Соперница

Апрель

— Заново! — Строго гаркнул Паша сам себе. Звучание, которое извлекалось из аккордеона под его пальцами, было не плохим, но и не хорошим. Что-то точно ему не нравилось, но, сидя за тяжёлым инструментом уже второй час, он так и не мог понять, что именно. Что-то ускользало, что-то не дотягивалось, но Личадеев всегда славился своей терпеливостью, так что он был бы не собой, если бы остановился и забросил занятие, не доведя дело до конца. Он всё доводил до конца, даже если думал, что это невозможно. Улыбаясь этой мысли, Паша задумался о том, что Юра, по факту, был точно таким же, только вот средства у них были разные. Паша был терпелив и скромен, он никуда не торопился, как вода, которая точит камень. Едва ли его можно было назвать тактичным, скорее — медлительным, ещё скорее — трусливым. Юра же шёл напролом, нагло прогрызая себе путь, толкая всех, кто встречался ему на пути, пробивая любые стены. Только вот стены, часто, попадались крепкими, так что после очередного прорыва приходилось залечивать шишки на голове. В конечном итоге, разными методами, они добивались цели примерно в одно и то же время: Пашина терпеливость шла в ногу с Юриной спешкой, из-за которой он вынуждал себя останавливаться и делать передышку. Личадееву останавливаться не приходилось: тише едешь, дальше будешь. Паша часто сравнивал себя с Юрой. Он делал это не специально, но и не для того, чтобы в очередной раз убедиться, насколько он проигрывал на его фоне. Он делал это просто потому, что ему это нравилось, осознавая, насколько, на самом деле, они были разными, но насколько были похожи друг с другом. А ещё, ему нравилось думать о том, сколько всего их связывает: от общей школы, которую Юра закончит уже очень скоро, до общих аранжировок, которые они пишут для собственного развлечения и иногда для того, чтобы помочь Кикиру или Диме. Вспоминая об этих парнях, Личадеев каждый раз удивлялся, насколько легко предубеждение может заставить одного человека ненавидеть другого. Отвлёкшись, Паша потянулся до хруста в позвоночнике: он слишком долго сидел в неудобной позе и сутулился. Сняв с себя ремешки аккордеона, он аккуратно отложил его на кровать, встал и потянулся снова, уже основательнее. Его внимание привлекли лучики солнца, которые слегка преломлялись через стёкла окна и отскакивали о стену тёплыми бликами. Подойдя к окну и открыв его, Личадеев вдохнул приятный воздух полной грудью и уставил расфокусированный взгляд куда-то вдаль улицы. Он очень любил весну. Она всегда пробуждала в нём приятные и ностальгические чувства, отбрасывая его куда-то в детство, когда они, с отцом и мамой, устраивали пикники в лесу, ездили на рыбалку или просто катались по паркам на велосипедах. Конечно, о пикнике думать было рановато, на дворе было двадцатое апреля, всё ещё часто лили дожди и температура скакала от семи до восемнадцати градусов, но конкретно сегодняшний день выдался буквально чудесным. Совсем скоро настанет май, а это был самый любимый месяц для Паши из всех. А этот май, он был уверен, вообще станет одним, возможно, самым лучшим маем в его жизни. Потому что не было ничего лучше весны, которую ты проводишь, будучи абсолютно, переполненно влюблённым в человека, который ответно влюблён в тебя. Передохнув, Паша вновь уселся в ту же неудобную позу, взял аккордеон и продолжил отыгрывать уже сто раз отыгранную мелодию. Он хотел довести её до идеала, и, как ему думалось, к цели он шёл довольно успешно. Его прервал отец, который зашёл в его комнату без стука, но и не бесцеремонно. — Когда ты рисовал, мне нравилось больше. — Он держал в руках кружку остывшего чая, а Паша усмехнулся. — Я и сейчас рисую. Только немного реже. — Мысль, в любом случае, ты понял. — Понял, понял, — Паша оторвал взгляд от клавиш и поднял его на отца, отметив, что тот стал выглядеть немного лучше после того, как решил сократить количество алкоголя из-за женщины, с которой он познакомился пару месяцев назад. — Я ещё немного поиграю и закончу. Максимум, час, ладно? — Если это когда-нибудь даст плоды, я буду ждать в подарок самые дорогие беруши на свете. — Тогда они уже вряд-ли тебе понадобятся, — шутливо заверил Личадеев, — я куплю квартиру с идеальной звукоизоляцией. — Хотел бы я дожить до этого, — грустно заметил отец, а Паша был благодарен ему хотя бы за то, что тот больше не пытался давить сына своим неверием в него. — А ты постарайся, — ответил Паша, мягко намекая на то, что для запойного алкоголика отец держится довольно хорошо. Проследив за тем, как закрывается дверь, Личадеев продолжил заниматься своим делом. Он знал, что звучание улучшалось, но хотел доделать свою часть за сегодня, чтобы Юре не пришлось дописывать свою (Музыченко должен был ориентироваться на аккордеон со своей скрипкой) в пятницу вечером. В последнее время Юра и так очень уставал: чем ближе был ЕГЭ, тем больше кошмарили оба одиннадцатых класса их школы. Как будто им самим и без этого не было страшно: ЕГЭ и поступление было почти всем, что интересовало выпускников. Музыченко, конечно, знал, что поступит, но уверенность перекрывалась паникой, а паника мешала концентрироваться. Паша был одновременно и рад и не рад тому факту, что сам он заканчивал только десятый класс. С одной стороны, весь этот ужас ждал его только через год, с другой стороны, весь этот ужас ждал его уже через год. И, когда Музыченко будет самодовольно рассказывать о сессии по тем предметам, которые будут ему интересны, Паша будет молиться всем богам на то, что он наберёт достаточно баллов по математике. Не очень перспективка. «Интересно», — вдруг подумалось Паше, — «а будет ли Музыченко рассказывать ему что-то через год?» Как же он надеялся, что да. Разумеется, в нём до сих пор оставалось множество страхов. Каждый день Паша боялся, что Юра передумает, что найдёт себе какую-нибудь красавицу, а может даже красавца, что Паша внезапно снова начнёт бесить его или что сам Личадеев испортит всё, как он делал это раньше, при чём с завидным успехом и постоянством. Любить Юру безответно было больно, но сладко. Любить Юру взаимно было окрыляюще, но страшно. В следующий раз Пашу отвлёк звук уведомления. Бросив взгляд на экран, Личадеев закатил глаза. «Отец в норме? Я зайду минут через десять, я тетрадь с аккордами забыл.» Это был Вечеринин. Паша поражался тому, что на свете есть человек, ещё более рассеянный, чем он сам. Только на этой неделе это был уже второй раз, когда Дима возвращался за чем-то, что благополучно забывал. А сегодня была только среда. Многое изменилось с той осени. Так как отец Паши часто пропадал на сутках, его квартира стала идеальным помещением для того, чтобы Юра, Кикир и Вечеринин приходили сюда и доставали его своими дальновидными планами на жизнь. В основном, они занимались здесь переложением каверов, чтобы потом записать их в Юрином гараже. Иногда они приходили поодиночке, чтобы написать свою часть аранжировки, да или просто, от скуки. Мог бы Паша, который лежал в осенней грязи и плакал, подумать о том, что Кикир будет приходить к нему домой просто от скуки или пока ждёт Музыченко с дополнительных по математике? Ни за что на свете. Даже если бы тогда он смог допустить тот факт, что друзья Юры примут его, он ошибочно полагал, что никогда не простил бы их за те насмешки и издевательства. Предубеждение бывает очень опасной штукой. Отвечая Диме на сообщение, Паша вспомнил их первый адекватный разговор, который произошёл где-то примерно в начале марта.

Примерно начало марта, вечер

Рукопожатие получилось слишком показушным и вычурным, Паше даже стало немного стыдно за это. — Ты же понимаешь, что этим рукопожатием ты пообещал не лезть к нам со своими этими… штучками? — Глупо уточнил Кикир, убирая от Паши руку. — Умоляю тебя, — стыдливо сказал Юра, — пожалуйста, скажи, что ты это не серьёзно. — А что, смотрите, какой он привлекательный, — поддержал Юру Дима, который всё это время сидел на табуретке за синтезатором, наблюдая за происходящим сюром. Дима был проще Саши. — Я тоже надеюсь, что просьба была риторической, но, на всякий случай, пообещаю лезть только к одному из вас, — ответил Кикиру Паша, заговорщически лыбясь. — Господи, хоть бы не ко мне. — Моментально сказал Юра, а Кикир возмущённо вскрикнул. — Вы уже это делаете! Вот именно об этом я и говорил! Теперь смеялись все, кроме Саши. — Напоминаю тебе, что ты сам решил раскурить с ним трубку мира. Тебя просили лишь о терпимости. Услышав это из уст Юры, Паша даже немного оскорбился. — Я знаю, но тогда мы тебя больше никогда не увидим. Ты с начала зимы пропадал чёрт знает где, а я так не хочу. — Признался Саша. — Так не интересно. — Спасибо огромное, — обиженно сказал Вечеринин. — Не за что. — Просто ответил Саша, пожимая плечами. В тот вечер, сразу после того, как Музыченко решил официально поговорить с друзьями, которые уже и так обо всём знали, Кикир сам предложил позвать Пашу в гараж и заключить мир. Возможно, он красовался, что было вполне на него похоже: не хватало только официально заверенного у нотариуса бумажного договора, но Личадееву это очень понравилось. Он, как минимум, не хотел повторения истории, в которой, разрываясь между Пашей и друзьями, Юре пришлось выбирать. В прошлый раз выбор был не в пользу Личадеева, так что рисковать он не стал. Тем более, даже если бы в этот раз Юра выбрал его, легче не стало бы. Наконец-то, всем просто хотелось спокойствия. И все были максимально к нему приближены. Как ни странно, тот вечер получился единственным неловким из всей дальнейшей истории общения Паши с друзьями Юры. Саша, тот самый Кикир, в последствии, оказался таким же лёгким и забавным, как его кудряшки, стоило только сблизиться с ним, пару раз сыграть вместе и угостить пивом. Паша до сих пор не до конца понимал причину, по которой Саша так активно поддерживал с ним контакт, но их отношения его вполне устраивали, они не стали друзьями, но могли спокойно и даже с интересом проводить время вместе. Больше всего Пашу устраивало то, что всё устраивало Юру. Дима, в глазах Паши, из ведомого придурка превратился в энергичного товарища с потрясающим чувством ритма. Личадеев был уверен, что, рано или поздно, этот навык сыграет Вечеринину на руку. Оказалось, что ведомым придурком Дима никогда и не был, просто он очень дорожил дружбой со всеми её вытекающими, и, если он считал человека другом, он мог спокойно пойти на компромисс или просто уступить. Эта черта, после всего, начала Паше даже нравиться.

Примерно начало марта, утро

— Мы знаем, что ты хочешь нам сказать. — Кикир не выдержал, резко вскакивая со стула и опрокидывая его спинкой на пол. — И я сработаю на опережение: пошёл нахуй. Мы тебя убьём. Юра такой реакции ожидал, но подготовленным всё равно не был. Поэтому, предсказуемо начал закипать, не успев ещё даже ничего сказать. — А «мы» — это ты и Вечеринин? — Обращался он к Кикиру, хотя на Диму смотрел неотрывно. — Ты у нотариуса заверил его права на свой голос? — Продолжил он, обращаясь уже ко второму другу. Дима молчал, выжидающе смотря на Анисимова. — Не в твоих интересах сейчас выёбываться, Музыченко, — говорил Саша, делая шаг вперёд. — В моих интересах делать всё, что я захочу, когда захочу и с кем захочу. Вас это ебать, если честно, не должно. — Юра сделал шаг на встречу злящемуся другу, держа планку. — Кстати, это и стои́т на повестке дня. Если вы не намерены говорить нормально, то уёбывайте из моего гаража и больше даже не дышите ни в мою сторону, — осёкся, готовясь к драке, но продолжил, — ни в его. Кикира прорвало. Он набросился на Музыченко с рыком, в полёте сбивая того с ног. Юра плюхнулся спиной о твёрдый пол, простонал от боли, но моментально обхватил друга-противника за плечи и попытался перевернуть его. Дима продолжал молчать и смотреть. Не дав Юре прижать себя, Анисимов зажал его руки коленями и вознёс кулак над его лицом. Замешкавшись лишь на секунду, он ударил с такой силой, что из глаз Музыченко искры посыпались. И это очень его разозлило. Собрав все свои силы в кулак, он всё-таки перевернул Кикира и отплатил ему таким же ударом, но сильнее: в помещении послышался хруст. — Блять! — Вскочил Дима, испугавшись, — ты ему нос сломал?! Из носа Саши полилась кровь и он сразу же зажал его рукой, стряхивая с себя испугавшегося Музыченко. — Ничего, всё нормально, — сказал тот, запрокидывая голову. — Вроде, не сломал. Дайте салфеток. — Хуёв-конфет тебе, а не салфеток. — Злобно говорил Музыченко, продолжая сидеть на полу. — Отныне хуёв только тебе, дорогуша. Юра снова дёрнулся, как ошпаренный, но Дима толчком в грудь заставил его сидеть на месте. — Завалитесь оба. Я себя ребёнком разведённых родителей чувствую. — Как Личадеев, что-ли? — Продолжал провоцировать Саша. — Я никак вот не пойму, — злился Дима, — ну правда, ты ревнуешь, что-ли? Умудрившись опустить голову даже с учётом кровотечения, Кикир обдал Диму таким взглядом, что ответ «очевидно, не ревную», можно было задокументировать в самой официальной конвенции на собрании ООН. Подав Саше салфетки, Дима поднял упавший деревянный стул и сел на него. — Ну вот, пар выпустили, теперь можем и нормально поговорить. Давай, Музыченко, просвети своих друзей, зачем ты собрал нас здесь в столь ранний час. — Неужели вы сами ничего не понимаете? — Ответил он, решив не вставать с пола. — Ведь прекрасно всё видите и знаете, но продолжаете со мной общаться. Что изменится от того, что я решу обозначить это вслух? — Обозначишь и посмотрим, — настаивал Дима, закинув ногу на ногу. — В мою жизнь вернулся Личадеев. И теперь он здесь обосновался надолго, судя по всему. — Вернулся в качестве кого? — Блять. — Кикир не мог заставить себя не встревать, — это обязательно слушать, обсуждать? — Обязательно. — Кивнул Юра. — Разрываться, как в тот раз, я больше не буду. И вас, как в тот раз, я больше не выберу. Повисло молчание. — В качестве того, кто является мне гораздо большим, чем друг. — Ответил он на Димин вопрос. — Не могу, — Кикир снова вскочил, — не могу я так и не смогу. Ты уничтожишь свою жизнь, разъебёшь все свои успехи, отец тебя возненавидит, мать отвернётся, а я не буду на это всё смотреть. А потом что? Начнёшь чулки носить и за деньги отсасывать? Юра прыснул. — При чём здесь моё будущее вообще? — А о жене ты думал? О детях? Как тебе такое будущее: ты сдохнешь избитым в каком-нибудь переулке лет в сорок, не оставив за собой ни-че-го. Разве не этого ты боялся всю жизнь? Пропасть и сгинуть. — Я могу назвать тебе целую кучу людей, которых это не остановило стать Великими и жить счастливо. — Да? Великими… хорошо. А счастливо, ну, скажи мне, хоть один из них жил в России? — Кикир опустил голову, чтобы заглянуть Музыченко в глаза. Дима молчал, слушал и думал. Юра замолк. — Нет, не жил. Все они бежали туда, куда им рады. А куда, скажи мне, сбежишь ты? — Я из этой страны никуда и никогда не денусь. — Патриотично заявил Юра. — То-то же. — Твои взгляды просто поразительно консервативны. И я тебе не верю. — Юра поднялся с пола. — Не лги мне о том, что ты волнуешься за моё будущее. Просто признайся, что сама мысль об этом тебе отвратительна, а Личадеева ты ненавидишь с детства. — А я и скрывать не буду. Сама мысль о таких, как ты, пидорасах, мне отвратительна. А вот на Личадеева мне похуй, ни горячо, ни холодно. Это ты всегда испытывал к нему какие-либо жгучие эмоции. Пропустив мимо ушей оскорбление, Юра повернулся к Диме. — Вечеринин! — Взмолился Юра, — почему ты всё время молчишь? — И, обращаясь к обоим, — да повзрослейте вы уже и перестаньте быть такими уёбками! — Я от него не отвернусь. — Вдруг выговорил Дима, смотря на Сашу с вызовом. — Не в моих это правилах. Напомню, что и не в твоих тоже. Кикир настолько удивился, что аж осел обратно на стул и замер. Юра шумно сглотнул, смотря на Диму преданно. — Не знаю. — Сказал Саша таким тоном, словно принимал самое важное решение в своей жизни. — Я пошёл. — И ушёл, тихо прикрыв за собой дверь. — Он вернётся. — Спокойно сказал Дима. — Я знаю. — Облегчённо проговорил Юра, улыбаясь и смотря в пол.

Снова апрель

— Уже избавился от той дурацкой шляпы? — Усмехнулся Вечеринин, когда забирал свою тетрадь. Конечно, Музыченко уже рассказал своим друзьям о ней. Паша даже не сомневался в этом, хотя прошло всего-то не больше нескольких часов. — Я не намерен делать всё, что он мне прикажет, это не в моих интересах. — Правда что-ли? — Сказал Вечеринин, придав своему тону максимальную дозу сарказма и приподняв бровь. — Да, правда. — Паша старался не обращать на это внимания, но начинал краснеть. Поэтому, он легко толкнул Диму в грудь, выпроваживая его за порог. — Ты либо заходи, либо вали, я ещё не закончил с Юриной просьбой. — По поводу шляпы или по поводу части аккордеона? — Шляпу я не выкину. — Паша прищурился и начал закрывать входную дверь почти у Диминого носа. — Да ухожу я, ухожу. У самого ещё дела есть, — и, повертев тетрадью перед лицом Паши, — спасибо, что не сжёг её. — Еле удержался. Вернувшись в свою комнату, Паша прикрыл дверь и кинул взгляд в сторону тумбы, на которой лежала та самая шляпа. Смотря на неё как-то слишком оценивающе, словно видел её впервые, Паша подошёл к тумбе и аккуратно взял шляпу в руки. Покрутив её немного в руках и задумчиво рассматривая, он шагнул к зеркалу и надел её на голову. — Нормальная шляпа, — обиженно пробурчал Паша, поворачивая голову в разные стороны, чтобы рассмотреть себя во всех ракурсах. Шляпа действительно была нормальной, и под длинные волосы Личадеева, которые за зиму отросли ещё сильнее и сейчас почти доставали до плеч, подходила просто замечательно. Это была обычная, ничем не примечательная тёмно-синяя фетровая шляпа, и когда Личадеев её покупал, даже сомнений не было — она должна была всем понравиться. Конечно, он как-то не подумал о том, что влюблён в придурка и что за шляпу ему воздастся, и не раз. В любом случае, отказываться от неё Паша не собирался. Более того, ему казалось, что докапываясь до неё, Музыченко просто проявлял симпатию и к ней и к её хозяину. По крайней мере, прежде чем услышать от Юры «а я — тебя», Личадееву пришлось пару раз получить по лицу, услышать в свой адрес целую тележку нелестных слов и много-много нервничать. С этими мыслями Паша и пришёл к приятному выводу: шляпа Юре нравилась.

Не больше нескольких часов назад

Юра поперхнулся дымом, когда увидел Пашу, спешащего к нему на встречу. До урока оставалось всего ничего, поэтому Музыченко собирался уже уходить, почти докурив свою сигарету до конца. Именно к этому моменту Личадеев и подоспел, спотыкаясь о злосчастную ступеньку, словно шёл сюда впервые, а не тусовался здесь уже почти год: на этом месте, сбоку от школы, они курили каждое утро. Закашлявшись, Музыченко согнулся и выставил одну руку вперёд, как бы говоря Паше «стой так, замри, дай откашляться и посмотреть на тебя ещё раз.» Личадеев моментально догадался, что вызвало такую бурную Музыченковскую реакцию. Разумеется, его новая шляпа. Иной реакции он даже не ожидал, так что в сердцах был даже немного рад, что, увидев его, Юра затягивался. Так ему, засранцу, и надо. Очень, к слову, красивому засранцу. Музыченко был в своих излюбленных чёрных школьных брюках, а сверху, прямо на белую рубашку, накинул такую же, как у Паши, джинсовку: с мехом (который уже был отстёгнут) и воротником-стойкой, только без нашивок и другого, бежевого цвета. Когда Юра впервые показался в ней перед Личадеевым, того захлестнуло сладкое ощущение близости с ним: хотелось надеяться, что такую же джинсовку Юра купил специально. Или, хотя бы, потому что насмотрелся на то, как эта вещь шла Личадееву. Волосы Юры тоже прилично отросли, но делал он это не специально, просто не было времени зайти в ближайшую парикмахерскую и отрезать их. По крайней мере, так он говорил. Паша отращивал волосы целенаправленно. Откашлявшись, Музыченко выпрямился и пристально посмотрел сначала Паше в глаза, затем выше, на его голову и новую шляпу. — Что я должен предпринять, чтобы ты её выкинул? — Проговорил Юра, всё ещё продолжая заливисто хихикать и фыркать. — Ничего, — обиженно сказал Паша, не смотря в сторону Музыченко и прикуривая сигарету, — она мне нравится. — Нет, — Юра по привычке осмотрелся, после чего шагнул к Паше и снял шляпу с него, крутя её в руках и рассматривая, — ну ты серьёзно? — А ты? — Паша усмехнулся, наблюдая за тем, как Музыченко лёгким движением напялил шляпу на себя, пытаясь разглядеть своё отражение в школьных окнах. Да чтоб тебя, Музыченко. Почему ему шли любые вещи? Наверное, надев он мешок из-под картошки, задал бы новый тренд в моде. — А я вот серьёзно. Ну ужасная же шляпа. Прости, Личадеев, но это слишком по-пидорски даже для тебя. — Юра снова зафыркал, пытаясь сдерживать наигранные смешки. — Даже для меня? — Паша приподнял бровь, — а с каких пор у нас появились уровни пидорства? На каком тогда ты? — Осторожнее с высказываниями, — шутливо, но честно отозвался Юра, — а то я тебе глаз на жопу натяну. — Ты только обещаешь. — Доиграешься. — Я артист. Я люблю играть, — ответил Личадеев украденной у Юры излюбленной фразой. Что-что, а флиртовать с ним он научился. И знал, какие подбирать слова, чтобы разогреть, но не разозлить. Музыченко заметно плавился и, как всегда, повёлся на провокацию. С того момента, как они впервые переспали в январе, прошло почти четыре месяца, и попробуйте найти в их районе хоть одно безлюдное место, в котором они не зажимались бы, или хоть одну поверхность в квартире Паши или гараже Юры, на которой они не занимались бы сексом. Напряжение между ними можно было разглядеть невооружённым взглядом, а Паше иногда казалось, что ещё немного, и воздух вокруг них заискрит. От этого вело, из-за этого хотелось провоцировать Музыченко бесконечно, а он и против-то не был. Если бы Личадеев давал мыслям в своей голове чуть больше свободы, то он запросто мог бы подумать, что взял Юру на поводок. И с каждым днём этот поводок становился всё короче. — В любом случае, — хрипло проговорил Музыченко, возвращая шляпу на голову хозяина и смотря ему в глаза, — шляпа стрёмная. — Я тебе не верю. Сам ты стрёмный. — Паша разыгрывал обиду, но уголок его губ предательски дрогнул в лёгкой улыбке. — Вот здесь я готов с тобой поспорить. — Музыченко так и держал руку на голове Паши, словно придерживал шляпу. Не удержавшись, он скользнул рукой ниже, располагая холодную ладонь на Личадеевской шее, вызывая мурашки. — Может, и стрёмный, но ты-то так уж точно не считаешь. В эту игру Паша научился играть очень быстро. И почти всегда побеждал. — Хочу, чтобы ты взял меня прямо в этой шляпе, — прошептал он, подаваясь чуть вперёд, — и ни в чём больше. Взгляд Музыченко затуманился, а сам он облизнул пересохшие губы. Но, опомнившись, убрал руку от Паши и отошёл на шаг назад. — А ты шулер. — И, ещё немного помедлив, — пойдём. Сегодня важный день и опаздывать нельзя. — Лучше уж быть шулером, — грустно отозвался Паша, следуя за ним, — чем кайфоломом. Тем же вечером Музыченко выполнил просьбу Паши и взял его в одной этой шляпе, вбивая Личадеева в купленный им же письменный стол. Вскоре после этого шляпа полюбилась, а ещё через пару дней Музыченко появился в такой же в школе. Только цвет был бежевым.

Тот самый момент в январе

Свет прожекторов слепил, алкоголь жёг кровь и горло, а звуки любимой музыки и знакомые слова песен одурманивали и выводили на новый уровень радости, граничащей с эйфорией: Юра буквально дорвался. Он не был на концертах уже очень давно, а это был не какой-то там концерт, это была его почти самая любимая группа. Не высокая её популярность заставляла фанатов тесниться в маленьком клубе и не то, чтобы это кому-то не нравилось. Музыченко всегда предпочитал стадионным концертам тесные помещения: атмосфера здесь была более раскрепощённая и по-определённому даже семейная. Со всей этой эмоциональной нервотрёпкой, которая тянулась почти с самого начала учебного года, с тяжестью приближения важных экзаменов Юре казалось, что он и вовсе забыл, что такое по-настоящему веселиться. Теперь, когда в эмоциональном плане всё более или менее наладилось (хотя, по большей мере, изменилась сама эмоциональная составляющая: неопределённость стала осознанием, злость — нежностью, хотя Личадеев продолжал держать его в тонусе), Музыченко позволил себе сбежать на один вечер от всего. Он не взял с собой ни друзей, ни Пашу, ни даже Риту, которая раньше обожала ходить с ним на концерты. Хотелось забыться, раствориться в любимой музыке и основательно напиться. Все его планы на сегодняшний вечер воплощались в жизнь идеальным образом, как по маслу. Только вот в его планы никак не входила высокая и стройная брюнетка, которая положила на него глаз сразу, как только увидела. Она подошла к нему медленно, томно улыбаясь и плавно шевеля бёдрами. В свете прожекторов Юра заметил тёмные, почти как у него самого, большие глаза, аккуратный нос и острые, подчёркнутые чрезмерным слоем косметики, скулы. Волосы её блестели, волнами раскидываясь по плечам и уходя вниз, почти до поясницы. Бесцеремонно положив маленькую руку ему на шею, она притянула Юру к себе, чтобы проговорить ему на ухо: — Смотришь на меня долго, а подойти не решаешься. — Её голос звучал лаконично даже с учётом того, что говорила она слишком громко, из-за музыки. Юра усмехнулся сам себе, а потом повернул голову и наклонился к уху девушки, не забывая соблюдать при этом дистанцию. — Смотрю лишь в ответ. Ты прости, но я не знакомлюсь. Незнакомка посмотрела на Юру как-то слишком странно, словно насмехаясь. — А кто сказал, что я знакомлюсь? Юра сощурился. Он прекрасно знал такой тип девушек, и они действительно не знакомились. Скорее всего, она была весомо старше него самого — может быть, лет на пять, если не больше. Выглядела просто потрясающе, пахла сладкими, но не приторными духами и алкоголем. Не нужно быть профессором, чтобы посчитать, сколько у почти что совершеннолетнего Музыченко уже не было секса. Последний его секс, кто бы мог подумать, был ранней осенью, когда он лишал девственности влюблённую в его старого друга (занозу в заднице) подругу. А на дворе был конец января, новогодние каникулы уже закончились, Паша вернулся из Москвы, а некоторые люди уже начали снимать новогодние украшения с окон и убирать ёлки. В общем, трахаться хотелось очень. Действительно сильно. Честно — сделать это с Личадеевым хотелось больше, чем с кем-либо ещё. Но как? От незнания, смущения, страха и стыда Юра даже не пытался поднимать этот вопрос, а само по себе это как-то не происходило. И если даже сам Музыченко, почти не способный на стеснение, стеснялся, о Паше можно было даже не говорить. Ко всем прочим чувствам по этому поводу Личадеев просто-напросто боялся Юру спугнуть. — А. — Ответил Юра в итоге и случайно резко повернул голову, всё ещё нагибаясь над ней, ударяясь своим носом о её. — Давай тогда просто потанцуем. Предложением это и не пахло: она закинула обе свои руки Юре на шею, не закончив даже эту фразу. Смотрела прямо в глаза, откровенно, пошловато любовалась им, улыбка стала шире, щёки покраснели, а длинные волосы немного прилипли к щекам из-за духоты. Отказать Юра не смог. Во-первых, у него на молекулярном уровне было заложено угождать женщинам. Во-вторых, ничего плохого в танце он не видел. Точнее, не видел именно в тот момент, но увидел чуть позже, буквально через час, когда они ввалились в её квартиру, целуясь, сшибая по пути трюмо и разбивая вазу, упавшую с него. Её прикосновения обжигали, запах волос пьянил ещё сильнее, чем большое количество виски, а сбитое дыхание вперемешку со стонами заставляли член Музыченко дёргаться и пульсировать с такой ощущаемой силой, что Юра готов был забыть обо всём на свете. Подхватив девушку под попу, он рывком поднял её на руки, заставляя ногами обвить его талию. Впечатал её в ближайшую стену и кинулся целовать сладкую тонкую шею. Незнакомка извивалась под его ласками, прогибала спину и сжимала ногами талию с такой силой, что приходилось обрывисто выдыхать в её шею весь накопившийся в лёгких горячий воздух. — Хватит, — шептала она, — просто сделай это и всё. Юра готов был свихнуться от возбуждения. Казалось, что он уже свихнулся. Отлепив нетерпеливую девушку от стены, он направился в сторону кровати, боясь запутаться в своих ногах и упасть. В итоге, они всё равно почти упали: он бросил её на кровать и полетел сверху сам, успев вытащить руки вперёд, чтобы не впечататься в хрупкое тело под ним. — Как тебя зовут? — Спросила она, когда Музыченко стягивал с неё укороченный свитшот. — Без имён, — бескомпромиссно заявил он, сказав это больше на автомате, чем взаправду, осматривая её грудь с похотью и устраивая на ней руки. — Да ладно тебе, не переживай. Хочу знать, с кем сплю. — А сказала, что не знакомишься. — Юра пьяно усмехнулся, не отрывая глаз от груди и ключиц. — Юра. — Значит, соврала-а, — протянула она, когда Музыченко наклонился к ключицам и начал поцелуями прокладывать себе путь ниже. — Юра. Мне нравится. Юрочка. Юрочка. Паша. Юра замер, как вкопанный, не оторвавшись даже от её ключиц. Паша. Голову внезапно пронзила такая боль, словно его ударили молотком по затылку. В висках запульсировало, а перед поплывшими глазами встал образ, который заставил Музыченко моментально упереться руками в кровать, вытянуться на них и вскочить. Он увидел голубые, как летнее знойное небо, глаза. Влюблённые, преданные и доверяющие. Юру затошнило. — Эй, ты чего? — Незнакомка под ним приподнялась на локтях. Вопрос прозвучал немного нервно, возможно, она испугалась. — Я… Я должен идти. — Юра попятился назад, выставив вперёд руки так, словно кто-то перед ним хотел его застрелить. — Мне семнадцать. Девушка приподняла бровь, очевидно сомневаясь в уравновешенности человека перед ней, но уговаривать не стала — самолюбие не позволяло. Откинувшись обратно на кровать, она тихо засмеялась и закрыла лицо руками в смущении. — Дверь захлопнешь. Красть там нечего, так что провожать тебя не буду. И Юра так и сделал. Захлопнул дверь, отказавшись, впервые в своей жизни, от секса в пользу своих чувств. И если до этого вечера он сомневался в них, хотя умудрился уже озвучить их Паше тем нелепым признанием в гараже, то теперь он был уверен на все сто: Личадеева он полюбил. Оказавшись на улице, Юра побежал. Он бежал быстро и отчаянно, но с совершенно точным направлением. Как бы романтично или сексуально это не получилось бы, добежать до конечной точки его направления не получилось: Юра запыхался, да и кондиция с огромным количеством виски внутри всё-таки не позволяла. В такси его разморило ещё больше. А перед самой дверью Личадеева он окончательно растерял любые намёки на сознание. — Отец дома? — Рвано и привычно спросил он, когда перед ним открыли дверь и смотрели удивлённо, заспано. — Нет. — Я люблю тебя. — Сказал Музыченко, переступая через порог и обхватывая Пашу за шею. — Я люблю тебя. Он целовал его страстно и напористо, так, как никогда ещё не целовал. Паша под ним моментально проснулся и размяк, такого в два часа ночи субботы он точно не ожидал. А Юра продолжал, уволакивая его в комнату, в перерывах между влажными поцелуями повторяя: — Я люблю тебя. Просто пиздец. Так сильно, что сдохнуть хочется. Паша не отвечал. Он просто не мог, он вообще ничего не соображал. Повалив Пашу на кровать, Музыченко стянул с себя пуховик, который расстегнул ещё в такси, ногу об ногу скинул ботинки и туда же, на пол, бросил мокрую почти насквозь футболку. Во рту сохло, в голове пульсировало, в штанах стояло. Личадеев тоже был без футболки, он всегда спал просто в трусах. Правда, перед тем, как пойти открывать дверь, он наспех натянул на себя домашние серые треники, которые сейчас стягивались с такой усердной отчаянностью, что становилось страшно. Страшно было лишь потому, что каждое Юрино действие ощущалось не только на коже, но и в голове, груди, члене, сердце и душе. Паша тоже любил. Так всепоглощающе, что для этого не хватало места. Точнее, места не оставалось для всего остального. Юра оторвался от Личадеевских губ только для того, чтобы спуститься ниже, к его шее. Перед тем, как опуститься на неё горячими, влажными от поцелуев губами, Юра уткнулся носом в кадык, шумно и долго втягивая запах. Пахло дешёвым гелем для душа, тёплым сном и самим Пашей, запах которого Музыченко не мог сравнить ни с чем. Наверное, так же пах бы его, Юрин, успех, его признание. Невольно, Юра думал о том, как он мог повестись на тот сладкий запах, сами воспоминания о котором теперь казались приторными. Ему было стыдно. Наверное, об этом он не расскажет Паше никогда. Целуя, облизывая и кусая кожу, Юра запустил одну руку в Пашины спутанные волосы и слегка сжал их. Вторая рука опиралась на кровать, а подбородок, губы и нос спускались ниже, мимо ключиц, прямо к груди. Не замешкавшись даже на полсекунды, Музыченко губами приник к стоящему соску, заставляя кожу вокруг покрыться мурашками. Он играл с ним языком, ласкал слишком усердно, покусывая и тяжело дыша. Личадеева вело. Он стонал протяжно и плавно, сдерживаться даже не пытаясь. Юра убрал руку с волос Паши и положил её прямо тому на член, сжимая через штаны и поднимая взгляд вверх, чтобы увидеть те самые глаза, о которых он вспомнил, чуть не предав его. Взгляд отличался от того, что представлял он: там не было грусти, там было только желание. От этого зрелища желудок Юры сделал кульбит, дыхание перебилось тихим стоном, а рука на чужом члене сжалась чуть сильнее, чем следовало бы. Паша вздрогнул. — Ты меня убить решил? — Уточнял Паша, влюблённо улыбаясь. — Ты меня уже убил. Я мщу, — Музыченко снова опустил взгляд на его торс и скользнул ниже, к животу, опускаясь лицом туда же, носом оставляя после себя дорожку мурашек и останавливаясь у пупка. Паша задержал дыхание, его живот дрожал. Личадеева хотелось вылизать. Всего, целиком, так что, в принципе, примерно этим Юра и занимался. Он провёл языком по дорожке волос над пупком, а потом нырнул им в само углубление, заставляя Пашу громко выдохнуть через нос. Пальцы на его длинных ногах поджимались. Наигравшись с пупком, Юра двинулся ниже, помогая себе перемещаться руками и задевая подбородком крепко стоящий член. Попробовал бы кто-то подойти к нему прошлым летом и сказать, что одной январской ночью он будет лежать в ногах Личадеева, стягивая с него штаны для того, чтобы отсосать. Зубов бы тот смельчак точно не досчитался, но смог бы заменить их керамическими винирами, если бы поставил на это кругленькую сумму. Отчего-то сейчас не было ни стыда, ни смущения. Не останавливал даже тот факт, что сосать Юра и не умел. Как-то не приходилось думать о том, что подобный навык ему когда-либо понадобится. В любом случае, на всё это было плевать, потому что Музыченко, устроившись между Пашиных бёдер, разведя их руками, поймал себя на мысли о том, что отсосать ему хотелось просто неимоверно. Уже позже, прокручивая это воспоминание в голове, Музыченко понимал, что до той ночи им просто не хватало похоти. Он взял в рот сразу, не церемонясь и не медля. Просто расставил руки на плотные, широкие бёдра и опустился головой настолько, насколько смог, пока внушительный член не упёрся головкой прямо в горло. Закашлявшись, Музыченко почувствовал, как по бокам от губ начали течь слюни, и возбудился ещё сильнее. Паша замер всего на мгновение, пытаясь поверить в то, что с ним происходило. Хотелось запустить руку в волосы Юры, но, как обычно, он не решился, хотя приподнялся на локтях, чтобы видеть это. Зубы мешали, но, сориентировавшись по-странному быстро, Музыченко нашёл правильное положение губ так, чтобы не задевать и не царапать нежную кожу. Прикрыв глаза, он начал плавно двигать головой. Раздавались влажные, чмокающие звуки и громкое Юрино сопение. А ещё стоны Личадеева. Тот факт, что стонал он громко и тягуче, сводил с ума. Больно уж это не было похоже на привычного Пашу, который и пару слов лишний раз связать не мог. Зная, как надо, Юра вдруг открыл глаза и поднял их прямо к глазам смотрящего на него Личадеева, и этого вполне хватило. С учётом того, что у Паши секса не было вообще никогда, минет длился совсем не долго. Почувствовав, как член во рту напрягается сильнее, а затем начинает сокращаться, Музыченко вытащил его изо рта как раз тогда, когда Паша кончал, изливаясь себе на живот, откинув голову. Смотреть на это было одним удовольствием, Юру заворожило. И, когда Паша плюхнулся на лопатки, Музыченко усмехнулся и положил ладонь ему на живот, размазывая по нему сперму и слегка надавливая. — Ну нет, — заверил он, — это ещё не всё. И вновь дотянулся до Личадеевских губ. Паша лежал под ним совершенно голый, в воздухе витал запах секса, животы обоих издавали липкие звуки, а член Музыченко тёрся через джинсы внизу Пашиного живота. Сегодняшнее дело он решил довести до конца. Свой первый раз, конечно, Паша, в силу своей романтичной сентиментальности, представлял чуть иначе. Иначе, но не лучше. Казалось, что лучше и быть не могло и никогда бы не смогло. Терпеть уже не получалось, на прелюдии не хватало воли и сил. Дотянувшись до полки Личадеева, в надежде на его благоразумность, Юра вытащил оттуда запакованную пачку презервативов и даже нащупал смазку. Тюбик был вскрыт. — Это что? — Растерянно спросил Музыченко, напрягшись. Личадеев покраснел так, что его легко можно было спутать с помидором. Вопрос он понял. — Я… Знаешь, иногда, когда остаюсь один… — Закончить фразу он был просто не в состоянии. Юре поплохело. — Блять. — Отчаянно проговорил он. — Господи, боже. Паша смотрел на него, как верный пёс. Юра чувствовал, как смазка на его члене выделялась в таком количестве, что намочила трусы. — Ты трахаешь себя пальцами, когда мастурбируешь? — Задыхаясь, спросил Юра, присев на Личадееве, чтобы лучше видеть его лицо. Картинка перед глазами стояла отчётливо, словно это происходило прямо сейчас. — И о чём ты думаешь, когда делаешь это? — О тебе. Паша почти ударился головой, когда его впечатывали обратно на лопатки. По-смешному быстро Музыченко спустил с себя джинсы вместе с трусами, отметив на будущее, что он обязательно попросит Пашу сделать это прямо перед ним. Но не сейчас. Разорвав зубами обёртку вытащенного из упаковки презерватива, Юра, торопясь, растянул его по члену трясущимися от возбуждения руками, а затем смазал его, вместе с пальцами, смазкой, выдавив от напряжения даже больше, чем нужно было. Попытавшись проникнуть в Личадеева пальцем, он был остановлен: Паша схватил его за запястье огромной ладонью. — Не надо, — он шептал, а Музыченко уже был готов расстроиться, пока не услышал далее, — я делал это сегодня вечером. — Блять, Личадеев. — Рыкнул Юра и сильнее вдавил его кровать, словно хотел впечатать его в неё навсегда. Он вошёл аккуратно, чувствуя, как трясутся поджилки. Личадеев смотрел на него почти благодарно, и от этого, вкупе со всеми эмоциями, хотелось разрыдаться. Давая ему немного привыкнуть, Музыченко снова опустился к его лицу, оставив на кончике носа невесомый поцелуй, переключился на губы, целуя его нетерпеливо и жадно. Язык блуждал по Пашиному рту, очерчивая зубы. — Двигайся. — Сказал Личадеев и звучал он слишком властно, как будто трахали не его, а он. От этого Музыченко перекрыло окончательно, так что он послушался, здесь два раза повторять точно не надо было. Он вбивался с такой силой, что с каждым толчком выбивал из Пашиной груди рваные стоны и сбитые обрывки выдохов. — Ты стонешь, как шлюха, — не сдерживаясь, рычал Юра, чувствуя, как его лопатки закололо от напряжения, заставляя Пашу посмотреть ему прямо в глаза и застонать ещё громче. Член младшего парня снова стоял и теперь тёрся между животами обоих, скользя по ним из-за пота и размазанной спермы. — Твоя шлюха. — Резонно заметил Личадеев, пересекая негласную границу собственной скованности. — Я… ты… — Юра ахнул, — не могу. Договаривая это, Музыченко вытянулся и кончил прямо внутри Личадеева, содрогаясь, пока тот устроил руку на своём члене и дрочил, наблюдая самую лучшую картину на свете. Того, кончающего впервые внутри Паши Юру, Личадеев запомнил до конца своих дней. Не успев опомниться от оргазма, Музыченко вновь почувствовал, как Паша трясётся, растворяясь в удовольствии: рука на члене, волосы закрывают почти всё лицо, рот открыт, а глаза закатаны. Кончив, Личадеев сам впал в кровать, раскидывая свои руки по бокам и тяжело дыша. Только после этого Юра вспомнил, что всё ещё в нём, слегка отодвинулся, стянул презерватив, умудрился завязать его и небрежно бросить на пол, после чего обессилено завалился прямо сверху, сдавливая удовлетворённое и расслабленное тело под собой, утыкаясь носом в шею и пытаясь отдышаться. Какое-то время они молчали, а Музыченко думал о том, что натворил. Ему было стыдно за то, что припёрся к Личадееву только после того, как почти его предал, обесценивая все Пашины чувства и переживания. Ему было стыдно не за то, что они здесь делали, а за то, что не сделали этого раньше. Что, чтобы решиться, Музыченко пришлось облизать какую-то незнакомую барышню из клуба. Посмотреть с более позитивной стороны не выходило, хотя, если подумать, всё получилось так, как должно было: случайно, удачно и невообразимо приятно. Так что, в силу своего характера, этот момент с брюнеткой Юра решил себе отпустить, твёрдо осознавая то, что такого, он себе пообещал, больше никогда не повторится. И за это он мог ручаться: обещания Музыченко сдерживал всегда, даже если обещал он сам себе. — Я тоже тебя люблю. — Услышал он сквозь пьяную дремоту. Отец Личадеева заступил на сутки только вечером, так что в ту ночь они смогли позволить себе уснуть вместе, голыми и грязными.

Пятое января, День Рождения Риты

— Спасибо, конечно, за то, что всё-таки пришёл, — говорила Рита из-под опущенных ресниц, принимая подарок. — Но почему у меня такое ощущение, что ты не просто так сюда явился? Юра пропустил замечание мимо ушей, продолжая рыться в своём пакете. — Это ещё не всё. Личадеев, — Музыченко поднял глаза, чтобы видеть реакцию Риты, — тоже тебе кое-что передал. Рита приподняла подбородок слегка надменно, но собственной чувственности скрыть не смогла, а Юра её прекрасно понимал. Конечно, никто не был виноват в том, что её День Рождения выпадал именно на зимние каникулы (в любых иных обстоятельствах это даже радовало), поэтому Паши рядом не было. Он ждал поездки к маме с самого лета, планируя уехать на следующий, после Ритиного праздника, день, но у мамы в последний момент изменились планы и уезжать пришлось второго января. Иначе, он бы снова не провёл с ней времени столько, сколько хотел. И Рита прекрасно понимала, как сильно он тоскует по матери. Так что, в его отсутствии она его не обвиняла, но всё равно была расстроена. Тем более, ей самой казалось, что на Дне Рождения Личадеева она появилась бы даже на смертном одре, даже если бы пришлось ползти. Возможно, она также понимала и тот факт, что на Дне Рождения Музыченко Паша будет в любом случае, при любых обстоятельствах. Это создавало между Юрой и Ритой излишнюю неловкость, но не прийти Музыченко не мог. Хотя бы из-за того, что Личадеев потратил на подарок Риты множество своего времени и сил. Пока Рита открывала коробочку Музыченковского подарка (это были серебряные серьги, утяжелённые большим количеством камней Сваровски), Юра аккуратно вытащил из пакета большую картонную коробку и протянул её Рите, сгорая от любопытства. — Вау, — честно призналась Рита, смотря на свои новые серьги, — это очень круто. Не знаю, кто тебе помогал, но спасибо, Роза. Юра засмеялся, не пытаясь даже скрыть тот факт, что ему действительно помогала Роза. Кто ещё смог бы выбрать такую красоту? Надев серьги и довольно посмотревшись в зеркало своей прихожей, Рита поманила Юру пальцем и направилась в сторону своей комнаты. — Пойдём, Музыченко, Пашин подарок я хочу вскрыть в более уединённой обстановке. Слегка напрягшись от того, что от Риты можно было ожидать чего угодно, Музыченко расправил плечи и пошёл за ней. — Что, даже не покажешь? — Тебе, так и быть, покажу. — И в этой фразе было даже больше, чем нужно. Конечно, покажу, вы же, как никто другой, близки. Удобнее усевшись на кровать, Рита взяла коробку из рук Музыченко и поставила её себе на колени. Юра видел, как скулы девушки напряглись, а сама она как будто задержала дыхание. Сверху лежал лист А4, свёрнутый пополам. На развороте чёрным по белому было выведено «Не показывай это Музыченко, я знаю, что он сидит рядом с тобой.» Смутившись, Рита отложила лист и принялась за содержимое коробки. Юре вдруг жизненно необходимо стало узнать, что именно Паша написал ей в письме. Но, раз не суждено, значит и не нужно. В коробке лежала тысяча и одна мелочь. Конфеты, новая тетрадь для заметок в твёрдом переплёте, выпуклый орнамент которой состоял из любимых Ритиных цветов — пионов и роз. Снова конфеты, целый набор дорогих ручек, которые Рита просто обожала, три пачки разных сигарет, бутылка хорошего Бурбона, небольшой альбом с их общими фотографиями и подписями и небольшая коробочка фирмы Swatch. Улыбаясь, Рита открыла её и шумно выдохнула — это были именно те часы, которые она давно хотела. Классика свотча, кварцевые, нержавеющая сталь серебристого цвета, розовый циферблат со временем и датой, окаймлённый такого же цвета камушками, с застёжкой-бабочкой. Достав часы из коробочки, Рита сразу же надела их на руку, вслух подмечая то, что они подходят под Юрины серьги. Музыченко улыбался, представляя Личадеева, собирающего эту коробку, покупающего часы, тетрадку, сигареты и Бурбон, и с удивлением заметил неудобное ощущение собственнической ревности. Он старался уговорить себя не ревновать Личадеева к Рите, потому что это было бы совсем уж жестоко по отношению к ней, но была у этих двоих какая-то особая связь, уловить которую Музыченко не мог. И, не зная всего происходящего, это смело можно было бы назвать хорошей, настоящей и преданной дружбой. Проблема была в том, что Музыченко знал, что происходило между ними, так что от этого было немного не по себе. Подняв взгляд на Риту, Юра прищурился, пытаясь уловить каждую эмоцию на её лице: она читала письмо. Маргарита. Надеюсь, что бешу тебя уже с первой строчки этого поздравления. Я не умею писать писем, у меня лучше получается рисовать, но сегодня я решил поговорить с тобой твоим же языком. Во-первых, продолжай писать. Рит, ты даже представить не можешь масштаб той силы, с которой я в тебя верю. То есть, я серьёзно. То, что ты пишешь, то, как ты пишешь, это что-то именно твоё, только твоё. И я верю, что это приведёт тебя к успеху. Только не останавливайся, не смей останавливаться. Второе: хочу извиниться перед тобой. Не только за то, что не смог быть на твоём празднике, но и за всю боль, которую я причинял тебе. Мы оба знаем, что всё это я, как и ты, делал не специально, но легче от этого почему-то не становится. Просто извини меня, ладно? Это одно из моих самых заветных желаний. Не хочу терять тебя, никогда не хочу. Кстати, мама передаёт тебе привет и поздравления. Странно так писать, но ты же всё знаешь. Правда, я никогда не встречал девушку умнее и проницательнее тебя. Чтобы показать мою истинную благодарность за то, что ты сделала для меня, не хватит и целой книги. Ты вытянула меня из бездны, поставила меня на ноги, отчасти сделала меня тем, кем я являюсь сейчас. И этот кто-то мне нравится гораздо больше, чем тот, что жил до встречи с тобой. Хочу, чтобы ты знала, что ты являешься одной из тех людей, о которых, в рамках моей жизни, говорят «до и после встречи». Надеюсь, это не прозвучало слишком громко. А вообще, знаешь, плевать, пусть это звучит как угодно. В такой день грех не выложить всё, что хотелось бы. Я очень надеюсь, что этот день проходит потрясающе и что ты останешься им довольна. Поздравляю тебя, главная модель моих рисунков, главная женщина моей жизни. Спасибо, что ты есть, пусть тебе достанется всё светлое и хорошее, что есть на этом свете. Цвети, расти, будь счастлива. Люблю тебя, Маргарита. Переверни лист и наслаждайся. Этим рисунком даже я доволен. Кстати. Я подарил тебе часы не только потому, что ты давно их хотела. Дата на них послужит тебе вечным напоминанием о том, что я старше тебя. И всегда буду старше на два месяца, смирись с этим. И да, это, конечно, не Картье, но я старался. Если когда-нибудь разбогатею, то часы Картье (с датой на циферблате) будут моей первой дорогой покупкой. Обещаю. И теперь Музыченко был уверен: она действительно не дышала. Доказательством этому послужил её тяжелый выдох и глубокий вдох, когда она закончила читать и перевернула лист, чтобы посмотреть на рисунок, который Юра уже успел рассмотреть. На рисунке сидел сам Личадеев, который расположил ноги на Ритином диване. В руках его была папка для рисования и карандаш. Голова повёрнута в сторону Риты, сидевшей на этом же диване. Тонкие ножки девушки были закинуты на его собственные, а сама она держала в руках свою старую тетрадку и с очень серьёзным видом записывала что-то в неё. От рисунка веяло уютом, спокойствием и делом: она писала про него, а он её рисовал. — Я помню это. — Проговорила девушка дрожащим голосом и прижала к себе лист бумаги, прикрыв глаза. Юре подумалось, что она пытается унять дрожь в горле и не заплакать. Так и было. — Мы раньше… часто так сидели. Сейчас уже не было так, как раньше. Рита проводила всё своё время с Розой, а Паша заменил карандаши аккордеоном, а ножки Риты на ноги Музыченко. Эта картинка стояла в голове Юры плотно: они действительно часто сидели так, переплетая ноги, с аккордеоном и скрипкой в руках. Впервые за очень долгое время Музыченко почувствовал себя лишним. — Ты не лишний, — тихо сказала Рита, успокоившись. — Из нас троих никогда не будет лишнего. — И, замявшись, — знаешь, Музыченко, я тебя, по правде говоря, полюбила, как родного. Юра посмотрел на Риту удивлённо, а она продолжила. — Ты настырный и упрямый, как баран. Маячил перед глазами до невозможности, такой добрый, безопасный и бескорыстный. В конце концов, ты стал кем-то, кого из моей жизни уже не отнять. Так что, принимая во внимание факт того, что мой любимый любит не меня, наиболее лучшей, чем ты, кандидатуры, я не вижу. Сказать что-то Музыченко не смел, да и не знал, что. Поэтому он просто улыбнулся, выглядя при этом немного виноватым, и потянулся к Рите за объятием. Она была тёплая и вкусно пахла. Положив подбородок на её плечо, Музыченко прикрыл глаза, чувствуя, всё-таки, дрожь на её теле. Девушка не удержалась и пустила слезу, а Юре вдруг стало слишком тоскливо. Это прошло быстро, так что Рита отпрянула от него и уже искренне улыбалась, вытирая слезу рукавом длинной толстовки. — Так вот, ты точно пришёл из хороших побуждений, или сюда можно добавить слежку за мной? Пропустить это мимо ушей уже не получилось бы, так что Юра принял оборону. — Ну, а что ты хотела? Было бы очень не прикольно, если бы Личадееву пришлось возвращаться из Москвы раньше времени на твои похороны. Рита закатила глаза своим привычным жестом, который полюбился Юре с самого их знакомства. — Да мне раза хватило, чтобы понять, что обожраться пиццей до полусмерти куда приятнее, чем нанюхаться солями. — Прости, дорогуша, но теперь мы тебе так просто не поверим. — Сказал Юра, а потом опомнился: его «мы» звучало при Рите так же жестоко, какой была его лёгкая ревность. — Да расслабься ты уже, — Рита махнула рукой, — и пойдём к остальным. А то подумают ещё, что мы с тобой решили повторить старые подвиги. — Я таких сплетен уже не переживу. — Особенно после возвращения Личадеева. И, посмеиваясь, Рита за руку утащила Юру из своей комнаты в гостиную, где кто-то уже умудрился разбить любимую вазу её матери, кто-то играл в злосчастную «правду или действие», а Роза зажималась с каким-то незнакомцем на диване, будучи в своём репертуаре.

Утро следующего дня

— Ну, как прошло? — Нетерпеливо спросил Паша, позвонив Юре по фейстайму, даже не поздоровавшись, смотря на сонного Музыченко с экрана его телефона. — И тебе доброе утро, — Юра недовольно потянулся, смотря на время, — всего лишь восемь утра! Ты совсем стыд потерял? — Кто рано встаёт, тому… — Личадеев даёт? — Перебил его Юра, усмехаясь со своей же шутки. — Ты болен, мой дорогой друг. — Смущённо проговорил Паша. На его щеках проявился румянец. — Давай уже рассказывай! Позже у меня на тебя времени не будет, мы с мамой сегодня все в делах. — Мне очень нравится наблюдать за тобой, когда ты с ней. Ты как будто становишься более живым и счастливым. — Искренне промурлыкал Юра, пребывая в утренней эмоциональной уязвимости. Плюс ко всему, он чертовски скучал и не скрывал этого. Паша расплылся в довольной улыбке. — Ты просто не замечаешь, какой я счастливый, когда нахожусь рядом с тобой. — Не думаю. Ты иногда даже не замечаешь, насколько внимательно я за тобой наблюдаю. — Хочу, чтобы кто-нибудь сфотографировал тебя в это время. Тогда я нарисую это и повешу себе на потолок. — А почему бы не повесить фотографию? — Я отдам её тебе. Повисло молчание. Юра тонул в своей нежности, ощущал её теплом по всему телу, до кончиков пальцев на руках и ногах. — Когда ты уже вернёшься? — Капризно прохныкал он. — Знаешь же, когда. Уже очень скоро. — Звучало это одновременно и радостно и грустно. Юре вдруг снова стало неловко, что Паша вынужден жить в Петербурге, потому что ему казалось, что всё дело только в нём. Довольно самоуверенно. — В общем, вчерашний день прошёл весело и динамично. Я напился, как свинья. — Эту информацию я и без тебя знал, на сакральном уровне её ощущаю. Расскажи лучше про реакцию Риты на наши подарки. — Мой она приняла довольно сдержанно, потому что поняла, что серьги выбрала Роза, как только открыла коробочку с ними. Но, благо, они ей понравились, она даже надела их сразу же! — Юра был доволен собой. — Прочитав твоё письмо она обняла меня и заплакала. Музыченко замолчал, вглядываясь в лицо Паши. — Но отошла быстро. Поблагодарила, даже сказала, что я… Ну, лучшая кандидатура. — Кандидатура для чего? — Для того, чтобы украсть твоё сердечко. — Усмехнулся Юра. — Так и сказала: «если не я, то ты.» И это хорошо. — Да уж… — Личадеев был в растерянности, его взгляд потупился. — Рисунок ей очень понравился, правда. Да и часы. Да и вообще, всё ей понравилось. Кстати, если на мой День Рождения ты не подаришь мне Бурбон, я выкину тебя из окна. — Доходчиво. Ладно. Что ещё вчера было? Долго вы там? — Да, до утра. Я домой пришёл часов только в шесть, поспал два часа и сейчас чувствую себя максимально раздавленным. Никаких происшествий не было, драк и потасовок тоже… — Бедный, как же ты это пережил. — С трудом. Ну, а если без шуток — здорово было. Жаль, что тебя не было. Я о тебе вчера часто вспоминал. — Скучал? — Тихо спросил Паша. — Скучал, — поджав губы, так же тихо ответил Юра. — Чем займётесь сегодня? — У нас сегодня тот приём, о котором я тебе рассказывал. Нужно маме по работе, но там так красиво, что я забьюсь куда-нибудь в угол и изрисую все листы, что возьму с собой. Это на девяносто каком-то этаже в одной из башен Москва-сити! — Личадеев говорил с восторгом, замечтавшись. — Ты многого не ожидай. Я там был, не особо впечатлило. — До тебя просто долго доходит. — Многозначаще протараторил Паша, явно намекая на себя. — Сейчас договорю с тобой и буду одеваться. Ох. Юра вспомнил вид Личадеева в том костюме, в котором он собирался на этот приём, чувствуя, как утреннее возбуждение подкрепляется этим воспоминанием. — Ага, давай. — Тихо проговорил он, чувствуя, как по груди разливается очередная волна тепла. Начинается это ощущение в груди, заканчивается в паху. — Ты чего это? — Мурлыкал Личадеев, прекрасно понимая, что на самом деле происходит. — К костюмам у тебя отдельное отношение, да? — У меня отдельное отношение к тебе в костюме. — Я могу примерить его прямо при тебе, если хочешь, — авантюрно предложил Паша, заставляя Юру шумно выдохнуть и спуститься рукой к своим трусам. — Хочу. Личадеев поставил телефон на стол, опирая его на стену, отошёл и оценил, хорошо ли его видно. Видно было замечательно: длинные ноги, полотенце, которое он натянул на бёдра после душа, широкие плечи и массивная, слишком для его возраста, грудь. А ещё большие ладони, от прикосновений которых Юра был способен завыть. Не смотря в камеру, словно её и нет, Паша стянул с вешалки белую рубашку и аккуратно влез в неё руками, одёргивая плечи, чтобы поправить её. Сразу после этого он скинул полотенце на пол, перешагивая его, бесстыдно обнажая для Музыченко свой полувставший член и широкие бёдра. На фоне белой, выглаженной рубашки выглядело это соблазнительно. Юра взял в руки член, сплюнув перед этим в свою ладонь. — Что это ты там делаешь? — Проговорил Личадеев, а потом повернулся к Музыченко спиной. И не только спиной. Прилипнув взглядом к упругим Личадеевским ягодицам, Юра начал поглаживать себя, пытаясь хоть как-то растянуть удовольствие. — Ничего из такого, что я не смог бы сделать с тобой. — Со мной ты можешь сделать всё, что угодно. — Услышал Юра, сжав свой член в руке и ускоряя движение. Дыхание сбилось, рот приоткрылся. — И уже давно. — Когда ты вернёшься, я припомню тебе эти слова. — Я буду очень рад, — говорил Паша, распуская пучок высушенных волос, раскидывая их каштановыми локонами по рубашке. — Продолжай. — Хрипло попросил Музыченко, устремив затуманенный взгляд с ягодиц на распущенные волосы и обратно. Было заметно, что Паша смущается и не знает, что именно нужно делать, и обычно, когда дело касалось девушек, такое Музыченко не привлекало. Но сейчас дело девушек не касалось, касалось Пашу. А Юру возбуждало вообще всё, что его касалось. Наверное, его возбуждало даже само его существование. Не придумав ничего другого, Паша просто продолжил одеваться: натянул боксеры, поправляя их на попе и далее — на паху, повернувшись перед этим к Юре и завороженно посмотрев на экран. Музыченко не сдерживался, взгляд его был рассредоточен, но Личадеев точно знал, на что именно он смотрит. Это доставляло. Далее шли брюки. Он аккуратно заправил в них рубашку, застегнул пуговицу и ширинку. Настало время галстука, и, взяв его в руки, Паша приблизился к камере, чтобы лучше рассмотреть реакцию Юры. — Хотел бы я, чтобы ты сейчас здесь был, — говорил Личадеев, накручивая галстук на свою ладонь. — Здесь у моей кровати спинка из железных прутьев. Ну, знаешь, такая, к которой можно кого-нибудь привязать. Юра не ответил, чувствуя скорое приближение оргазма. Паша перекинул галстук через шею и, смотря на себя в небольшом прямоугольнике на экране телефона, принялся его завязывать, раскрыв немного губы. Он всегда открывал рот, когда был чем-то увлечён. Вспомнив Личадеева с таким же блядско-открытом ртом, когда тот играет на аккордеоне, Юра простонал и кончил, запачкав при этом постель, живот и руку. — Знаешь, Юр, — говорил Паша возбуждённо, — нормальные люди мастурбируют на процесс раздевания, а не наоборот. — А где ты видишь нормальных людей? — Хрипло и довольно отвечал Музыченко, расслабившись после утренней разрядки. — Галстук прихвати, когда соберёшься обратно в Петербург. — Как я выгляжу? — Спросил, зная, что выглядит отлично. — Моя реакция тебе ничего по этому поводу не показала? — Усмехаясь, контрспрашивал Юра, вытирая ладонь о бумажное полотенце. — Хочу услышать. — Ты выглядишь так, что мне не по себе. — Почему? — Удивился Паша. — Потому что мне не нравится, что ты выглядишь так в моё отсутсвие. И это было тем уровнем похвалы, которую Личадеев просто обожал. То похмельное утро Музыченко отнёс к одним из лучших в своей жизни.

Всё тот же январь, но второе число

Обратив внимание на то, как быстро мелькают подмосковные деревянные домики в окне Сапсана, Паша сравнивал их с собственными мыслями по отношению к Юре. Молниеносно они проносились в его голове, сменяя одна другую. Быстро, но заметно, словно граффити на железнодорожных бетонных стенах: можно зацепиться взглядом, но всего на пару секунд. Кстати, некоторые из рисунков, которые из-за своего местонахождения автоматически приписывались к вандализму, очень Паше понравились и запомнились. Если бы он был чуть смелее, то, возможно, тоже отважился бы нарисовать что-нибудь на одной из таких стен. Раньше даже думать о подобном хулиганстве было страшно, но теперь, заручившись помощью Юры, он смог бы сделать это спокойно. Незаметно для обоих, Юра стал ему опорой, защитником. Парадокс заключался в том, что Юра мог защитить Пашу от всего мира, кроме самого себя. Он мог поставить его на ноги, мог научить его чему-то полезному, мог заставить доверять себе и довериться ему без остатка, мог успокоить его и уничтожить все его страхи. С такой же лёгкостью он мог разрушить его жизнь, растоптать и раскромсать его на маленькие, непригодные к существованию кусочки. Наверное, в этом и заключалась суть любви и отношений: ты позволяешь другому человеку залезть себе под кожу, надеясь лишь на то, что он так и останется там, а не вырвется рывком наружу, разрывая тебя изнутри. Хотя, казалось бы: Паша впустил Юру в свою голову и душу за пару лет до того, как сам Музыченко согласился обосноваться там, так что бояться разбитого сердца было уже поздно и глупо. По крайней мере, так Паша думал какое-то время. На самом же деле всё было сложнее: до момента, как Юра ответил ему взаимностью, он и подумать не мог, что счастье бывает таким. Даже в самых своих сокровенных мечтах, в самых ярких снах Паша не испытывал того, что испытывал сейчас, в реальности. От этого хотелось и смеяться и плакать. Так что, помимо радости, которую Паша испытывал из-за скорой встречи с мамой и прогулки по вечно сияющей, энергичной и огромной Москве, Личадеев испытывал и облегчение: ему дали возможность уйти на пит-стоп, привести в порядок свои мысли и отбросить все намёки на панику. Последним, чего ему хотелось бы, было сорваться в присутствии Музыченко, обнажить все свои неуместные переживания и спугнуть его таким образом. А контролировать себя рядом с Юрой было действительно сложно. Думая о собственном взрослении, Паша надеялся, что со временем он перестанет думать так много и начнёт жить сегодняшним днём. Он прекрасно знал, что, постоянно оборачиваясь на прошлое или боясь за будущее, он не успеет пожить в настоящем. Умение жить в настоящем в себе нужно воспитывать. Играя на аккордеоне, Паша жил в настоящем, пропуская момент через себя. Рисуя, Паша испытывал то же самое, хотя, часто, улетал в какую-то другую Вселенную и мог даже не слышать ничего вокруг. Так почему то же самое не получалось в обычной жизни? Разумеется, переживания подобного рода делали Пашу живым человеком. Но они же могли заставить Пашу перегореть и устать. Не сегодня, не завтра, но рано или поздно. Интересно, все люди думают настолько много? Паша надеялся, что да, хотя представить того же Юру или, тем более, Розу в таком же амплуа он не мог. А Риту мог. Иногда казалось, что она думает даже больше, чем он сам, просто умеет это скрывать, в отличие от Паши. Рита всегда была взрослее него в некоторых своих умениях, мыслях или словах. И она же была младше него в некоторых своих действиях. На этой мысли Паша глубоко вздохнул, подперев подбородок кулаком. Локтем этой же руки он упирался в резиновую оконную раму поезда. Вся эта история с наркотиками Пашу не отпускала. А сейчас, когда он уехал, сама мысль обо всём этом пугала его просто невыносимо. Именно по этой причине он попросил Юру приглядывать за ней. И стыдно за это не было совсем: во-первых, Рита сама виновата в том, что теперь её опекали так, словно она дошкольник. Во-вторых, Паша был уверен: Музыченко следил бы за ней даже без его просьбы. Несмотря на то, что Рита, в её понимании, оставалась ему соперницей, он продолжал любить её своей медвежьей любовью. Как ни странно, Рита тоже любила Юру, Паша это точно знал. Не понимал он другого: как два таких прекрасных, страстных и огненных человека могли любить его? Что вообще они могли найти в этом сгустке неуверенности в себе, неуклюжести и скуки? Эти мысли подводили Пашу к замыканию круга, к начальной и конечной точке его размышлений, приводящих к основному страху: рано или поздно Юре надоест, наскучит. И тогда он уйдёт, хлопнет громкой дверью, поправит воротник рубашки и уйдёт своей лёгкой походкой дальше по жизни, оставив Пашу на полу в луже его крови и слёз. Или нет. Возможно, они поступят в один вуз. Возможно, снимут вместе квартиру и заживут новой взрослой жизнью, в которой будет достаточно места для них обоих. Как бы Паша хотел заглянуть в их будущее хотя бы одним глазком, на одну секундочку, чтобы знать, к чему готовиться. Жаль, что он жил не на листах книги в жанре научной фантастики. Его обиталищем стала обычная подростковая мыльная опера.

***

— Мама. — Сказал Паша, смакуя это слово, словно произносил его впервые и пробовал на вкус. Он прижимал к себе женщину, которую любил больше всего на этом свете, наверное, больше, чем она сама любила его. Зажмурившись от силы нахлынувших эмоций, он, склоняясь над ней, зарылся носом в её кудрявые волосы такого же, как у него, цвета. — Мама. Почувствовав, как тело в его объятиях начало дрожать и услышав всхлипы, Паша отпрянул, всматриваясь в её лицо. На голубых глазах женщины проступили слёзы, которые, не задерживаясь, покатились по щекам. Она всегда была чересчур эмоциональна. — Ну чего ты, — Паша улыбался, хотя его голос предательски дрожал. — Я даже не верю, — говорила она, всхлипывая, — ты так вырос! Куда же ты растёшь? — Хочу дотянуться до орбитальной станции. — Паша вновь обнял женщину и начал по-детски качаться из стороны в сторону. — Как же я по тебе скучал. — И я скучала, мой дорогой, — тихо сказала она. А потом добавила, как будто думала, что Паша ей не верил, — правда скучала. На самом деле, Паша верил. Просто сам он был другим человеком, все люди, которых он любил, должны были находиться рядом с ним. В ином случае он чувствовал себя в той или иной мере несчастным. Об этом он и думал в первый же вечер своего пребывания в шикарной квартире нового мужа мамы. Женщина ушла спать пораньше, чтобы встать рано утром, приготовить Паше обещанный завтрак и увести его гулять по новогодней Москве. Лениво попивая вкусное шампанское, он смотрел в окно, разглядывая дворик спального района с заснеженными деревьями и дорогими машинами на парковке, и прокручивал их сегодняшний разговор о его скором поступлении в вуз. Мама настаивала на том, чтобы он брал за основу только московские вузы, они с Игорем (отчимом Паши) были бы только рады его к ним переезду и держали одну из комнат пустой, под его спальню. Оставляя Пашу у отца, мама, прежде всего, думала о том, что он должен закончить ту школу, в которой учился, сосредоточившись не на смене обстановки и города, а на самом обучении. В том Пашином возрасте, в котором она покидала их семью, он был ещё уязвимее, чем сейчас, в подростковом. Плюс, у него был Юра, и на то время они были не разлей вода. На самом деле, боязнь Пашиной адаптации была далеко не единственной причиной, по которой женщина приняла такое тяжёлое решение. Уходя от мужчины, которого она любила, она боялась, что он погибнет, оставляя на него Пашу как удерживающий якорь. Как-никак это помогло, хотя, конечно, она надеялась на более удачный исход жизни своего бывшего мужа. Пить он не бросил, но всё равно смог удержаться на плаву, воспитав сына и дав ему не всё, но самое необходимое. А теперь всё изменилось. Паша вырос, поступление в вуз приближалось с каждым днём, смена обстановки была уже неизбежной, а самый болезненный период отец Паши уже перенёс. И теперь не было ни одной весомой причины, по которой Паше нужно было оставаться в Петербурге. Наверное, таким образом женщина хотела искупить вину, терзающую её все эти годы, потому что, когда она рассуждала об их будущих планах, захлёбываясь словами, у неё не было даже сомнений, что всё уже решено. Так что, когда она услышала робкое «подожди, мам. Я ещё не решил, куда поступать. В Петербурге тоже есть пара вузов, куда я хотел бы подать документы», она широко распахнула глаза и даже переспросила, что он имеет в виду. Такого она просто не ожидала. А Паша знал, что рано или поздно они прийдут к этому разговору. Не ожидал он лишь того, что произойдёт это в самый первый вечер. Был факт: он будет несчастен в любом случае, но в какой именно мере — решать ему самому. На одной чаше весов была мама, к отсутствию которой Паша привык, но мучаться не перестал. Была Москва, которой Паша бесконечно восхищался, бродя по её улицам с открытым ртом. На другой чаше был Юра Музыченко, и без него Личадеев уже не мог представить своей жизни. Но кто знает, что будет через год? Была Рита, и неделя без неё казалась вечностью. Был даже отец, бросать которого было немного страшно, и родной Санкт-Петербург, патриотичная любовь к которому перевешивала восхищение Москвой. Допивая одним глотком оставшееся шампанское, Паша радовался тому, что впереди было как минимум полгода для того, чтобы об этом можно было не думать. Но где-то в глубине души он понимал, что выбор уже сделан, и всё зависело лишь от того, изменятся ли обстоятельства.

***

— Я слышала, вы с Юрой снова общаетесь? — Спросила как-то мама, когда они гуляли, двигаясь в сторону Китай-города по Никольской улице. День был просто потрясающий: снег лежал плотным слоем и не таял, мороз из-за этого ощущался не беспощадно, а мягко, везде, куда ни глянь, мерцали огни, стояли высокие ёлки, ездили машины и ходили люди. Уличные музыканты пели новогодние песни, витрины дорогих магазинов блистали своими новинками, а невысокие центральные здания вызывали у Паши какой-то особенный интерес, хотя ничем не отличались от Петербургских. Паша сразу заметил отсутствие уличных торговцев платочками, сувенирами и сигаретами, которых в Петербурге было пруд пруди на каждом шагу: оказывается, в Москве давно был принят закон, запрещающий такой вид предпринимательства и теперь всё это можно было купить только в магазинах. Даже палаток почти не было. Они шли от самого Арбата, но совершенно не утомились: разговаривая взахлёб, они не ощущали ни холода, ни усталости. — Ну… да. Слышала, говоришь? — Прищурился Паша. — Ну, а что ты хотел. Мы с Юриной мамой до сих пор поддерживаем приятельские отношения, хотя мой переезд прилично подкосил нашу дружбу в своё время. — И что она тебе рассказывала? — Да ничего особенного, — мама пожала плечами, удивившись такой заинтересованности. — Просто говорила, что видела тебя пару раз у них дома и что Юра снова стал часто ходить к вам с папой. Как это так вышло? Паша смущённо улыбнулся и опустил глаза. Этот жест не остался не замеченным, поэтому взгляд мамы с удивлённого поменялся на наблюдающий. — Очень долгая история. — А мы разве торопимся? — Да нет, — Паша явно мялся, пытаясь подобрать слова. — В общем, есть одна девочка, ты её знаешь. — Рита. Конечно, знаю! Отличная девочка. Кстати, про неё мне мама Юры тоже рассказывала. — А про неё что рассказывала? — Паша приподнял бровь, смотря на маму с неподдельным интересом. — Сначала ты расскажешь, а потом я. — В общем. — Паша выдохнул на ладони, после чего потёр одну о другую. — Не хочу рассказывать подробностей, но получилось так, что мы с Ритой очень-очень сдружились, а потом оказалось, что она, вроде как, в меня влюблена. А Юра был вроде как влюблён в неё, вот и получился любовный треугольник, который превратился в Санта-Барбару. — А ты что? — А что я? Мама засмеялась. — Ну, что ты испытывал к этой девочке? Я её видела на фото. Одевается она по-особенному, конечно, но сама по себе такая симпатичная и миниатюрная, милашка. — Да, она очень красивая. — Паша сказал это с гордостью, — но у нас бы не получилось. Не знаю, мам, как тебе сказать, просто… с ней бы не вышло. Мы очень хорошие друзья. Лучшие. — И как же так вышло, что вы с Юрой стали общаться? — Да я сам до сих пор удивляюсь. Мы даже пару раз подрались, представляешь? Точнее, я пару раз огрёб. Мама напряглась, но решила не перебивать. — Но ты не волнуйся, всё в порядке. В конце концов, всё решилось само собой. Наверное, нам обоим вспомнилась наша детская дружба, — врал Паша, — но в конечном итоге мы сейчас очень хорошо ладим. Мне так спокойно уже много лет не было. — А что в итоге с Ритой? Мама Юры говорила, что у них там что-то не получилось, хотя она у него ночевала один раз. Паша громко сглотнул. То утро он мечтал забыть. — Ну… я, мам, подробностей не знаю, — снова врал он, — но они так и не сошлись. Рассказ получился до нелепого глупым и неправдоподобным, с очевидными дырами, которые можно было заполнить только правдой. К правде Паша был пока что просто не готов, хотя был уверен, что мама его поймёт и примет любым. Она всегда была терпимой и ей всегда можно было доверять. Этим она отличалась от отца. Как ни странно, Паша мог ему довериться, но не доверять. Ей довериться он не мог, а доверять было очень легко. — Забавная и странная какая-то история. Прямо роман, — мама смотрела на Пашу, всё ещё щурясь, но улыбаясь, — девушка стала вашим связующим звеном, но вместо конфликта образовалась дружба. — Не образовалась, а воскресла. И это не роман, такое бывает. — Паша засунул руки в карманы и осмотрелся. На выходе с Никольской он увидел ресторан грузинской кухни и кивнул в его сторону, — зайдём? Я так проголодался. — Когда-нибудь я услышу подробности этой истории? — Не унималась мама, двигаясь в сторону указанного ресторана. — Когда-нибудь, услышишь. — Отозвался Паша. — Значит, эти подробности всё-таки есть? — У любой истории есть подробности, — улыбался Паша, открывая перед женщиной входную дверь.

***

Девять дней с мамой пролетели для Паши как один, хотя каждый новый день отличался от предыдущего, и всё их совместное времяпрепровождение сопровождалось яркими красками, эмоциями, интересными местами и долгими разговорами обо всём и ни о чём. Не смотря на то, что виделись они совсем не часто, им всегда было, о чём поговорить, и Паша никогда не испытывал в присутствии мамы скуку или неловкость. С ней было просто и весело, ей можно было рассказать почти всё, что угодно. За все эти дни Паша так и не отважился рассказать о Юре всю правду, хотя пару раз были моменты, когда это было бы максимально уместно. В конце концов, Паша решил, что расскажет ей чуть позже, когда сам будет уверен во всём чуть сильнее, чем сейчас. Как-то раз, где-то в середине Пашиного отпуска, глубокой ночью Музыченко позвонил ему по фейстайму. Личадеев недавно вернулся с мамой с очередной прогулки (в тот день они истоптали все ноги по бесконечному Филёвскому парку, после чего, довольные и замёрзшие, отправились в кино) и был удивлён, что Юра звонит ему в почти час ночи. — Что-то случилось? — Начал разговор Паша, звуча настороженно. С экрана телефона на него смотрела красная моська с пьяными глазами. Увидев Пашу, Юра расплылся в такой влюблённой улыбке, что даже Личадеев мог трактовать её таковой. — Почему сразу случилось? — Юра усмехнулся, после чего глотнул кислотно-жёлтую жидкость из стакана. На заднем фоне шумела музыка, так что Паша решил, что Юра звонит ему прямо с какой-то вписки. — Пьёшь водку с энергетиком? — Личадеев улыбался, — ты такую гадость раньше не пил. — Да я и сейчас не особо пью такое. Это вы с Яриной любите побаловаться чем-то, что без особых усилий может остановить ваши светлые сердечки. — В связи с последними событиями шутка получилась многоходовочкой. — Паша усмехнулся. — Где она, кстати? И с каких пор Юра Музыченко скучает на вписках? — Я что, нарвался на допрос? — Юра откинулся на спинку кресла, в котором сидел, выглядя при этом совершенно расслабленным и немного поплывшим. — Ярина в норме, это она мне и всунула стакан. Сама играет в покер с остальными на кухне, на кону каждая роллина, которых и так уже осталось не много. — Юра медленно выдохнул. — С тех пор, как в тебя втюрился. Ответ на второй Пашин вопрос застал его же врасплох: сердце моментально подскочило к горлу. — Оу. — Вот тебе и «оу», Пашенька. Ты с моей головой дел наворотил таких, что я даже набухаться нормально не могу, не позвонив при этом тебе. — Юра опустил взгляд на стакан, водя указательным пальцем по его стенкам. Повисло недолгое молчание, какое бывает всегда, когда кто-то из них говорит громкие слова. — А мы с мамой сегодня были в Филёвском парке. Такой огромный, словно это не парк, а сибирский лес. — Ну ты не преувеличивай, конечно, — Юра выпрямился, — но парк реально крутой, я как-то раз там был. Правда, была ночь и я был очень пьяный. — Сколько раз ты был в Москве? Я как ни начну рассказывать о чём-то — ты там обязательно был. — Ну я же не ты, Личадеев. Москва не за океаном находится, можно хоть каждые выходные ездить. Был один год, когда мы с парнями туда реально почти каждую неделю гоняли. — На такие приключения нужна целая куча денег. — Не скажи. У нас даже не было, к кому вписаться, но всё равно весёлые выдались деньки. — Бери всё и не отдавай ничего. С таким девизом я бы не выжил. — Паша усмехнулся и распустил пучок, массируя голову. — Да ты даже не пробовал, — ответил Юра, засматриваясь на Пашины волосы. — Так что там за сувениры из Китая? Я их жду больше, чем тебя. — Правда? — Конечно, правда! — Честно? — Нет. Но всё равно покажи! Детский интерес Юры Пашу забавлял. — А вот и не покажу. Доеду до дома — увидишь. И вообще, их ещё нужно заслужить. — И чем же мне их заслужить? — Проговорил Юра тише, чем обычно. — А мама и Ярина их тоже должны будут отрабатывать? — Неа, — ухмылялся Паша, а щёки его пылали. — Только ты. И уж постарайся придумать что-то интересное, чтобы мне понравилось. — Да тебе понравится всё что угодно в моём исполнении. — Прозвучало это слишком самоуверенно, но было чистейшей правдой. — Так что, — Личадеев смотрел на Юру из-под опущенных ресниц, — ты действительно звонишь мне просто так, хотя пьяная вписка школьников в самом разгаре. По тебе можно романчик писать. — Кто бы говорил, — отозвался Юра смущённо. — Больше не буду тебе пьяный звонить. — Нет! — Сразу возразил Паша. — Я это к тому, что мне нравится. Так сильно, что хочется сейчас быть там, а не здесь. А мне очень, очень хорошо рядом с мамой. Юра улыбнулся и вновь откинулся на кресле, допивая водку. — Знаю, что очень хорошо. В этом и проблема, да? «Да.» — Думал Паша, когда прощался с мамой на Ленинградском и обещал ей вернуться летом на целый месяц. Его почти уверенность по поводу поступления в Петербург канула в лету, как ему казалось. Потому что с мамой действительно было хорошо и потому что Москва завораживала и отпускать не хотела. «Нет.» — Думал он, когда, спустя всего четыре часа, увидел карие глаза Юры на Московском.

***

Десятое января, это когда Паша вернулся

Волнение Музыченко было заметным, заразительным и немного раздражающим. Он стоял, прижимаясь спиной к каменному столбу холодного Московского вокзала, сложив руки на груди и тарабаня пальцами по рукаву пуховика. Затянувшееся молчание давало Рите понять, что мыслями Юра совсем в другом месте, и сейчас она была готова заплатить все имеющиеся деньги за то, чтобы прочитать их. В День своего Рождения Паша, конечно, прямо сказал ей, что влюблён в Юру, ставя жирную точку в Ритиных грёзах и в её обучении в их школе, но кто сказал ей, что Музыченко, укротитель всех юбок в округе, хулиган и дебошир, этот вспыльчивый сгусток прямоты и зарождающихся качеств настоящего мужчины, ответил ему взаимностью? Рита старалась не верить в это до последнего, спросить у Паши напрямую было невозможно, а личные наблюдения не приносили никаких плодов, и это её устраивало. А сейчас она смотрела на переживающего, предвкушающего Музыченко и очередные стены в её голове рушились с такой интенсивностью, что она слышала их треск и, как казалось, ощущала запах бетонной пыли. Они приехали за полчаса до прибытия поезда Личадеева. Просто не рассчитали время, на дорогах не случилось пробок, Рита с первого раза нарисовала идеальные стрелки, в общем, случилось всё, что могло для того, чтобы они провели эти мучительно долгие полчаса в напряжённо-возбуждённом молчании. И это действительно злило, так что Рита решила ударить Пашу перед тем, как обнять его. И плевать, что он не виноват в том, что поезда следуют исключительно по расписанию. — Такое ощущение, что мы здесь уже два дня стоим. — Недовольно буркнула Рита себе под нос, не смотря на Музыченко. Ответа не последовало. — Ты помер? — Раскалисто громыхнула она, ударяя Музыченко по плечу. — А, да, нет, — он замешкался, возвращаясь в реальность, и проморгался. — Тебе нужно прекращать общаться с ним так тесно, — Рита горько усмехнулась, — а то это будет первый случай заражения аутизмом. — А мне ты раньше запрещала его так называть. — Теперь можно. — И что изменилось? — Вы, — не сдержалась. Рита подумала о том, что по приходу домой нужно записаться на какие-нибудь курсы по держанию языка за зубами. Благо, инфобиз в её время процветал, так что, Рита была уверена, такие курсы существовали. Естественно, Юра не ответил. А ситуация стала ещё более напряжённой, чем была до разговора, которым Рита планировала разрядить обстановку. — Ты злая, — сказал Юра спустя пару минут молчания, а Рита возмутилась. — Это ещё почему? — Придерживаешься двойных стандартов. «Вам нельзя. А мне — можно, вы не понимаете, это другое.» Рита сощурилась, не совсем понимая, что он имеет в виду. Но уточнять, почему-то, не хотелось. Вот, что Личадеев делал с ними, не прикладывая никаких усилий и не имея корыстных целей. Он просто был. Был собой. И этого хватало для того, чтобы Рита, которой палец в рот не клади, не могла подобрать слов для ответа на колкость. Хватало и для того, чтобы всегда уверенный в себе и в происходящем Музыченко стоял, переминаясь с ноги на ногу от волнения и с глупым, наигранно-заинтересованным видом смотрел вдаль, ожидая увидеть на горизонте заветный Сапсан. — Хочу чай, — сказала девушка после очередных минут молчания. — Холодно. Юра осмотрелся по сторонам, выискивая продуктовый ларёк или шаурмечную. — Сейчас, — сказал он, положив руку на предплечье девушки в заботливом жесте. Рита не смогла сдержать улыбки, провожая его взглядом к найденной им палатке с чипсами и напитками. Такой мягкий, заботливый на интуитивном уровне, автоматически. Вмиг Рита пристыдила сама себя и своё раздражение. Как же всё было сложно. Хорошо, что теперь сложно было не для всех троих, а только для неё. Теперь всё действительно зависело от неё, поэтому перехода в другую школу Рита ждала неимоверно. Хотелось сбежать и никому не мешать. Хотелось, наконец, перестать так много думать об этих двоих и заняться своей жизнью, встречаясь с ними только тогда, когда она сама соскучится и когда это будет уместно. Оценивая ситуацию по-взрослому рационально, Рита не боялась никаких изменений в своей жизни. Новый коллектив не пугал абсолютно, даже привлекал: новые знакомства девушка просто обожала. Не пугала и тоска по друзьям, по Паше, Юре и Розе. В конце концов, она меняла школу, а не планету. А перспектива разбавить обстановку, познакомиться с новыми людьми и сосредоточить больше, чем сейчас, внимания на учёбе и писательстве её очень привлекала. Музыченко вернулся быстро, протягивая девушке бумажный стаканчик горячего чёрного чая и пару пакетиков сахара. — Сахар оставь себе. — Ты и так сладкая девочка, да? — Почему ты существуешь? — Сказала Рита сквозь пошловатый смешок, а потом посмотрела Юре в глаза и искренне поблагодарила за чай. Она правда любила такую кропотливую заботу в характере Музыченко. Сахар он не выкинул, а убрал в карман. «Экономия», — подумала Рита, дуя на чай. Когда долгожданный поезд всё-таки объявился на горизонте, нервная обстановка сменилась возбуждающей. Отчего-то, щёки Риты моментально раскраснелись, а ладошки вспотели. Повернувшись на Музыченко, она увидела пурпурный не от мороза румянец и на его щеках и глухо засмеялась. Встречай, Личадеев, своих красных, как два спелых помидора, придурков-друзей. И только попробуй не покраснеть в ответ. Он вышел из поезда, споткнувшись о платформу. Сердце Риты заныло. Сделав два неуверенных шага ему на встречу, Рита остановилась, чтобы рассмотреть его. Немного зажатый из-за холода, тёплый ото сна, он шёл, придерживая огромный рюкзак за лямку и высматривал ребят в толпе поверх голов остальных пассажиров. Рита не сдержалась и заливисто расхохоталась, а потом рванула к нему так быстро, как позволяли задубевшие ноги. К этому времени Паша уже заметил их и ускорил шаг на встречу Рите, после чего расправил руки для объятия и побежал трусцой. Она впечаталась в него с такой силой, что могла бы повалить с ног. Молча, ничего не говоря, но трепеща от близости и радости встречи, девушка почувствовала большие руки на своей талии. Паша оторвал её от земли и поднял до уровня своего лица, прижимаясь холодным носом к её шарфу. Так она и висела: абсолютно рассредоточенная, размякшая в его руках, болтая ногами, рассекая ими воздух. — Как же я скучал, — улыбался Паша, сжимая Риту ещё сильнее. Оторвав подбородок, девушка посмотрела ему прямо в лицо и поняла, что фраза предназначалась не только ей. Держа её у себя на руках, Личадеев смотрел на Юру через её плечо. — И я скучал, — отозвался Юра, доказывая Ритину гипотезу. Решив отложить страдания по этому поводу на потом, девушка снова уткнулась в плечо Паши и прикрыла глаза. Наверное, Музыченко, стоящий сзади, снова переступал с ноги на ноги в смущении, держа руки в карманах или, что хуже, не зная, куда их деть. Снисходительно улыбнувшись, Рита пару раз постучала ладошкой по плечу Личадеева, просясь на землю. Так и быть. Опустившись, она убрала выбившуюся прядь волос обратно за ухо и стала наблюдать. И, честно, если бы происходящее не касалось её чувств, она бы начала кататься по платформе в приступе смеха. Шагнув вперёд, Музыченко выставил ладонь в здоровающемся жесте. Паша отозвался моментально, и, наверное, это было самое короткое рукопожатие за всю историю человеческой расы. Убрав ту же ладонь за голову, Музыченко спросил: — Нормально доехал? — Да, я почти всю дорогу спал. — Здорово. Люблю спать в дороге, так время идёт гораздо быстрее. — Ага. Вместо катания по платформе Рита ощутила укол ревности. Она явно была лишней. — Да к чёрту! — Выплюнул Музыченко, словно прочитав Ритины мысли и решив вытянуть её из этой неловкости. Он сделал ещё один шаг к Личадееву и по-дружески, но очень крепко, обнял его, стуча ладонями по его спине. Паша расплылся в улыбке и прикрыл глаза. Открыв их, он споткнулся о взгляд Риты и, наконец, покраснел. Ура. — Спасибо, что встретили. — Сказал он, когда ребята выходили из здания вокзала. — Мне столько всего нужно вам рассказать!

***

— Оооох, как же я по тебе соскучился! — Протянул Личадеев прямо с порога своей комнаты, обращаясь к аккордеону. Бросив рюкзак прямо в дверях, он двинулся к инструменту, смотря на него с таким восхищением, что Музыченко планировал начать ревновать. Рита обещала подойти к ним вечером, после того, как поможет маме, и это так радовало Юру, что было почти стыдно. Взяв аккордеон в руки, Паша закинул ремешки на свои плечи и присел на кровать, очищая инструмент от тонкого слоя пыли, накопившейся в его отсутсвие. Юра смотрел завороженно, изучающе. Каждое Личадеевское движение казалось эксклюзивным, необычным в самых обычных вещах. Он молчал, поднимая с пола брошенный рюкзак и перекладывая его на стул. — Мама не разрешает бросать сумки на пол. — Оправдывался он, заметив на лице Личадеева кокетливо приподнятую бровь. — Говорит, денег не будет. — Признайся, Юр, ты просто ОКРщик. «Мимо, Пашенька. Я просто пиздец, как погряз в тебе, вот и подбираю твои вещи, как пёс, приносящий хозяину тапки.» — Нет, Пашенька, я просто не хочу быть нищим. — Ну да, — Личадеев засмеялся, немного откидываясь на кровати назад. — Идеальное решение для того, чтобы заработать денег. — Надо же с чего-то начать, — усмехался Юра, потупив взгляд в Пашины пальцы, которые лениво перебирали клавиши аккордеона. Посидев какое-то время в уютном молчании под звуки музыки, Юра решился поделиться с Личадеевым своими переживаниями. Его не останавливало даже то, что с каждым днём он чувствовал себя всё более уязвимым, хотя это пугало. — Очень понравился твой рисунок. — Какой? — Не понял Паша, не поднимая глаз с клавиш. — Ну, на Ритин День Рождения. — Да, — Паша гордо улыбнулся. — Он даже мне понравился. Юра замешкался, стараясь правильно подобрать слова. Или, хотя бы, пытаясь выглядеть чуть менее глупо, чем он мог бы. — Давно не видел тебя с карандашом. — Да как-то потерялось во всей этой музыке, школе… Тебе. — Вот это мне не нравится совсем. — Юра нахмурился. — Ты же рисуешь просто богоподобно. Не хочу, чтобы из-за меня ты забивал на какие-то свои интересы. — Ну, а я и не забил. Интересов даже прибавилось: я снова играю, и это мне просто безумно нравится. Там вдохновения нужно много. Это обычно само приходит, специально я себя никогда не заставляю, да и не смогу. Просто иногда беру карандаш — и понеслась. Сам же сказал, тот рисунок тебе понравился. Это я был очень вдохновлён. — Да? И чем же? — Юра выдал себя со всеми потрохами, а Паша опешил. Его глаза округлились в осознании. — Ты что, ревнуешь? Ревнуешь меня к Рите? — Нет. — Юре становилось стыдно, он почувствовал жар на своих щеках и виновато опустил глаза. — Для полной Санта-Барбары нам ещё не хватало твоей к ней ревности. Наконец-то, круг замкнулся. — Личадеев усмехнулся и смотрел на Юру, наклонив голову. — Ничего я не ревную, ты уже совсем в себя поверил. Вот и волнуйся потом за его творческие начинания. Паша прищурился, наклоняя голову ещё больше, смотрел пристально, словно пытался считать истинные Юрины эмоции с его лица. И Юра знал, что ему это удастся. — Я давно не рисовал тебя, — на выдохе догадался Паша. — Вот, в чём проблема. Юра боялся загореться на этом же самом месте. 
 Паша снял ремешки аккордеона и отложил его ближе к подушке. — Да не смотри ты на меня так! — Прозвучало просяще, а не угрожающе. — Как? — Уточнял Паша, словно издеваясь. — Как будто ты меня сейчас растлишь. И когда они успели поменяться местами? Паша тихо засмеялся, двигаясь к Юре. Нежно взял его горячие ладони в свои руки и склонился над ними, целуя сначала одну, а потом вторую. — Обожаю эти руки, — тихонько, словно сам себе, признался Паша. — Особенно, когда они держат скрипку и смычок. Юра следил за Пашей с интересом и ожиданием того, что будет сказано им дальше. — Ты не представляешь. Правда не представляешь, сколько раз я тебя рисовал. Те пару рисунков — это настолько мизерная их часть, что ты бы даже удивился. Я рисовал тебя со скрипкой, рисовал миллион вариаций твоих причёсок, тебя в шляпе, рисовал эти, — Паша приподнял ладони Юры, — руки во всех мелочах, так точно, как только мог. Знаешь, почему? — Догадываюсь. — Улыбнулся Юра, ощущая внезапно наплывший прилив нежности. — Нет, Юрочка, не догадываешься. Это не милая история о подростковой влюблённости. Рисуя тебя снова и снова я был помешан, я сходил с ума. Создал себе кумира и был готов молиться ему днями напролёт. Юре стало не по себе. — И только сейчас, сблизившись с тобой так, как никогда раньше, я понял, что рисовал не тебя настоящего. На тех рисунках кто-то другой, и этот кто-то стал мне теперь чужим; ты, реальный ты, дал мне то, о чём я не мог и мечтать. Наверное, я не рисовал тебя так давно, потому что боюсь оторваться от листка бумаги и понять, что всё это было не по-настоящему. Что я слишком увлёкся, окунулся в собственный выдуманный мир так глубоко, что почти утонул. Юра, слушая это признание, и сам начал сомневаться, что всё происходит в реальности. На секунду ему даже стало страшно. — Это пройдёт. И тогда, — Паша взял подбородок Юры в руку и чмокнул его в губы, — я нарисую такого тебя, какого не рисовал ещё никогда. Юра смотрел на Личадеева каким-то новым, очумелым взглядом. В горле пересохло, а уши начали гореть вместе с щеками. Только что Личадеев вывернул ему душу наизнанку, вырвал сердце из собственной груди и протянул ему, Юре. Даром, что подарочной лентой не перевязал. — Я написал о тебе стих. — И это был его единственный ответ. Наверное, этого было слишком мало. Судя по виду Паши, который раскрыл рот в немом изумлении, этого было достаточно. Юра улыбнулся, стараясь вложить в свою улыбку всю нежность, которую он испытывал, и протянул руку к подбородку Паши, закрывая ему рот. Подтянулся и оставил на уголке его губ лёгкий поцелуй. — Знаешь, — бодро отчеканил Юра, придя в себя, — ты сейчас сказал слов больше, чем за пару последних месяцев. Монолог такой длины был только тогда, когда я тебя у столба прижал, ебало сносить за любовь Яриной. — Да, только тот монолог от этого отличался, — Личадеев повернулся к подушке, чтобы снова взять аккордеон к себе на колени. — О, ты был неповторим. — Продолжал смеяться Юра, — я тогда даже умудрился расстроиться и на пару секунд почувствовал себя злобным ничтожеством. — Ты уж меня прости, Юрочка. Это был крик души.

***

Март, день, когда Рита задумалась

— И чего? — И ничего, — раздражённо рассказывала Роза. — Он кончил за полторы минуты. — Фу. — Короче, весь вечер насмарку пошёл и не задался с самого начала. — Подытожила Роза, смотря Рите в спину. Рита сидела на подоконнике Розы, по обыкновению свесив ноги вниз, и курила. Услышав очередной Розин рассказ про её похождения, она невольно задумалась о том, что вообще делает их дружбу такой весёлой и динамичной: у них не было почти ничего общего. Например, излюбленный Розин секс был у Риты лишь однажды, да и тот запомнился не очень приятными ощущениями. Кстати, на этот счёт их с Розой мнения тоже разнились: Роза считала Музыченко потрясающим любовником. — Так странно, после всего, что мы пережили за последние месяцы, проводить время вместе без наркотиков. Рита усмехнулась. — Привыкай, дорогая. Повторения таких приключений я не переживу. — Да, я тоже. — Роза поморщилась. Рита докурила и развернулась обратно, слезая с подоконника и закрывая за собой окно. — Я даже не о наркотиках. Мне просто казалось, что так тесно нас связали именно они. — Роза говорила об этом без смущения, — а мне с тобой нравится. Очень. Рита самодовольно улыбнулась. — Противоположности притягиваются. Мне с тобой тоже классно, хотя я терпеть не могу общество девчонок. Ты у меня такая единственная. Пройдя мимо Розы, Рита подошла к столу и схватила оттуда бутылку колы. — У меня, кстати, к коле есть виски. Точнее, у мамы, но она против не будет. Пока не заметит. — Роза выглядела заговорщически. — Ты на меня плохо влияешь. Тащи сюда. Роза соскочила с кровати и шмыгнула за дверь своей комнаты, оставляя Риту наедине с собой на пару минут. Вернувшись с уловом (бутылкой Джека и двумя стаканами), девушка закрыла дверь на замок и прошла к столу, где в ожидании стояла Рита. — Фу, Джек. — Не хочешь — не пей. — Без наркотиков наша с тобой дружба обретает новые краски, да? — Рита приподняла бровь, намекая на то, что одно они заменили другим. — Я всегда вела разгульный образ жизни. — Тебе шестнадцать. — А по ощущениям все двадцать пять. — Двадцать пять — не тот возраст, в котором говорят «всегда». — Да? — Роза открыла бутылку и наполнила оба стакана напитком, а Рита, сразу за ней, заливала его колой. — Как по мне, так глубокая старость. — Я обязательно позвоню тебе в твой двадцать пятый День Рождения и припомню тебе эти слова. А вообще! — Рита подскочила на месте и взяла в руки телефон, чтобы записать видео, — повтори это на камеру, для достоверности! — Дожить бы ещё до двадцати пяти. — Ой, куда ты денешься? Передозировки — не твоя фишка, — Рита обожала шутить о собственных промахах. Смотря на них с юмором, было проще их пережить. Даже тот раз с Музыченко сейчас она вспоминала со смехом. — Давай, повтори, — улыбалась Рита, фокусируя камеру на Розе и наблюдая за ней с экрана телефона. — Я сказала, что, — Роза сделала глоток, — двадцать пять лет для меня — это глубокая старость. Рита захихикала за кадром. — Ну давай, сделай ещё что-нибудь, за что в двадцать пять тебе может быть очень стыдно. Осушив стакан тремя большими глотками, Роза сделала шаг вперёд, взяла голову Риты в свои руки и длительно чмокнула её в губы с громким звуком, зажмурившись, после чего оторвалась и посмотрела ей в глаза. Рита приоткрыла рот от неожиданности, опуская руку с телефоном. — Могу ещё стыднее, — сказала Роза, целуя её взасос. Спустя несколько секунд, Рита, как ошпаренная, схватила Розу за плечи и оторвала от себя, смотря на неё огромными глазами. А потом, так же, за плечи, притянула её обратно и прикрыла глаза. Вишнёвый вкус мягких Розиных губ перемешался со вкусом виски и колы, от волос пахло персиками, а плечи в руках Риты были настолько непривычно маленькими и костлявыми, что авантюристка внутри неё ликовала. Эффект прошёл быстро, так что Рита оторвалась от Розы вновь, отходя на шаг. — Прикол. — Сказала она. — Ага, — просто ответила Роза, делая настойчивый шаг в сторону Риты и намереваясь поцеловать её снова. — Зачем ты это делаешь? — Недоумённо спрашивала Рита, выставив руки вперёд в защитном жесте. — Ты же этого не хочешь. — А ты? — Мурлыкала Роза, пытаясь быть соблазнительной. — И я не хочу. — Честно сказала Рита и о своих ощущениях и о возможных последствиях. — Ну вот, всю малину… — Расстроенно сказала Роза. — Точнее, вишню? — Ты со мной флиртуешь или мне кажется? — Хватит! — Рита начинала возмущаться. Ситуация граничила с цирковой. — Мы же обе понимаем, что ты сделала это просто так. — А какая разница? — Роза развела руки в стороны. — Может, я в тебя влюбилась? — Серьёзно, что-ли? — Нет. Но какая разница? — Повторила она. — Ты уже целовалась с девчонками. Рита пробила лоб рукой. — Мне есть разница. Я так просто не хочу. — Рита взяла стакан в руки и сделала пару больших глотков. Роза вглядывалась в Ритино лицо. — Ну прости меня. Подумала, что это было бы здорово. — Хочешь острых ощущений — прыгни с парашютом. — Ты хорошо целуешься. — Да что с тобой не так? — Рита начинала злиться. — Почему ты такая… — Тупая? — Перебила её Роза, выглядя при этом крайне виноватой. — Нет, — Рита смягчилась. — Такая простая. Лёгкая. У тебя вообще есть чувства? — Я ребёнок. — Роза отмахнулась. — Всё ещё успеется. Веселье ради веселья. Рита облокотилась о стол, потупив взгляд в пол. — Не делай так больше. — Да ладно, не буду. Вообще, не понимаю я лесбиянок. Ни за что на свете не променяла бы члены на вкусные губы. — Надеюсь, ты имеешь в виду губы, которыми целуются. — И их тоже. И, посмотрев друг на друга, девушки рассмеялись. «А что, если она сделала это специально?» — Думала Рита, возвращаясь домой в тот вечер. Вдруг, Роза решила показать Рите, как та выглядела, безуспешно пытаясь заполучить Личадеева? И, если при этих попытках он испытывал то же, что Рита сегодня, то это более, чем унизительно. От мыслей о том, что Роза сделала это специально, отмахнуться получилось быстро. Роза не числилась среди девушек, способных копать так глубоко. Но это, в любом случае, заставило Риту проанализировать ситуацию под Личадеевским углом. Роза сегодня выглядела нелепо и глупо. Целовать её не хотелось, а собственные чувства к Личадееву поджигали злобу на Розу за её действия. Что, если Паша, загибаясь от неразделённой любви к Музыченко, тоже злился на Риту каждый раз, когда она пыталась его поцеловать? Что, если Паше не хватало духу осадить Риту жёстко и сразу, как хватило духу ей самой сегодня? Смотря на себя со стороны, Рита впервые почувствовала себя оскорблённой собой же, самолюбие было задето и почти раздавлено, втоптано в грязь. А загасить самолюбие Риты не позволялось никому. Даже ей самой. Из поцелуя с Розой Рита смогла вынести кое-какой урок. Так что, идя тем вечером домой, Рита подвела окончательную черту подо всей этой ситуацией. Всё было кончено. Улыбаясь, Рита внезапно ощутила себя свободной. Как будто всё это время она была Джином в Личадеевской лампе, а Роза догадалась её потереть. Конечно, Рита не собиралась отдаляться от Паши. Но, пересматривая свои убеждения по поводу их дружбы, Рита сделала вывод, что теперь всё будет так, как надо. Что теперь всё, наконец, станет проще.

***

А вот и май

Тепло. Рита обожала май всем своим сердцем: тяжёлые и огромные пуховики можно было сменить на джинсовую или кожаную куртку, с каждым днём темнело всё позже, а в воздухе витали просто умопомрачительные запахи. Девушка сидела на качелях во дворе престижного дома, курила и смотрела на дверь интересующего её подъезда, карауля свою новую знакомую, которая свалилась на её жизнь, как снег на голову, в первый же день в новой школе.

Первый же день в новой школе

Он выпал на середину января и встретил Риту заинтересованными изучающими взглядами, перешёптыванием и резким толчком плечом в плечо, который она получила, идя по коридору на перемене между первым и вторым уроком. По инерции от силы удара её развернуло на сто восемьдесят градусов, а сумка плюхнулась на пол, выплёвывая из себя пару ручек, наушники и стопку аккуратно сложенных книг. Не сразу обратив внимание на то, что весь коридор замер в интригующем ожидании, девушка выдохнула и наклонилась, чтобы скорее собрать свои вещи, но увидела перед собой пару худых ног на шпильках, которые нагло наступали на один из выпавших учебников. Не поднимаясь, девушка проскользнула взглядом по острым коленкам, слишком короткой чёрной юбке, талии, небольшой груди, шее, подбородку и остановилась на больших карих глазах, смотрящих на неё надменно и с усмешкой. — Отойди. — Просто проговорила Рита, смотря в высокомерные глаза. — Нет. — Так же просто ответили ей. — Что-ж, — Рита, наконец, поднялась, угрожающе выпрямляясь. Девушка перед ней была выше неё на полголовы. — Тогда собери сама. Школьница наигранно засмеялась, делая вперёд дерзкий шаг. Учебник выскользнул из-под её ноги, проскользнул дальше по полу и стукнулся о противоположную стенку. — Ты здесь новенькая, так что на первый раз прощу. Но настоятельно рекомендую не попадаться мне больше на пути. Бедную Риту даже передёрнуло от смеси отвращения и стыда за чужую глупость. Не удержавшись и решив сразу обозначить свои позиции, она рывком схватила недоделанную обидчицу за ворот рубашки и толкнула её в стену, да так, что голова брюнетки глухо стукнулась, заставляя штукатурку немного осыпаться. Такого не ожидал никто. — Ты что, серьёзно? — Рычала Рита прямо в изумлённое лицо девушки, — зай, ты в каких годах живёшь, в нулевых? Время дрянных девчонок давно прошло. — И, наклонившись почти к её губам, вырывая непроизвольный напряжённый выдох, — не позорься, пожалуйста. Терпеть не могу испытывать ощущение испанского стыда. Рита успела отпустить девушку до того, как к потасовке подбежали двое взволнованных парней. — Ты в порядке? — Проговорил один из них, хватая девушку под локоть. — Она в порядке, да, милая? — Заинтересованно спросила Рита, держа девушку за плечо. Отодвинув её от стены и придерживая голову, она осмотрела её затылок на предмет крови. Силу она действительно не рассчитала, но на месте удара всего лишь образовывалась шишка, так что ничего страшного не произошло. Ошарашенная девушка почти не шевелилась, приходя в себя, не обращая внимания даже на то, что Рита её осматривала. Закончив, Рита вновь наклонилась к своим вещам и аккуратно их сложила, жестом прося девочку-зеваку, стоящую у ускользнувшего учебника, толкнуть его ей в руки. — Меня зовут Рита и теперь я буду учиться с вами, — уложив последнюю книжку, отчеканила Рита, миленько улыбаясь, а затем встала, повесила сумку на плечо и ушла дальше по коридору. Позже, уже в столовой, к Рите подсел парнишка из её нового класса. Он выглядел довольно мило, хоть и слегка неопрятно, но только на первый взгляд. Уже позже, чуть присмотревшись, Рита поняла, что взъерошенные волосы, торчащие в разные стороны, казались жирными из-за чрезмерного количества геля, потёртости на штанах были не износами, а задумкой, а грязь на ногтях оказалась чёрным лаком. — Она тебя теперь в покое не оставит, Рита, которая будет учиться с нами. — Парень улыбался, показывая девушке кривоватый нижний ряд зубов. — Андрей. — Очень приятно, — протянула Рита руку, почти не смотря на собеседника. Её взгляд был устремлён через всю столовую, на группу девушек, одна из которых была новой её знакомой. Даже в том, как они сидели, проглядывалась показушность. В ответ на свой взгляд Рита получала такой же в свою сторону, смелый и решительный. — Как её зовут? — Это Лора. — Лариса, что-ли? — Рита прыснула и повернулась в сторону мальчишки. — Вообще да, Лариса, но ты её так лучше не называй. Даже учителя называют её Лорой, по настоятельной просьбе её богатеньких родителей, которые внесли в эту школу больше денег, чем государство. — Вот как. — Ответила Рита, вновь отвернувшись от парня и так же мило, как в коридоре, улыбаясь девушке, которая сверлила её взглядом. — Зачем тогда было её так называть? Заглядывая в будущее, стоит обозначить: ни разу за все полтора года обучения в этой школе, до самого выпуска и даже после, из уст Риты по отношению к этой девушке не вылетело слово «Лора». Тем же вечером, надевая пуховик в школьной раздевалке, Рита помахала Лоре рукой и крикнула: — До связи, Ларис, жду не дождусь завтрашнего дня! — И послала ей воздушный поцелуй. Лора вскипела и двинулась в сторону довольной собой Риты с таким лицом, словно готова была убить её на месте. Но, не успев растолкать недовольных одевающихся учеников, упустила её, увидев лишь светлую макушку, покидающую раздевалку в толпе остальных. Так и началась история, мелочей которой хватило бы на отдельный рассказ. С середины января до середины мая происходило столько событий, что Рита пару раз невольно потешалась сама над собой: она сменила школу, чтобы быть подальше от Паши и сосредоточиться на обучении, но вместо этого нажила себе близкого врага в лице Лоры, вражда с которой, впоследствии, стала азартной, для обеих, игрой. И, с учётом того, что Рита была немного склонна к зависимостям, азартные игры были ей противопоказаны. К середине мая были вскрыты все карты, была вылита вся грязь, которую только можно было вылить. Вся школа узнала о Личадееве и безответной любви Риты, о странностях её матери, о неудачном (да как она узнала?!) первом разе с Музыченко, даже о платной скорой помощи и горстке соли. Вскрылись, так же, подробности о склонности отца Лоры к совращению молодых красавиц, о выигранных судах по этому поводу, о том, что мама Лоры очень любит выпить, а нос старшего брата-дипломата не успевает очиститься от кокаина. О Розе, которую, силами Лоры, убедили, что она всего лишь игрушка в руках Риты (что, кстати, очень подогнуло их дружбу, потому что, в малой мере, было правдой), о Юре, которого развели на серьёзные эмоции, когда он забирал девушку из школы, чтобы вместе пойти к Паше, устроив в итоге показательную драку перед школой, о той части прозы девушки, которую она никогда никому не показала бы: распечатанные листы формата А4 висели по всем стенам школы. О голых фотографиях Лоры, которые она отправляла своему бывшему, будучи когда-то безнадёжно влюблённой (их ждала такая же участь, как тайную Ритину прозу), но тогда неделя выдалась тяжёлой: перегнув палку, Рита заставила педагогический совет искать не просто хулиганов, а преступников, которые распространяли по школе детское порно. Тогда Лора могла поставить шах и мат, просто-напросто донеся на неё. Этого не произошло.

Ритин май

И Рита не сдержалась. Трос, который был натянут между ними, ослаб, хотя казалось, что от такого напряжения он давно должен был лопнуть. Просидев час, девушка увидела знакомую длинноногую фигуру, которая вышла из подъезда и целенаправленно направилась к ней. Рита отвернула голову показательно, только бы не смотреть в её сторону. Приземлившись на соседних качелях, Лора молчала. — Ты ведь знала, что я здесь уже час сижу. — Да, я тебя ещё с первых минут заметила. — Что, проверяла, сколько я продержусь, а в итоге, как обычно, не сдержалась сама? — Нет, просто решила дать тебе часок отдохнуть. Ты бы не ушла и после двух часов. Я знаю, зачем ты здесь. Ну так спрашивай. — Лора смотрела в сторону Риты неотрывно, легко касаясь ногами земли и раскачиваясь. Риту поражала её проницательность. А ещё, ей казалось, что Лора была довольно сильным эмпатом, правда использовала это не в угоду людям, а в ущерб. — Почему ты такая сука? — Не тот вопрос, из-за которого ты сидела здесь час. Молчание. — Ты же можешь рассказать, чьих это рук дело. И меня исключат. — А это и вовсе не вопрос. — Почему ты не донесла? — Сказала Рита, вскипая, повернувшись, наконец, к собеседнице. — Хочу шантажировать тебя. Познакомишь с бывшим? Рита скрипнула зубами. — Точнее, не с бывшим, а с неудавшимся бывшим. Он такой красавчик, да? — Тон девушки звучал мечтательно, — длинноногий, голубоглазый, а эти волосы… — Ты же знаешь, что этим меня не взять. А ещё знаешь, что шантажировать меня невозможно. — Откуда такая отчаянная уверенность, что я так хорошо тебя знаю? — Лора всегда смотрела в глаза. Игру в гляделки Рита проигрывала почти всегда. — Это не отчаянная уверенность, а непреложный факт. Ты знаешь мою биографию лучше, чем я сама. — А ты — мою. — И это была первая фраза, сказанная Лорой без толики враждебности. Помолчав ещё немного, Рита проговорила: — Можем мы просто посидеть вот так немного? — Не показывай мне свою слабость. — Сказала Лора, вставая, в доказательство, с качелей и оставляя девушку одну на площадке, ни разу не обернувшись по пути в подъезд. Рита ушла почти сразу после неё, рассмотрев в окне воздушный поцелуй.

***

В целом, в бурлящий поток жизни новой школы Рита влилась довольно быстро. Уже через месяц она стала участницей литературного школьного кружка, ходила на дополнительные занятия по истории искусства и зарубежной литературы, моментально поладив с учительницами русского и истории искусств (одна была взрослая, лет за шестьдесят, рассудительная, строгая и справедливая женщина, вторая — молодая девушка, всего год назад закончившая аспирантуру), наладила контакт почти со всеми из своего класса и даже с несколькими ребятами из параллельного, Лориного, сблизилась с Андреем, с которым было так же просто, как с Розой, но чуть менее интересно, сходила на пару вписок новых знакомых девочек, умудрилась споткнуться о подножку Лоры на одном из таких вечеров и вырвать ей клок волос вместе с платком на её голове, чтобы вытереть хлынувшую из носа кровь. Всё оказалось почти так же просто, как Рита себе и представляла ещё на зимних каникулах. Не представляла она только Лору — такую и в страшных снах не представишь. По натуре своей эта девушка была страстная, но властная, её было удивительно много для всех и так же удивительно мало для некоторых: и в классе Риты и в её собственном были парни, которые были отчаянно в неё влюблены, но взамен не получали даже намёка на взаимность. Кстати, цепляла она знатно: даже включив всё своё обаяние, Рита, ощущая дух соперничества, не смогла обратить на себя внимание ни одного из них. Зато, помимо Андрея, за ней увязалась ещё одна миловидная девочка, которая своими повадками напоминала Рите Пашу: она молчала при всех, но взахлёб философствовала наедине, любила чертить что-то в своей тетрадке и обе ноги её были левыми. Чертила она эскизы небоскрёбов, а не рисунки, как сначала показалось Рите: она мечтала стать архитектором. Но никто и ничто в этой школе не отнимало столько Ритиного внимания, как Лариса Крылова. Именно в ней Рита видела саму себя, но более жёсткую, усиленную избалованностью и проблемами, характерными богатым семьям, версию. Девушка была очень умна и расчётлива, обладала незаурядной внешностью и знала, как ей пользоваться. Единственное, помимо тяги к победам, что сдерживало Риту от того, чтобы попробовать с ней сблизиться, была отталкивающая, энергетически ощущаемая озлобленность на мир. Было в её ещё детской душе что-то тёмное и пугающее, гнилое и мёртвое, и приближаться к этому Рита действительно не хотела: хватило ей уже драм и чужих душевных травм. Почему тогда казалось, что столкнуться с этой темнотой рано или поздно придётся? Ответа не знала ни одна из них, но к середине мая обе уже не представляли эту школу друг без друга, хотя под страхом смерти не признались бы в этом ни себе, ни сопернице.

Март, после дня, когда Рита задумалась

— Как, говоришь, её зовут? — Пытался вспомнить Личадеев, заинтересованно смотря себе под ноги, держа руки в карманах. — Лариса? Каждый год, когда остатки снега ещё лежали на мартовских улицах, но было уже значительно теплее, Паша и Рита встречались по вечерам и наворачивали круги по их и близлежащим районам. Всё, что произошло в этом году, не отменило этой традиции. На улицу уже сгущались сумерки, но уличные фонари ещё экономно не включали, всё по расписанию. — Лора, — автоматически отозвалась Рита. — Для тебя — Лора. — Чего это для меня? А для остальных? — И для остальных тоже Лора. — Оу. — Паша приподнял бровь и глянул в сторону Риты как-то подозрительно. — Да нечего здесь междометничать. Просто так сложилось. — И она не против? — Против, конечно, но кого это волнует? — Рита усмехнулась, — и вообще, какая тебе разница, против она или нет? Забыл? Музыченко на драку нарвался из-за её махинаций. — Вот если бы на драку нарвался кто-то другой, я бы беспокоился. А Юра… ну, не нарвался бы там, нарвался бы на пару шагов позже. — Высокие же у вас отношения, — Рита улыбнулась. Они мало разговаривали об отношениях и чувствах. Раньше это получалось само собой, а сейчас оба просто избегали этой темы, заменяя их любыми другими. Тот вечер они решили провести только вдвоём, значит и в разговоры их не должны были закрадываться никакие Юры, Лоры или ещё кто-то. По крайней мере, они старались. — Слушай! — Личадеев просиял. — А когда мы с тобой в последний раз ходили в ресторан? — Эм? — Рита прищурилась. — Дай-ка вспомнить… никогда? — Вот именно. А почему? — Ну, мы, типа, дети… квартиры, водка, крыши и всё такое. Да и с каких пор ты стал любителем общественных мест? — Ни с каких. Но сегодня прямо хочется. — Мы похожи на двух бомжей. — Не путай уличный стиль с бомжовством. — Ну-ну, — Рита схватила Личадеева под руку, — пойдём тогда. После того инцидента с Розой и поцелуем общаться с Пашей стало удивительно просто, словно всё встало на свои места, словно Рите выпал шанс посмотреть на себя же со стороны. Она не могла с уверенностью заявить, что резко его разлюбила, но новая школа, тот поцелуй, игры разума и силы с Лорой и общая обстановка помогли, как она и предполагала, отвлечься. От этого хотелось улыбаться. Теперь, впервые за целый год, Рита чувствовала себя рядом с Пашей легко, словно пространство между ними наполнялось сладкими пузырьками белого воздушного шоколада. Далеко идти не пришлось. Они завалились в первый попавшийся итальянский ресторан, заказали Маргариту, по карбонаре и по ванильному коктейлю. — Ты такая маленькая, а ешь больше меня. Как это возможно? — Я двигаюсь гораздо больше, чем ты. У меня вообще жизнь энергичная. — В последнее время я тоже двигаюсь достаточно, уж поверь. Рита наигранно поморщилась. — Уж поверю, как говорится, на слово. Проверять данное заявление у меня нет ни желания, ни духу. Паша засмеялся, безуспешно стараясь скрыть смущение на своих покрасневших щеках. — Спорт — это жизнь. — Ну хватит, Пашмилаш, шутка затянулась. — А кто шутит? Рита облокотилась локтями о стол, положив свой подбородок на кисти рук. — Мы тебя когда на вокзале ждали с Музыченко, я ему сказала, что он превращается в тебя с твоими выпадами из реальности. — И? — Не понял Паша. — А ты превращаешься в него с его мерзкими шуточками! — До него мне очень далеко. — Какой же ты влюблённый, — Рита откинулась на мягком диванчике и вытянула ноги. Они с Пашей сидели друг напротив друга. — Хочу, чтобы кто-нибудь полюбил меня так же сильно. — Я могу назвать минимум троих, кто не прочь занять это почётное место победителя жизни. Рита улыбнулась, кивая. — Это да, но ты не понял… Я хочу взаимно. — Сказала она, имея в виду ответные чувства Юры и то, в целом, как удивительно и противоречиво они друг друга дополняли. — И снова мы о Юрах и Ларисах, да? — Нет, только о Юрах. — Ну-ну. — Тихо проговорил Паша, высматривая в зале официанта с их долгожданной едой. И что значило это его «ну-ну»? Дурак. — Ефли честно, я и забыла, как ф тобой прикольно, — призналась Рита с набитым ртом. Пицца была просто потрясающей, и дело было даже не в голоде. Паша засмеялся, а потом подавился коктейлем, разбрызгивая его на стол. Рита приложила очень много усилий, чтобы кусок пиццы не застрял в её горле. Такие вечера возвышали её до небес. Они смеялись, болтали или разговаривали серьёзно, ели, дурачились, сидели друг у друга дома, писали, рисовали, играли — делали всё то, что всего пару месяцев назад казалось более невозможным. И оба, не скрывая друг от друга, были на седьмом небе от такого исхода событий.

***

Общий май

— Разве вы сейчас не должны с горящими жопами готовиться к экзаменам? — Спросила Роза, которая сидела на первом ряду в актовом зале их школы в гордом одиночестве. На сцене перед ней стояла не полная, собранная из говна и палок барабанная установка, бас-гитара, синтезатор, на полу лежал чехол со скрипкой и старый Пашин аккордеон рядом с ним. Ребята старались привести сцену в порядок: Дима собирал старые коробки, Кикир усердно сворачивал непонятно откуда взявшуюся клеёнку длинною в километр, а Паша и Юра подметали пол старыми метёлками, которые нашли в соседней подсобке. Подметать особо не получалось, потому что они постоянно отвлекались друг на друга, чтобы устроить очередной фехтовальный поединок не на жизнь, а на смерть. Из стереоустановки играла бодрая музыка восьмидесятых, дополняя общую картину: этот актовый зал со своими красными потрёпанными кулисами действительно был словно из далёкого прошлого. В большие окна пробивались тёплые лучи майского солнца, по деревянным лакированным полам перед сценой мелькали солнечные блики, а подошвы ребят, соприкасаясь с ними, издавали характерные скрипящие звуки. — Мы уже больше не можем это выносить, вот и решили сделать передышку. — Отозвался Кикир, — это вам с Личадеевым легко, ещё полгода можно хуи пинать, а нас уже просто затаскали с этими экзаменами. — Зато нас это ждёт через год, — запыхавшись, отвечал Паша, отмахиваясь от Юриной метлы своей, — а вы в это время будете просто сдавать сессию. — Ну ничего себе «просто»! — Возмущался Юра, пытаясь настучать Паше по голове. — А что? — Личадеев пригнулся, уворачиваясь от удара, — мозила, господи. Так вот: я считаю, что сессию гораздо проще сдать, чем ЕГЭ. Мне кажется, хотя бы таких нервов нет и давления. — Я тоже так думаю. — Роза согласилась. — Блин, ребята, даже поверить не могу, что в следующем году мы придём в эту школу, а вас уже не будет. Как я без Музыченко-то проживу? — Роза захныкала. — Класс, на нас вообще похер, — обиделся Дима, скидывая очередную партию картона со сцены на пол. — Да откуда здесь столько мусора?! — Да не обижайся, милый, — Роза засмеялась, — честно, я по всем вам буду скучать. Ещё и Ярина ушла, так вообще взвыть можно! — У тебя хотя бы Личадеев останется, — слегка ревниво произнёс Юра, а Кикир на него покосился, уже просто по привычке. Отвлёкшись на Сашу, Музыченко пропустил удар и получил по макушке соломенной стороной метлы, — блять! И слава богу, что останется! Все засмеялись. — Ну что, Паш, — проговорила Роза, подаваясь на стуле чуть вперёд, — будешь теперь со мной на уроках сидеть? Паша улыбнулся. — Теперь буду. Здесь уже и деться некуда. Мы с тобой будем оставшимися осколками этой компании. — Компашка из нас, кстати, странная, — заметил Дима. — Это я и про нас всех, и про Ярину, и даже про подругу её новую, как её там… Ларису. — Лору! — Отозвались Юра и Паша хором. — Не похожи они на подруг, — Роза пожала плечами, — не знаю, она на Риту лишний раз так смотрит… как будто убить её хочет. — Я тоже так на Пашку иногда смотрю, ну и что? — Музыченко махнул рукой. — А вы ахуеть какие друзья, да? — Кикир усмехнулся, а Роза, ему в такт, засмеялась. — Ну вот и я о том же, — согласилась она. — Да нет. — Паша качал головой, — они вообще обе странные какие-то. Мне эта Лора не особенно нравится, она отталкивающая. — Ага, даже я эту странную энергетику почувствовал, — добавил Саша, — а мне на такие вещи вообще обычно по барабану. — Кстати о барабанах. — Дима скинул последнюю часть коробок, — давайте уже начнём, достало меня это дерьмище разгребать. Потом всё доделаем, мы же не за этим сюда пришли!
 — Истинный музыкант, — Юра, наконец, отнял у Паши метлу, дал ей же ему по жопе и скинул со сцены вместе со своей. — Помогите мне с клеёнкой! — Кикир начинал злиться. Он обмотался ей и был похож на глянцевую мумию. Увидев эту картину, все снова засмеялись, подошли к нему с трёх сторон и, вместо того, чтобы помочь, начали обматывать его ещё сильнее. — Вот такого вредного и замотанного мы тебя со сцены и выкинем. — Смеялся Юра, держа Саше руки. — Ага, посмотрю я потом, где в этой вакханалии вы найдёте такого же хорошего басиста. — Козырно, — заметил Паша. — Давайте начнём минут через десять! — Просила Роза, — Ярина вот-вот должна уже быть. — Она точно придёт? — Спросил Паша, отворачиваясь от балагана, который они устроили. — Сказала, что да. — А я уже подумал, что совсем она своих старых друзей забыла, — кряхтел Юра, уворачиваясь от Сашиного локтя. — Ну хватит! — Кикир освободил руки, сделал шаг назад и начал выпутываться из своего кокона. Разобравшись с ним, он протащил весь кусок клеёнки по сцене и кое-как скинул его к коробкам. — Настроим пока инструменты, но если она и через десять минут не явится, то начинаем без неё. Роз, просто снимешь ей нас на видео. — Ну да! — Она возмущалась, — а лет через десять вы станете супер-мега-пупер популярными, а она меня похоронит за то, что я не смогла уговорить вас подождать и она из-за этого пропустила ваш самый первый концерт. — Это же не ты будешь виновата, — сказал Дима, — а она. Уроки уже во всех школах закончились, время четыре почти! — Да, не понятно, где её носит. — Роза кивнула. — Небось строит очередные козни своей новой даме сердца. — Юра был почти уверен. В последнее время голова Риты была забита только этим. Десять минут прошло, а Рита так и не появилась. Махнув рукой, настроив уже инструменты, ребята заняли свои места: Дима за недоустановкой, Кикир, чуть правее и ближе к зрителю, за бас-гитарой. Паша взял аккордеон и встал рядом с Юрой, в руках которого красовались скрипка и смычок, и оба они стояли почти посередине сцены. Роза осмотрела их оценивающим взглядом. — Как-то мало вас. Не идёт вам квартет. Ни одной девочки даже нет, хотя бы с бубнами какими-нибудь, ну что за безобразие. Кикир фыркнул: — Перкуссия в группе, конечно, самое главное. — Не главное, но тоже важно, особенно, в нашем жанре, — Юра был согласен с Розой. — Но с этим мы уж точно потом разберёмся. Может, если выстрелим, подтяну кого-нибудь из вуза. — Ты там ещё ни одного дня не проучился, а уже «подтягиваешь». — Роза усмехнулась. — А вдруг тебя там невзлюбят и вообще ты станешь изгоем? — Спасибо, конечно, за поддержку, но ты сама-то веришь в это? — Игриво произнёс Юра, приподнимая бровь. — Вы пофлиртуйте тут, а я пока в окно посмотрю. — Нахмурился Паша, смотря на клавиши своего аккордеона. — И долго мы как долбоёбы стоять будем? — Я здесь! — Рита грянула в актовый зал громом, ввалилась, врезаясь в дверь и падая на пол. Не ожидавшая такого перформанса Роза даже подскочила на стуле, а затем встала с него и подбежала к подруге. — Ну наконец-то! — Воскликнула она, крепко прижимая её к себе. — Я тебя как будто сто лет не видела! — Недели не прошло, — такое внимание Рите нравилось, и подругу она прижимала к себе с нежностью. — А это ещё что? — Заметила Роза, отодвигая воротник Ритиной рубашки. На шее девушки красовался огромный, размером со сливу, свежий засос. Его было видно даже со сцены. Все четверо ребят повытягивали шеи. — Теперь понятно, где ты была, — ухмылялся Паша. — Ваши с Лорой отношения перешли на новый уровень? — Это не она! Честно, — Рита не врала. Она отошла от Розы и смущённо прикрыла шею воротником. — Чего? — Удивился Паша. — А кто? — Да парень один, я даже имени его не знаю, — она махнула рукой. — Это для дела нужно. — Для какого дела? — Юра тоже был в глубоком недоумении. — Да так. Вы ещё не начали? Ну так не тормозите! — Чью-то ревность зовёшь? — Кикир проигнорировал призыв к действию, хотя по поводу задержки возмущался больше всех. Паша просиял. — Ну точно! — Восторженно заявил он, — а Юрочка-то прав! Строила очередные козни. — Чего? Какие козни? — Не поняла Рита. Все, кроме неё, засмеялись, и ответа на свой вопрос она так и не получила. Усевшись рядом с Розой, она сложила руки на плечах и приготовилась слушать ребят.

The Hatters — Russian Style

То, что они делали, как они звучали, было чем-то очень необычным, не похожим ни на что. Было что-то уличное, но и цыганское, но и хардкорное, местами плавное и умиротворённое, иногда звучание переходило в рок, иногда двигалось к фолку… И Риту, и Розу заворожило. Удивительно сочетались скрипка и аккордеон. Так же удивительно вписывался бас. Дима, теперь все были в этом уверены, был создан для барабанов, умудряясь задавать потрясающий ритм даже на разваливающихся инструментах. Пальцы Паши — длинные и тонкие, красиво и энергично скользили по клавишам, а Юра на сцене превращался в стопроцентного фронтмена, способного сконцентрировать всё внимание зрителя на себе. Голоса Юры и Паши звучали вместе гармонично, хрипло и звонко одновременно. Кудрявый Кикир, вкупе со своей гитарой, был похож на рок-звезду. Закончив, парни синхронно выдохнули, обращая внимание на то, что девчонки выдохнули вместе с ними. — Конечно, ещё дорабатывать и дорабатывать…. — Начал Паша, потому что обе девушки молчали. — Дополнять и дополнять… — Смущённо добавил Юра, кладя одну руку на затылок. Второй он держал скрипку и смычок. По актовому залу гулял звук всеобщей отдышки. — Я бы сюда духовые вписал. — Как-то не в тему проговорил Кикир. Все явно ожидали реакции девочек. Переглянувшись, они завопили и вскочили со своих мест. — Да вы издеваетесь! — Визжала Роза, — я дружу с будущими звёздами! Рита разделяла восторг подруги на все сто, и, взбираясь на сцену (почему-то не по ступенькам, словно в ней проснулся дух бунтарства), говорила: — Честно! Я такого никогда не слышала! Господи, да вы бы себя видели! Вы все как будто созданы для этого! Все девчонки ваши. Мы не сняли видео! Как мы могли не снять видео! — Она с ужасом повернулась к Розе, подавая ей руку, помогая взобраться на сцену. Парни облегчённо выдохнули и заулыбались. — Да успеется ещё, — плыл Юра. Похвалу он просто обожал. Даже от лести отличить её не мог никогда, но сейчас, он был уверен, это точно была похвала. — А ну цыц! Ничего не успеется, — возражала Рита, доставая свой телефон. — Давайте ещё раз. Сделаем съёмку прямо со сцены. — Да! Давайте заново, хочу поплясать здесь вокруг вас, — Роза возбуждённо размахивала руками. — В перкуссию мы тебя не возьмём, — предупредил Юра. — Да и не надо мне! Вся эта медийность пусть вам и остаётся. Играйте! И парни послушались. Так они и провели весь вечер, веселясь, играя и мечтая. Паша не понимал, за что ему досталось такое счастье, но точно знал: всё ещё впереди, как бы там ни было.

***

Конец мая радовал Петербург тёплыми, непривычно солнечными днями и такими же уютными, приятными и красивыми ночами. Трое ребят, которые сидели на крыше заброшенного депо под звуки живого города, могли сойтись во мнении о том, что в это предрассветное время город был по-особенному любим и прекрасен. Юра, корчив самое сосредоточенное лицо на свете, решал задачи по математике из сборника заданий для ЕГЭ, до которого оставалось всего четыре дня. Расслабленная Рита писала что-то в своей любимой, подаренной Пашей, тетрадке, а сам Личадеев, сидя между ними и придерживая Ритины ноги у себя на коленях, рисовал. Он рисовал и Риту, сконцентрированную на своей прозе, и Юру, звук работы мозга которого можно было услышать. Он казался таким милым, когда нервничал и ругался со своими же задачками, что Паша, время от времени, завороженно усмехался и лыбился. Он был абсолютно и крепко влюблён и так же счастлив. Рядом с ним сидел человек, который, без сомнений, любил его в ответ и присутствие которого стало уже самим собой разумеющимся. Помимо него, рядом с Пашей сидела и девушка, которую он так сильно боялся потерять, но с которой они вместе, общими усилиями, прошли все трудности, оставив их далеко позади. — Как же хорошо. — На выдохе сказал Паша. — Что хорошего-то? — Отвлёкся Юра. — У меня сейчас мозг остановится. — Всё хорошо. — Ответил тот, повернувшись к нему. — Неужели вы не чувствуете? Рита тоже подняла голову и устремила взгляд вдаль, на огни, которые россыпью виднелись вдоль железнодорожных путей, на горящие окна зданий промзон и дальше, на небо, которое подсвечивалось ими же. — А я тебя понимаю, — улыбнулась она. Паша закинул одну руку на девушку, а вторую на Юру, притягивая их к себе и целуя в щёки по очереди. — И откуда этот прилив нежности? — Юра улыбался и щурился. Чмокнув Пашу в губы, он оторвался от него и достал самокрутку с травой из внутреннего кармана джинсовки. Ребята расположились здесь основательно: принесли два пледа, на одном из которых сидели, а вторым укрывались. Рядом с ними стоял термос с чёрным горячим чаем, а вокруг валялись сигареты и вкусняшки. — Ты же должен дорешать все задания сегодня, как хотел, — заботливо заметил Паша, смотря на самокрутку. — А это мне и не помешает. Наоборот, расслаблюсь. — Я тоже буду. — Рита так и смотрела перед собой. — Тогда на троих, — сдался Паша. Курили они редко и мало, так что ничего плохого в этом никто не видел. Небо постепенно окрашивалось в яркие ало-розовые оттенки, а на горизонте виднелись первые лучи пробивающегося сквозь ночь солнца. — Хочу, чтобы так было всегда. — Сказала Рита, раскуривая переданную ей самокрутку. — Как было? — Юра всё ещё не въезжал, пытаясь отойти от лавины цифр, уравнений и матриц в его голове. — Да вот так. Чтобы ты был, чтобы так же непроницательно тупил. Чтобы был Пашка со своей папкой и рисунками. И чтобы я была тоже, как сейчас. — Так и будет. — Уверенно заявил Юра, протягивая руку, чтобы взять косяк без очереди. — Мне тоже так кажется, — честно ответил Паша, ударяя его по запястью и забирая самокрутку у Риты. Ответом ему послужило цоканье Юры и Рита, пожимающая плечами. Светлело стремительно и бодряще, а ребята продолжили заниматься каждый своим делом, тщательнее укутав ноги в шерстяной плед. Паша вдруг подумал о том, что спать он разлюбил, бодрствовать оказалось куда приятнее. Рита размышляла о ближайшем понедельнике и очередной неизбежной стычке с Лорой, которая могла закончиться либо дракой, либо зажиманиями в туалете. А Юра думал о не решаемой задаче, поглядывая на Личадеева из-под длинной чёлки и улыбаясь. Всё действительно было хорошо.

Конец