошки не побывало, Герсента встретила мужа не в лучшем расположении духа. Она ведь весь день только тем и занималась, что успокаивала плачущих детишек, покуда супруг бродил невесть где. Принесённый Изенгримом окорок оборвал на полуслове гневную тираду. Волки, не вдаваясь в расспросы, сообща набросились на пищу и в минуту её прикончили, оставив только тщательно обглоданную кость. Когда утихомирившиеся волчата затеяли игру, отнимая друг у друга кость, пришедшая в душевное равновесие Герсента занялась приведением в порядок боевых отметин Изенгрима. Тот, весьма довольный таким поворотом, позабыл о своих страданиях. Окончательно оправившись, он обратился к супруге с ответными нежностями. Герсенте его заигрывания пришлись по нраву и таким образом примирение между супругами было достигнуто окончательно.