Ни раздумья, ни молитвы

Разве не правда, что мы начинаем свою жизнь под родительским кровом верящими во все на свете милыми детьми? Потом наступает День потерявших веру, когда понимаешь, что ты жалок, несчастен, беден, слеп и гол и, словно вселяющий ужас, убитый горем призрак, с содроганием продираешься сквозь нескончаемый кошмар этой жизни. Джек Керуак «В дороге»

      Из проигрывателя приглушённо доносится песня The White Stripes «Seven Nation Army», отчего мои пальцы ног начинают тут же непроизвольно подрагивать в такт музыке, хотя я сам уже практически не успеваю за Джеком Уайтом. Через небольшую щель в не до конца задёрнутых шторах пробивается утреннее солнце, и пыль, словно в клетке, крутится в проблеске света, ещё не набравшем свою полную силу. Какого-то хрена Люсиль не закрыла чёртово окно, из-за чего чахлый дымок, резво подгоняемый силой тяги, улучает момент, чтобы поскорее упиздолить из пепельницы. Будучи совершенно голыми, мы с Люси, надумавшей чутка покемарить после очередной дозы, неторопливо растягиваемся на продавленном диване настолько близко друг к другу, что при каждом новом вдохе её надувающийся живот с напором пытается проникнуть внутрь моего и тем самым наполнить пустые кишки приятной, тёплой болью. Но, даже учитывая подобное стечение обстоятельств, мой член всё равно не собирается подавать какие-либо признаки жизни. Скорее всего, как писал Уэлш, я был «слишком уторчанный для того, чтобы ебаться, и слишком затраханный, чтобы просто разговаривать». Поэтому, ловя наплывы усиливающегося действия героина, я, прям как истинный эстет, лишь любуюсь красотой своей цветочной девочки, лежащей на моей дохлой, вздрагивающей груди.       Я не спеша веду подушечками пальцев по её тончавой бледной коже, кое-где покрытой уже позеленевшими синяками, оставленными после несдержанных и опасно порывистых инъекций. В руках, самовольно давящих на бархатистую плоть и будто пытающихся содрать с неё что-то лишнее, я чувствую странное, необъяснимое в своём воздействии покалывание, овладевшее всей моей мыслительной деятельностью и вызвавшее абсолютно пустой и беспочвенный страх перед окружающими меня предметами. Из-за всей этой херотени моя шея в миг покрывается мурашками, ковыряющимися в теле, будто гнидячие личинки трупных мух, а ноги, всё меньше подчиняющиеся действию нервных импульсов, заметно холодеют, хотя буквально пару минут назад они были похожи на покрасневшие и опухшие от недотраха яйца.       Боже, как меня закосоёбили эти беспонтовые проблемы с ногами, которые несколько раз даже приводили к каким-то необузданным истерическим приступам. Фантомные боли… фантомные ломки… фантомная истерика… Ощущения, похожие на пожирающую изнутри судорогу, от которой невозможно избавиться. Эта мнимая боль, всё сильнее концентрируясь в своей нескончаемости, заставляла меня корёжиться, словно психа, не находящего себе места даже в собственных иллюзиях. Кстати, небольшая заметочка: если вы планируете поиграть во врачей невъебически высокой категории и назначить себе героин как средство от неотступной боли, то, к вашему величайшему прискорбию, я посмею разочаровать вас и сказать на дорожку, что действия такого рода приведут лишь к ещё большим, денно и нощно трахающим ваш мозг проблемам. Что насчёт Люсиль? Конечно, она пыталась меня успокоить, но её чистая, светлая жалость всё равно не могла полностью побороть эту гниль, скрипящую в моих ногах и, наверно, мягких для подобного дерьма мозгах. Честно, я всячески старался не ныть, но слёзы сами текли всё сильнее и сильнее. Меня охватывала бабская истерика, во время которой я истошно рыдал, доводя себя до рвотного рефлекса. Противная слюна, превратившаяся в липко тянущуюся слизь, стекала, вперемешку с соплями, по подбородку, а после размазывалась по волосам, которые я судорожно пытался запихнуть себе в глотку, катаясь по грязному ковру и болезненно кусая трясущиеся пальцы. Гудели зубы… гудели губы… я дышал, подобно подыхающей дворняге, а вскоре уже не мог заставить себя остановиться. Пульсация стремительно переходила на оставшиеся части тела, вызывая пугающе стрёмное онемение и жуткий холод… Боль неожиданно отступала… Трусы были наполнены несколькими литрами мочи, и я обессиленно ощупывал свою задницу в попытке понять, так ли это на самом деле. Люсиль молчала: ей нечего было сказать, ведь эти в край пизданутые сценки охуеть как пугали её, но не потому, что она так боялась безумия, нет, она просто до чёртиков боялась обрести очередного безумца в кругу близких ей людей.       Ещё крепче прижав Люсиль к себе, я вдруг ясно понимаю: мне определённо хочется, чтобы наша любовь была похожа на альбом Arctic Monkeys «AM», являющийся для меня всё-таки самым чумовым среди всех остальных альбомов, записанных этой группой. И, ёб твою, наша любовь изначально должна была быть как эта музыка, в которой медленно, очень медленно растворяешься, уподобляясь мелким кристалликам героина, и которая всегда, несмотря ни на что, до предела наполнена неповторимым буйством жизни, побуждающим всех желающих обрести внутреннее умиротворение в свободном от правил танце. И я не такой дурак, чтобы вовсе не вкуривать весь исход наших с Люси успехов. Я знаю: если ничего не изменится в ближайшее время, то всё вокруг станет совершенно неважным как для меня, так и для неё, ведь мы, в таком случае, просто превратимся в ёбаную кучу костей… обычную, никому ненужную кучу костей, сечёте? Человек — это лишь остатки жалких обглодков до противной иронии похожих и совершенно безликих. Без духовного аспекта человек — это лишь индивидуально подобранный фантик, всего-навсего, блять, оболочка, сраная оболочка…       Я в курсе, что вы жаждете мне сказать: «Тогда для чего, Бенджамин, для чего и почему ты затеял этот, по сути, нахуй ненужный наркопиздец?» И я вполне могу ответить вам словами Марка Рентона: «Причины? Никаких причин. Какие могут быть причины, когда есть героин?» Но, знаете, тогда я, как и многие другие наркоманы, постоянно пытающиеся обмануть себя и окружающих, вновь отдал бы дань вранью, которым все мы и так уже давно сыты по горло. А я не хочу себя больше обманывать, я хочу лишь найти ответ.       Ещё в детстве, не в силах обрести полноту желаемой свободы среди близких людей, я, найдя, как мне казалось, лучший способ абстрагироваться от остроты переживаний, всего лишь бежал в дебри собственного сознания, чтобы там суметь скрыться от реального мира и попытаться хоть как-то реализовать себя, наконец почувствовав то, что я должен был всегда чувствовать, находясь в трезвом состоянии. Блять, видимо, ебанутая тяга к изменению своего сознания являлась моим содержанием, а зависимость — формой данного содержания, которое вполне могло проявиться в любых других формах, ему соответствующих, но я пренебрёг данной возможностью и выбрал путь наименьшего сопротивления — наркотики.       Также я вполне могу выгородить себя, сказав, что я лишь подражатель Старого Буйвола Ли, который стремится стать мудрецом через путь познания абсолютно каждого закоулка человеческой сути и пытается испробовать всяческие содержания на собственной шкуре, но опять же это будет лишь частью правды, пришедшей ко мне намного позже и то в виде обёртки, придающей притянутый за уши смысл всем паршивым косякам, сотворённым мною когда-либо.       Но если уж говорить очень серьёзно, то на деле, как мне кажется, основной причиной являются мои родители. То, что случилось со мной и Люси, всего лишь очередная печальная история, имеющая множество повторений в жизнях большинства детей, родившихся от поколения Х или иначе — нового «потерянного поколения», которое росло и проводило свою беззаботную молодость во времена рассвета духовного падения общества, приправленного обилием наркотиков, беспорядочного секса, неразберихи и прочего вдруг возникшего на пути веселья. В один миг всё просто смешалось: разномастные по своим иерархическим уровням люди образовывали между собой единую связь, единую банду, где каждый второй либо бухал, либо наркоманил, либо был замешан в криминале. А самое главное, зависимыми становились не только дети, вышедшие из неблагополучных семей, но и дети довольно образованные, далеко не глупые, родители которых представляли собой некую интеллигенцию в лице педагогов, художников или врачей. Они-то видели своих чад счастливыми в далёком перспективном будущем, ну, а что на деле? Детишки их, повзрослев, стали, в большинстве своём, обычными пропойцами, не имеющими ничего, кроме протянутой в милостыни руки. Так, благоговейная свобода вскоре превратилась в сплошной свинарник, став тяжким бременем для целого, бессмысленно загубленного поколения.       В связи с влиянием времени той эпохи, в которой нашим предкам довелось расти, получилось так, что они вовремя не научились брать должную ответственность за свои слова и поступки, а когда вдруг наши молодые мамочки обрюхатились, то передали нам всю хреновую смесь своего кала через чёртову кровь. Таким образом, мы, вслед за ними, стали являть собой разочарованное поколение, и разочарование это изначально наступало, увы, не от уровня жизни, не от общества и не от его порядков. Поэтому в пятнадцать лет мы были твёрдо уверены, что никогда не опустимся до глупого повторения ошибок своих родителей, никогда не позволим себе стать такими же, как они в свои самые худшие дни. Но, когда нам стукнуло восемнадцать, мы, к своему удивлению, стали всё чаще и чаще замечать в отражении зеркала своих матерей и отцов, понимая, что гены и глубоко избороздившие наш мозг воспоминания наконец взяли своё. И пусть мы не росли в бедности, не голодали, зато мы постоянно чувствовали себя одинокими, из-за чего неустанно пытались прибиться к какому-либо берегу, испытывая детскую, до злости наивную надежду обрести там настоящую семью, которую нам с малолетства показывали в рекламах Coca-Cola.       Мы долбимся героином, крэком, метадоном, дезоморфином, амфетамином, эфедроном, метом, кокаином, кодеином, барбиталом, феназепамом, метамфетамином, флаккой, оставаясь при этом вечно обиженными детишками, желающими, чтобы всё самое хуёвое больше никогда не оставалось в нашей голове…       Мы позорно подыхаем от приступа наркотической эпилепсии, захлёбываясь собственной блевотой, в куче жидкого дерьма и мочи, прокисшей ещё задолго до выхода в свет…       Наши тела, обёрнутые в чёрный пакет для мусора, выносят из загаженной квартиры точно такие же наркоманы в прошлом и конченные алкаши в настоящем. Придурки едва стоят на ногах и кое-как закидывают наши туши в сгнившую от ржавчины катафалку…       А соседи, словно стервятники, зорко выглядывающие из немытых окон, язвительно шепчут лишь одно единственное слово: «Допрыгались». — Хуй они нам так скажут, Люси, — я успокаивающе глажу её торчащие лопатки, — пусть, блять, поперхнутся, да? — криво скалюсь, запрокидывая голову на мягкий подлокотник дивана. — Мы слезем… слезем, не переживай.