Ни раздумья, ни молитвы

      Нора Дэвис, местная хипесница, с нездоровым интересом любившая наблюдать за сельпошным и до сблёва отчаянным саморазрушением разносортных торчанов. А ведь что она по сути знала об этом? Да нихуя. Это была всего-навсего твёрдо засевшая в голове фантазия, о смысле которой Нора никогда не имела ни малейшего понятия. Стопудово, она просто по малолетке пересмотрела «Бойцовский клуб», понимая под саморазрушением лишь фимозное доведение себя до хуёвой смерти, а вовсе не идеологическую жажду разрушения границ в сознании.       К тому же она была слишком влюблена в личность Сида Вишеса. Хотя, думаю, дело было вовсе не в передознувшемся кенте, а лишь в ничтожной иллюзии того дикого времени, которое уже давно обречено и, к сожалению, навсегда отправлено в прошлое. Но Нора всё равно продолжала глухо мечтать когда-нибудь стать ёбаной Нэнси Спанджен. Какого хуя? Она что вообще забила на её несложившуюся судьбу? Забила на гнилую и бессмысленно смертельную сторону наркоманской эстетики? Какая, мать вашу, эстетика? Да её по-любасу никогда не было ни в реальной, ни в обкуренной жизни Норы. Она просто была до усрачки дрочибельной стервой, и на этом, пожалуй, всё.       Данте Гастман, невероятно ублюдский парень, абсолютно всеми именуемый как Ганс. Вы не представляете, насколько сильно этот придурок любил молоть беспонтовую херню и умел втирать её так, что я потом смотрел на него, как на чёртова Иисуса. С самой первой нашей встречи он чуть ли не до обсирания своих задрюченных портков, пытался пиздёжно скрыть потенциальную зависимость под бессмысленным дерьмом психонавта. Хотя на деле Ганс — это обычный хитрожопый наркоман, мастерски умеющий колпачить мозги окружающим. Он явно родился уже с врождённым талантом находиться где-то за пределами сознания обычных обывателей, что, собственно, и помогало ему смотреть дальше, обманывая всех и каждого.       Никто так и не узнал, какой Данте в действительности, потому что он пиздец как ажурно смог слепить в своём больном сознании человека по прозвищу Ганс, которому было вообще похуй на всё и которого многие боялись за эмоциональную неустойчивость. Он мог спокойно гасить совершенно любое скабрёзное дерьмище с кем хотел и когда хотел. Например, Ганс без напряга присунул моей девушке, Норе Дэвис, по самое базло. И типа это было нормально, якобы такое дерьмо в порядке вещей.       Именно с него началась моя никчёмная, совершенно ложная жизнь. В фальшивой погоне за его пустой и абсолютно иллюзорной культурой, я так и не смог разобраться, кто же Бенджамин по своей сути, кем он должен быть и кем стал в действительности. Мне было тогда почти восемнадцать, но я не знал ничего об этой жизни из-за кучи бредовых слов, что постоянно слетали с бесстыдного языка моего друга. Я, как последний лох, тупорыло следовал за ним, веря, что Данте чуть ли не гений всего мироздания. Ну, да, блять, конечно. Какого тогда он умер? К тому же скрутило его от передоза. Он просто категорически не желал жить в помойной реальности, где все его бредовые мысли и псевдоидеология сразу же рассы́пались в пыль и умерли прежде, чем его дрищавое тело успело окоченеть.       Что же касается моих родителей? Они неплохие люди, просто нихуя не понимали, как правильно воспитывать ребёнка в сложившемся новом времени, якобы осуществляющем мечты каждого сраного чела. Блять, да они даже не успели разобраться в себе и в своих чувствах друг к другу, не созрели умом для понимания каких-то важных вещей, но всё равно завели себе собачонку по имени Бенджамин. Мамаша и папаша глупо надеялись, что абсолютно все знания, не данные ими, придут ко мне откуда-то извне. Заебись. Они, кстати, пришли: я в тайне научился ебашить клей, а моими идеалами стали в край распущенные и зачуханные ублюдки.       В общем, была какая-то местная тусовка, ну, как тусовка, лучше сказать «фуфловое сборище отбитых долбоёбов», которым лишь бы вставить в любую свободную дырку и обдербаниться всем, чем только можно. Закатился я туда уже слегка вдёрнутый и вдруг увидел: сидит, значит, патлатый хрен, прям как какая-то смазливая сучка, которую только и хочешь хорошенько потаскать за длинные волосы, а после — щедро раздать в рот. Вокруг него вились девочки, чуть ли не тыкая своими упругими сиськами в невдупляющее лицо. Пацан явно уже давненько словил нирвану, параллельно продолжая нашёптывать полную ахинею раскрасневшимся от травы шмарам. Они все такие «хи-хи», блять, «ха-ха», «какой ты умный» и прочая муть, а сами только и смотрели ему в штаны, желая, чтобы кент отменно засадил им отличного хуя.       Искал я, значит, себе красотку, а вокруг конечно полный финиш: спёртый воздух до предела наполнился дешёвым драпом и ядрёным перегарищем, по мозгам ебашило хреновое кислотное музло, везде движение, движение, движение. Всё казалось неестественным: люди слишком расслаблены и двигаются чересчур трансово. Всё настолько наркоманское, что даже чистый ненароком оказался бы в мире собственных галлюцинаций. Тут и там валялись в довольно жутковатых позах обмурыженые до отрубона тела. Никому не было особого дела, никто не собирался вписываться в чужой передоз. Мне стало как-то стрёмно, и я уже подумывал свалить из этой заблёванной дыры, как ко мне подскочила девица, радостно предлагая бахнуть плана.       Безусловно, предложение слишком заманчивое, чтобы найти силы отказаться, особенно, если брать в счёт её заебенные бёдра, обтянутые юбкой запредельно короткой для такого малолетнего девственника. Не думайте плохо, я заценил не только это: она очень даже попсовая на личико, пока ещё не превратилась в потрёпанную шлюху с промежностью, выглядящей не лучше, чем сельский срачельник. Больше всего мне понравились её милые веснушки и медово-карие глаза, которые были какими-то, мать его, прозрачными, что ли. Клянусь, свет легко проникал в глубь, заполняя их, будто сосуд… они практически светились, от чего я конкретно прихуел.       Девушку звали Нора, ей было около девятнадцати, училась в местной бесперспективной художке, где гораздо интереснее раздвигать ноги перед взрослыми мужиками-неудачниками, нежели заниматься хоть каким-то творчеством. В обычной обстановке и не при подобных обстоятельствах я, может быть, наивно бы в неё влюбился, но, учитывая происходящее, легко понять: мне по сути так сильно нравилась не сама Нора Дэвис, а лишь действие дури, которое девушка просто усиливала. Возможно, в этом и кроется суть её фетиша на торчков: она всегда была для них богиней, пока они в полуобморочном состоянии пялили охуенную пиздёнку, бормоча, что это их самый лучший секс в жизни. Думаю, она прямо-таки балдела, когда канабис оголял рецепторы её обдолбанных партнёров, и они, словно одержимые, шептали ей на ухо всяческую лестную ложь, одурманенные галлюциногенной красотой.       Со мной произошло практически тоже самое, когда мы, вдатые, решили наконец уединиться в какой-то засранной хламом комнатушке. Блять, да меня так сильно накрыло, что нам пришлось трахаться в несколько заходов. Первый раз с члена хватило всего парочки жалких тыков, с чего я ржал до сблёва, как ненормальный. Потом всё пошло настолько пиздато, что я даже раз-другой малёх выпадал из реальности, чуть не вывернув кишки наружу.       После этого у нас с ней как-то закрутилось, Нора познакомила меня с тем патлатым парнем, которого все звали Гансом. Мне удалось быстро влиться в их движ: мы вместе зависали, долбились и творили всякую хероту. Я приловчился таскать Дэвис домой, где очень часто мы были либо синие, либо накуренные. Наши отношения походили на песню The Hermitt «Re-Defining Junktion» — всё действительно превратилось в триповый психоделический сон: мы трахались, веселились, трахались, веселились, сплошняком отдаваясь бреду. Не знаю, сколько так продолжалось, пока любопытные соседи не засунули свои обуревшие жопы в это дело. Они с наслаждением донесли все красочные слухи до родителей, вызвав у них ужасающий стыд, граничащий для предков чуть ли не со смертью. Я до сих пор помню, как отец в порыве гнева въебал мне по харе, после неудачных переговоров о дурном поведении. Я просто послал его на хуй, ведь всё сразу началось лишь со сплошных наездов. Мне нечего было терять, ведь в глазах матери я явно читал ту же неприкрытую злость. Им было страшно увидеть, кем в действительности стал их сынишка, а мне было слишком пиздато, и я никак не мог перестать мерзостно ржать над происходящим. Позор семьи — вот кто теперь Бенджамин Оден, блядский позор семьи, для которой мнение соседки важнее, чем собственная кровь и плоть.       Они в одну глотку орали, что я скотский выродок и неблагодарная тварь, что я в край охуевшая гадина и сука. А мне было смешно, мне было абсолютно похуй, поэтому, брызгая слюной в их прихуевшие лица, я слал родителей, куда только позволяла шмальная фантазия. Отец чуть не убил меня, пока вышвыривал с позором из дома, выдав напоследок клятву перед всемогущим Господом: он ни за что больше не пустит мразь, переставшую быть ему сыном, за этот чёртов порог. Помню, как я крикнул ему: «Да чтоб ты сдох, ублюдок!» — и вы не представляете, какая боль застыла в папиных глазах… Мне никогда не удастся это забыть, особенно учитывая, что в тот день я последний раз видел его живым.