архив Демонического Клоуна

      Говорят, что глаза — это зеркало души.       Сальери видел много таких зеркал, и каждое было по-своему красиво. Но все они имели общую черту — это были глаза придворного круга императора, Венской знати, высокопоставленных чиновников других стран… Все были извращены богатой жизнью и это люди, как волки, желали вцепиться клыками в шею обидчика, если что-то угрожало их богатству, репутации.       Антонио не исключал вариант, что был таким же в какой-то мере, всё-таки жизнь со временем портит всех. Он старался поддаваться меньше, но, смотря на себя в зеркало по утрам, вспоминал все свои негодные поступки.       Его жизнь со временем становилась одним скучным замкнутым кругом, лишь заказы на оперы были чуть разные, но все на одну тему — люди желают видеть комедию.       Но вот удача — император пожелал драму! Опера получилась на пять актов и имела название «Данаиды». Успех был грандиозный, люди прибывали из других стран, чтобы взглянуть…       Слава обнимала его как никогда, много раз его ловили в коридоре после дирижирования и высказывали свои восхищения, дарили цветы, конфеты. Последнее он сильно любил.       Одним таким вечером он направлялся по лестнице вниз, представляя, как заварит дома сладкого чаю, но вдруг в полутёмном проёме в него врезается неизвестный. Антонио отозвался коротким: «Вам следует быть осторожнее», и намеревался идти дальше, но его как-то неожиданно цепко хоть и с короткой неловкостью хватают за руку.       — Вы Антонио Сальери?       — Да. Мы знакомы? — немного удивился Антонио. Этот юноша лет семнадцати не был похож на обыденного почитателя жанра оперы, как минимум потому, что был слишком растерян для данной ситуации, но еще и предельно взволнован. Он по-прежнему держал композитора за руку, и тот не спешил возражать, заинтересованный его взглядом. Он не смотрел никуда.       — Не знакомы. Я Вольфганг Моцарт, быть может, вы обо мне слышали. Но я не о себе пришел говорить. В вашей музыке я слышу то, чего нет ни у одного другого композитора. Это можно назвать прекрасной гармонией итальянской музыки и немецкой, но не только. Здесь вкус, и нечто большее, для этого нет на свете слов. Я видел в музыке вас, видел все ваши переживания, надежды, страхи и страсти. И в этой последней опере, я видел вашу тоску. Будто со всех других ваших комедийных произведений сдёрнули мишуру веселья, открывая вас в истинном обличии… — закончив тираду, он отступил на шаг, смущенно отпуская руку.       — Благодарю, вы… действительно подметили всё.       Они вышли в освещенный коридор первого этажа. Сальери взглянул на своего знакомого вновь, желая разглядеть его. И, быть может, это была самая яркая из всех душа, которую ему случалось увидеть. Решительный, добрый, но по-прежнему не смотрящий куда-либо конкретно взгляд показывал всю душу насквозь, а легкая улыбка только дополняла картину. Не трудно при свете стало заметить, что физически с глазами что-то не так.       — А где мы? — как раз во время этих размышлений Сальери, поинтересовался Моцарт.       — Я иду к черному входу, чтобы не толпиться в главных дверях. А вы…       — Я слепой, поэтому иду с вами, — равнодушно сказал Вольфганг. И тогда Сальери вспомнил о известном десять лет назад слепом гении. Но промолчал и в этот раз.       Через несколько лет Вольфганг получил бархатистую розу, аромат которой говорил о её красоте больше, чем ее внешний вид.