Они сошлись. Волна и камень, Стихи и проза, лёд и пламень. А. С. Пушкин, «Евгений Онегин», 2; XLVII
— Я… Люблю тебя, — Ленский нежно проводит по чужой щеке рукой, уже готовый расплакаться, но отчаянно сдерживающий слёзы. — Больше всех на свете… Всем сердцем. Никуда не хочу отпускать, ко многим даже ревную… Просто не мучай меня… Скажи, взаимно ли это? И… Боюсь… Если нет… То лучше бы мне было умереть ещё зимой… — ему хочется провалиться сквозь землю от стыда и сбежать, но его ноги предательски дрожат, пресекая все попытки побега. — Ты правда думаешь, что я могу о ком-нибудь так заботиться, не любя? — Онегин мягко кладёт вторую руку на щёку юноши, трепетно оглаживая нежную кожу. — Я не такой любвеобильный, каким показываю себя рядом с тобой, — он улыбается, прижимаясь лбом ко лбу юноши. — Дурачок ты, Володька, — шутя добавляет он, выдерживая долгий зрительный контакт. Ленский тут же бросается на шею Евгения, крепко обнимая его и прижимая к себе, но не решаясь отвести взгляда от его глубоких глаз. В комнате повисает тишина, прерываемая треском поленьев в камине. Онегин соприкасается носом с юношей, после чего решительно накрывает его губы страстным и желанным поцелуем, который чуть позже сползает с губ на щёку Владимира, а затем и на шею. Тот прикрывает рот тыльной стороной ладони, заворожённо наблюдая, как Онегин расстёгивает его рубашку и прижимается губами к основанию шеи. — Евгений, — тихо зовёт он, поднимая лицо поэта за подбородок, пытаясь поймать его взгляд. — Лучше в губы. В глазах Онегина блестит странный огонёк. Он тут же кидается на юношу, с новым порывом страсти целуя его в губы, сначала нежно, а затем глубоко и чувственно, заставляя дрожать. Ленский мягко обвивает шею Евгения руками, откровенно наслаждаясь поцелуем, иногда срываясь на тихие, восторженные полустоны. — Достаточно, — юноша резко разрывает поцелуй, смущённо отстраняясь. — Что подумают другие, узнав о накрывшем нас порыве страсти? Нас же перестанут уважать… — Плевать нам на других. Пусть думают, что пожелают. А коль захотят нам навредить — уедем куда-нибудь на юг, в Крым, возможно, навсегда, — спокойно отвечает Евгений. — Мы пьяны, подожди… — пытается вразумить его Владимир. — Лично я опьянён лишь любовью к тебе, — расслабленно выдыхает Онегин, нежно проводя кончиком носа от основания шеи юноши до его скулы. — Ты… Никогда не бросишь меня? Не оставишь одного? Точно? — Ленский доверчиво подставляется под ласку, оглаживая плечи Евгения. — Обещаю, такого не случится, — отвечает тот, с трепетом и особой нежностью обнимая юношу. — Я доверяю тебе, ты же знаешь, — облегчённо выдыхает Владимир. — Прошу, только не играй с моими чувствами, как другие… Онегин молча кивает, аккуратно подхватывая юношу на руки, но тут же невольно сгибаясь под его тяжестью. — Не волнуйся, я сам могу идти, — улыбается Ленский, спускаясь на пол. Они оба, не вусмерть, конечно, но всё же пьяные, уже не так уверенно держатся на ногах и, поддерживая друг друга под руку, уверенно пробираются к спальне, целуясь через каждые несколько ступенек. Ленскому знаком каждый угол этого поместья. В его голове тут же оживают воспоминания о том, как Евгений не покладая рук заботился о нём днями и ночами. В очередной раз целуя юношу, Онегин прижимает его к двери в свою комнату, вслепую сражаясь со старой замочной скважиной. Та, хоть и не без боя, но сдаётся, и Евгений торопливо тянет Ленского за собой в комнату, тут же вновь запирая дверь. Онегин медленно, но верно оттесняет юношу к кровати и в конце концов прижимает его к ней собственным телом, страстно целуя и по-собственнически запуская руки под его рубашку. — Не так… Активно, прошу, — тихо протестует Владимир, чьи щёки рдеют заметным румянцем. — Ты же сам сказал, что доверяешь мне, — чуть удивляется Евгений, нежно оглаживая грудь юноши под рубашкой. — Да, просто я… Стесняюсь, — смущённо признаётся Ленский, тут же хватаясь за простыню. — У меня опыта в написании белых стихов даже больше, чем… В любовных утехах. — Но ты же не пишешь белые стихи, — поправляет его Онегин, распахивая на нём рубашку, которая изначально являлась его собственной. — Вот именно! — ещё пуще краснеет Владимир. — Всё когда-то происходит в первый раз. Даже с тобой. Расслабься и позволь мне позаботиться о тебе, — тихо шепчет Евгений, прижимаясь ко лбу юноши своим. — Только без экзотики, — Ленский вновь улыбается, мягко обхватывая пылающее румянцем лицо Онегина, и, затягивая в очередной поцелуй, валит его на себя. Их накрывает очередной порыв страсти, и они, всё чаще отрываясь для быстрого глотка воздуха, катаются по кровати, страстно целуясь. Юноша ловко уворачивается от чужих рук, столь жадно желающих избавить его светлую кожу от брюк и превратить Ленского в ожившую картину эпохи возрождения. Спальня, освещаемая лишь тусклой керосиновой лампой, наполняется тихими стонами, вызванными особо нежными прикосновениями Евгения к чувствительным точкам юноши. Ничего не стесняясь, Онегин то едва касается кончиками пальцев нежной кожи Владимира, где ему только вздумается, заставляя того подаваться навстречу ласке, то наоборот, властно проводит руками по его талии и бёдрам, сжимая их, и каждый раз тихо усмехаясь, когда Ленский пытается отстраниться. Юноша всё больше цепляется за чужую спину, оставляя на ней еле заметные красные следы от своих пальцев, всё крепче прижимает к себе Онегина, не позволяя ему разорвать раньше времени поцелуй, и охотно ластится к нему всем телом. Евгений сам начинает сдавать позиции, и вскоре его собственная рубашка в порыве страсти летит куда-то в сторону, обнажая его грудь. Подмяв под себя Владимира, он пресекает все его попытки побега и пытается властно стянуть с него брюки, заставляя юношу извиваться и метаться под ним. Сколько необузданной юношеской силы в каждом его рывке! Но даже пьяный он не поднимает руку на Онегина, поддаётся ему, хотя и может оказать более серьёзное сопротивление. Ленский до последнего оттягивает момент своего полного обнажения, но, слишком резко сведя ноги, позволяет стянуть с себя брюки вместе с нижним бельём. Осознав, что теперь на нём не осталось ни единого элемента одежды, он смущённо затихает и сводит ноги, стыдливо прикрываясь и отворачиваясь, жалобно посматривая на Евгения. У Онегина перехватывает дыхание от того, сколь прекрасный ему открывается вид. На тело юноши льётся тёплый свет, источаемый тусклой лампой, а тени не позволяют увидеть лишнего, но такого желанного… Он мягко накрывает руки юноши своими, заботливо убирая их. Владимир пуще прежнего краснеет, не в силах вымолвить ни слова. — Н-не надо, только не там! — он отворачивается, зажмуриваясь, когда Евгений мягко оглаживает его пах и нежно касается губами его скулы. С губ юноши срывается тихий стон, когда чужая рука обхватывает его член и начинает размеренно оглаживать его. Запрокинув голову, он запускает руки в волосы на затылке Онегина, стараясь вновь крепко-накрепко прижать его к себе и лаская его слух своими стонами. Евгений вновь нежно касается губами скулы Ленского, следом мягко проводя носом по его щеке. Решив не упускать такой шанс, юноша тут же накрывает губы Онегина своими, стараясь найти в поцелуе хоть какую-нибудь поддержку. — Х-хватит, — смущённо просит Владимир, заикаясь от переполняющих его чувств и отчаянно цепляясь за спину Евгения. — Становится только хуже… Внутри всё словно в узел завязывается… — Зато представь, как приятно будет, когда он развяжется, — с чуть лукавой улыбкой отвечает Онегин, отстраняясь. Давая юноше немного времени, чтобы перевести дух, он спускается с кровати, разыскивая что-нибудь, похожее на смазку. В качестве неё выступает нежно пахнущее масло, которое Евгений находит в одном из ящиков прикроватной тумбы, на которой как раз и стоит лампа. Не зная, чего ожидать, но твёрдо убедив себя в том, что будет больно и неприятно, Ленский сводит ноги перед сидящим напротив него поэтом. — Н-не войдёт, — оправдывается он, рассматривая выпирающий бугорок на штанах Евгения. — Женя, он слишком большой… — Не льсти мне, — усмехается Онегин и, чтобы подтвердить свои слова, чуть дрожащими от нетерпения руками избавляется от одежды, бросая её куда-то за спину. Теперь он такой же обнажённый, но вместе с тем и прекрасно-пленительный, как и лежащий перед ним юноша. — Всё равно большой, — едва ли не всхлипывая, Владимир мотает головой. — Я, может быть, и дурак, что не учусь на чужих ошибках, но вот на своих учусь точно. Этого больше не повторится, — он кладёт руку на правый бок юноши, где ныне красуется шрам от пулевого ранения. — Я больше никогда не сделаю тебе больно, обещаю. Ленский более расслабленно выдыхает, а уголки его губ даже слегка подаются вверх. Онегин тут же накрывает его губы своими, одновременно с этим разводя ноги юноши шире. — Не стесняйся говорить о своих чувствах. Тем более мне, — поэт слабо, но тепло улыбается, положив голову на тёплое плечо Владимира, позволив себя обнять. Вместе с тем его рука вновь проходится по паху юноши, но всего единожды, словно дразня его, нежно оглаживает ложбинку между ягодиц и с особой тщательностью смазывает напряжённый сфинктер. Простого «расслабься», тихо прошёптанного на ушко, для Ленского недостаточно — от этого он только больше напрягается. Добиться его доверия можно только нежным поцелуем, причём обязательно в губы. С губ Владимира постоянно срываются шумные выдохи, иногда перерастающие в рваные стоны. Ощущения от растяжки странные, но грань «неприятных» не переходят. Юноша, словно доверчивый котёнок, активно жмётся к Евгению, стараясь соприкасаться с ним всем своим возбуждённым, а потому словно пылающим, телом. Когда Ленского ласкают уже тремя пальцами, перед его глазами плывут цветные круги, и он открывает рот в беззвучном стоне, запрокидывая голову, и, иногда пропуская по телу слабую волну дрожи, тихо зовёт Онегина по имени, когда его пальцы очень удачно проходятся по особо чувствительной точке. Через несколько движений юноша отчаянно цепляется за спину поэта, легонько царапая её, и, позволяя вырваться из груди нескольким, более громким стонам, кончает. — Женя, — тихо зовёт он, ласково перебирая тёмные волосы на затылке Онегина и продолжая мелко дрожать от удовольствия. Тот лишь крепко обнимает его одной рукой, смазано целуя в щёку. — Стыд-то какой… — вновь подаёт голос Ленский, смущённо поджимая пальцы ног и закрывая рукой глаза. — Что естественно — то не безобразно, Володька, — улыбается Онегин, тут же бережно вытирая живот юноши кружевной салфеткой. — Ты всё ещё прекрасен. Не бойся, посмотри на меня. Нервно сглатывая, Владимир поднимает глаза на поэта, который всё так же мягко улыбается. Отвечая тёплым взглядом, он трепетно оглаживает щёку юноши. Ленский тут же накрывает чужую руку своей, ластясь к ней и нежно касаясь губами. — Ни о чём не волнуйся и просто обними меня, — Евгений наклоняется, позволяя юноше обвить свою спину руками. — Только осторожнее с царапинами — не сильно пришпоривай меня, — его губы вновь расползлись в улыбке. — Я попытаюсь быть чутким и нежным, честно. — Если не будешь — я укушу тебя, — Ленский на упреждение впивается короткими ногтями в чужую спину. Он не может придумать другой устрашающей угрозы для человека, которого он любит всем сердцем. — Звучит… Пугающе, — усмехается Онегин. — Ну правда, я постараюсь. Закусив губу, он старается войти как можно более медленно и аккуратно, но из-за большого количества смазки проскальзывает сразу до предела, вгоняя в юношу член во всю длину. У Владимира искры из глаз сыпятся, и он, вновь запустив ногти в чужую спину, тут же срывается на несколько стонов. — Прости, — быстро бросает Евгений, невольно поведя плечом, словно пытаясь стряхнуть с него царапающуюся руку. — Не так глубоко, прошу, — выстанывает Ленский, прогибаясь в пояснице. — Д-да, — Онегин прижимается к юноше всем телом, нисколько не стесняясь своих приглушённых стонов. Он слишком долго ждал этого момента близости. С самого первого поцелуя. С самого первого касания. С самого первого зрительного контакта. Но нет, не для того, чтобы сейчас отыгрываться на Владимире за все его проступки. Теперь он любит его. Всем сердцем и душой. — Женя, — тихо зовёт юноша, изредка вздрагивая от слишком приятных попаданий по своей простате. Он кладёт тёплые ладони на порозовевшее от смущения лицо Евгения, лежащее на своей груди, мягко поднимает его и сливается с поэтом в очередном чувственном и глубоком поцелуе. Движения Онегина теряют характер непривычный и неестественный, замест него становясь необычайно приятными. Владимир вновь заходится целой серией более откровенных стонов, когда Евгений мягко накрывает его член одной рукой, начиная нежно ласкать его, а второй крепко прижимает юношу к себе. — Хочу, чтобы ты достиг пика удовольствия одновременно со мной, — шепчет он. — Я долго не продержусь, — несдержанно стонет Ленский. — Особенно, если так… Ещё буквально чуть-чуть… — он вновь запрокидывает голову. — Тогда сожми меня внутри себя, — Онегин тут же осекается, стискивая зубы, чувствуя, как внутри юноши становится не только горячо и влажно, но ещё и узко. — Не до такой степени… Двигаться… Не могу… Владимир послушно слегка расслабляется, и теперь каждое движение может довести их обоих до разрядки. Евгений отчаянно цепляется руками то за спину Ленского, то за простыню рядом с ним, неконтролируемо приглушённо постанывая. Владимир мечется и извивается под ним, не зная, куда деться от обилия ласк, которые постоянно обрушиваются на него. Избегая щекотливых поцелуев в шею, он крепко прижимает голову Онегина к своей груди. Поэт тут же припадает губами к светлой коже на ключицах юноши, чувствуя, как дрожь периодически пробивает всё его тело, и изредка выпуская зубы при особо аккуратных толчках. — Ж-Женя, — кинув жалобный, чуть поплывший пьяный взгляд на Евгения, Ленский заставляет его оторваться от своей груди. — Я люблю тебя, Женя… — и вновь его тёплые ладони ложатся на чужие щёки. — А я тебя больше, — с особым трепетом расцеловав каждую из ладоней, Онегин втягивает юношу в поцелуй, блаженно прикрывая глаза. Как только он перестаёт полагаться на зрение, чувства заметно обостряются, а судя по тому, как заметался под ним Ленский, им обоим ничего не стоит достигнуть желанного пика прямо сейчас. У обоих перед глазами всё плывёт, а тело словно становится ватным и вялым, наотрез отказываясь подчиняться своему обладателю. Ленскому первому окончательно сносят крышу нахлынувшие чувства. Простонав в поцелуй и снова ощутимо задрожав, он кончает, крепко прижимая к себе Евгения, чтобы тот ни за что не отстранялся. У Онегина буквально перехватывает дыхание от того, насколько резко и неожиданно Владимир сжимает его член внутри себя. Стараясь сохранить поцелуй таким же нежным и чувственным, Евгений углубляет его. Последнее, что ему сейчас хочется делать, так это пачкать юношу, а потому, зажмурившись от напряжения, он всё же успевает вытащить и излиться на живот Ленского. Отстранившись друг от друга, они оба всё ещё рвано дышат и, вместо тысячи слов, будто заворожённо, но тепло смотрят друг другу в глаза. Через несколько минут, уже погасив тусклую керосиновую лампу, они оба, уютно устроившись под одним одеялом, облачённые уже в ночные рубашки, находятся на грани приятной неги спокойного сна. Онегин мягко обнимает юношу сзади, иногда морщась от тёмных кудрявых волос, упорно щекочущих его лицо, а тот в свою очередь тесно прижимается к нему, мягко поглаживая по руке. Вскоре Евгению наскучивает морщиться от назойливых волос, и он, осторожно прихватывая пряди зубами, за неимением возможности высвободить руки, аккуратно раздвигает их в стороны, пока не добирается до шеи Владимира, проводя по ней то носом, то губами. — Женька, ты, может, и граф, но не Дракула, — тихо усмехается Ленский, поведя плечом из-за дыхания Евгения, щекотавшего его шею. — Или одного синяка тебе недостаточно? — Это не синяк, а моя личная печать. Она означает, что ты целиком и полностью мой, — шепчет поэт, не собираясь менять своего положения. — Собственник ты, Женька, прямо жуткий, — с улыбкой протягивает юноша. — А ты мне всю спину исцарапал, — тихо фыркает Онегин. — Прости, — более жалобно отвечает Ленский. — Ничего. Первый блин всегда комом, — Евгений с наслаждением втягивает запах тёмных волос. — В следующий раз получится лучше. — В следующий раз я сверху, — тут же находит ответ Владимир. — Эх, Володька-Володька… — сквозь улыбку шепчет Онегин. — Не всё то золото, что блестит, и не всё то активный партнёр, что сверху… — Жадина, — себе под нос бубнит юноша, не желая продолжать диалог. Евгений покрепче прижимает юношу к себе, осыпая его шею невесомыми, едва ощутимыми поцелуями, и тот сразу же сдаётся, охотно ластясь к нему. Несомненно, из всех ночей, проведённых вместе, эта — лучшая.***
— Осторожно, тут корень, — закрыв юноше глаза чёрной лентой, не пропускающей свет, Онегин вновь ведёт его в залитую солнцем дубраву. Под их ногами шуршит зелёная трава, в которой скачут солнечные зайчики, а над головой, в шумящих и покачивающихся на ветру столетних кронах дубов, поют птицы. — Жень, я знаю, куда мы идём. Я могу пройти этот маршрут и без твоей помощи. Если ты просто хочешь показать мне, насколько тут красиво — я искусаю тебя до полусмерти, ведь я неоднократно об этом говорил и даже посвятил этому месту целое стихотворение, — тихо усмехается Ленский. — Нет, ты опять не угадал. Знаешь, вариант с эпиграфом, вырезанном на коре дуба, был романтичнее. Сдаёшь позиции. Опять корень, осторожнее, — Евгений мягко тянет юношу в сторону. — Мы пришли. Лента, словно змея, сползает с глаз Владимира. Щурясь от непривычно яркого света, он осматривается вокруг. Ожидание сюрприза сменяется разочарованием от его отсутствия, ведь ничего на этой поляне не поменялось: всё та же душистая тёплая трава с редкими соцветиями колокольчиков и ландышей, смущённо прячущихся за корнями дубов, всё те же солнечные зайчики и драгоценный блеск в траве… Блеск в траве! С замиранием сердца Владимир подходит ближе и чуть наклоняется. Дыхание перехватывает от восторга, а сердце пропускает несколько ударов. Перед ним в аккуратной приоткрытой малахитовой шкатулке лежит блестящее позолоченное колечко. Юноша, приоткрыв рот в улыбке, смотрит то на кольцо, то на Евгения, который показательно демонстрирует своё, такое же, блестящее на его безымянном пальце. — Ты согласен обручиться со мной? — спокойно спрашивает Онегин, вставая на одно колено и даря юноше тёплый взгляд. Чувства берут верх, и Ленский бросается на шею поэта, роняя слёзы счастья. — Да, да и ещё миллион раз да! — Владимир опрокидывает Евгения на траву, дрожащими от восторга руками надевая кольцо. Сохраняя достаточно долгий зрительный контакт, не в силах вымолвить ни слова, они лишь продолжают чуть глуповато улыбаться друг другу. Ленский слегка наклоняет голову, едва ощутимо касаясь чужих губ своими. Евгений тут же приподнимается, подаваясь навстречу, и они сливаются в долгом и нежном поцелуе. Соединив руки, на которых блестят позолоченные кольца, они лежат на траве, молча провожая взглядом плывущие по небу причудливой формы кучерявые облака. Ленский, положив голову возле чужой груди, что-то тихо бормочет, иногда даже в рифму. Несомненно, в нём всё ещё горит та самая искра жизни, которую, пока рядом Евгений, ничто не может погасить. Ведь это не просто искра, это полыхающий огромный костёр, зажигающий всё и вся, до чего дотягиваются его пламенные языки. Возможно, именно поэтому Онегин чувствует, как внутри него что-то робко теплится, согревая всё его тело. Несомненно, это та самая искра жизни, подаренная Владимиром.