Холодные сердца

      — Ох, ты абсолютный ублюдок, — подросток с тускло-коричневыми волосами выдохнул с крайним раздражением, когда тонкие пальцы всё так же продолжили теребить пуговицы школьного пиджака. Лайт попытался проигнорировать источник своего раздражения — уверенного лохматого черноволосого детектива — который вторгался в пузырь его личного пространства, пока бледный, заострённый подбородок Эл отдыхал на плече юноши.       — Боюсь, я никогда не знал своих родителей, так что не смог бы сказать тебе об их супружеском статусе, даже если бы захотел, — Эл сказал это с усмешкой в голосе.       — Ты можешь прекратить это?! — огрызнулся Лайт, когда мужчина продолжил тереться о него, как кот. Заострённый нос детектива зарывался в ярко-красный след — очевидная метка от укуса (засос), что он оставил на шее Лайта прямо под линией челюсти. К его негодованию, подросток нашёл, что это слишком высоко и вполне эффективно может быть спрятано под шарфом. Не то чтобы это очень шло к его школьной форме или выглядело слишком уж неприметно, чтобы носить подобное в этот яркий и приятный весенний день, когда ученики уже начали жаловаться на жару. Так что ношение шарфа выглядело подозрительным, явно указывающим на то, что человек хочет что-то спрятать. Но Лайт всё ещё мысленно испытывал искушение надеть шарф: засос действительно был очень смущающим.       — Ты сделал это намеренно! — обвинительно заявил Лайт, пока мужчина всё так же липнул к нему, как пиявка. Тихо-весёлое посмеивание Эла Ягами воспринял как признание. — Ты ужасен! — застонал он, касаясь пальцами отметины на шее. Его губы дрогнули в лёгкой улыбке при воспоминании о том, когда Рюзаки, скорее всего, и оставил этот засос.              — Хочешь клубники? — предложил Эл с ложной невинностью. Лайт просто посмотрел на развратного детектива, который притворялся своей обожаемой милой пандой, и предлагаемый фрукт (который Эл без сомнений выудил из кармана), то есть клубника, был покрыт ворсинками. Лайт попытался скрыть веселье от выходок парня, но провалился, когда из него вырвались задушенные смешки. Подросток был вынужден отступить в этом раунде, но решил, что проигрыш был не так уж и плох, так как он принёс очаровательную улыбку на лицо детектива. Лайт восхищался этим. Тем, что иногда, несмотря на то что он был старше из них двоих, Эл мог быть таким несносным и надоедливым ребёнком. Хотя по некоторым причинам Лайт находил, что несносность детектива была в каком-то смысле... милой. Конечно, Эл мог быть опрометчивым и даже резким, и всё же Лайт был счастлив. Он не мог даже представить, чтобы делать подобные вещи ещё с кем-то, и, как сказала Рем, он не променял бы Эл на «приятного, хорошо воспитанного юношу» ни за что на свете.              Лайт вздохнул, оценивая себе в зеркале. Он полагал, что готов настолько, насколько только мог быть. Между школой, делом Киры, физиотерапией, занятиями Капоэйра и Эл, Лайт постоянно был занят во время своей реабилитации. Ватари заботливо высылал ему все кипы его школьных заданий, так что он был занят, по крайней мере, ими. Не то чтобы они были хоть чуть трудными, но просто их было так много. Уже несколько раз медсёстры ругали его за засиживание над заданиями и бесчисленное количество раз хотели конфисковать рюкзак, и только благодаря очарованию и умению Лайта выходить из подобных ситуаций всё налаживалось столь ловко, что Эл начал думать, что сам Кира позавидовал бы ему, и снова довольно бестактно пожелал, чтобы Лайт оказался этим самым Кирой, чтобы потом детектив мог посостязаться со столь искусным противником в остроумии. (Всё закончилось тем, что надутый Эл был вынужден вернуться за стол к экрану ноутбука и сидеть так всю ночь вместо недавней привычки проводить по крайней мере часть ночи в кровати Лайта)              Его родители были восхищены, что Лайт смог остаться лучшим в классах даже во время болезни. Сам Лайт правда не очень переживал о положении в классе, но получение высших баллов было чем-то естественно приходившим к нему — словно дышать. И хотя он никогда не произнёс бы это вслух, но ему было трудно понять, почему одноклассники ныли и стонали, как тяжело в школе, ведь если бы они работали достаточно усердно, то могли бы быть как он! Но они не работали. Они таращились, хихикали, болтали о плебейских вещах, к которым у Лайта не было ни малейшего интереса. И Лайт просто пришёл к выводу, что его так называемые ровесники были просто-напросто ленивы и сами предпочитали оставаться глупыми. Возможно, оно было несправедливо, но с его перспективы это было лишь малой частью огромного списка под названием «Почему мир — столь прогнивший хаос»: безудержная несправедливость, преступность, коррупция, скудоумные одноклассники, чипсы без соли... Лайт задавался вопросом, не допустил ли он ошибку, признавшись Эл и Рем, почему на самом деле не искал встреч с одноклассниками снова. После этого они оба казались довольно настороженными по отношению к нему, хотя их реакция и была неоднозначной: в то время как Шинигами выглядела обеспокоенной, хамский детектив продолжал смотреть на него немигающим, пугающим взглядом, который (Лайт знал) использовался им при допросе преступников. Подросток лишь передёрнул плечами (привычка быть непонятым) и надел свою тёмно-серую школьную сумку. Сперва это было целым испытанием в том, как двигаться одновременно с ней и тростью, и Лайт чувствовал себя неловко и неуклюже, а с учётом того, сколько раз он смущался самого себя, подросток волновался, что превращался в ещё большего недотёпу, чем бедный Мацуда.              Конечно же, ему ни в коем разе не было «лучше». Лайт знал, что предстоит пройти ещё долгий путь, прежде чем полностью оправиться от тюремного заключения (и Лайт, и оперативная группа заметили, что упоминание этого было простым способом заставить Эл заткнуться, когда он становился чрезмерным придурком, даже несмотря на то что подросток продолжал настаивать, что это не вина Эл и что он сам поступил бы точно так же на его месте). Даже добраться до этой точки было самой настоящей борьбой: каждый мускул Лайта вопил, и подростку приходилось напоминать себе о цели. Врач предупредил его, что нетерпение может дорого обойтись в долгосрочной перспективе, что ему, вероятно, ещё слишком рано делать что-то подобное, что это может отбросить его выздоровление на несколько месяцев, но Лайт решил, что для поимки Киры можно потерпеть немного... ладно, много лишней боли. Он предполагал, что после этого курс физиотерапии будет нужно проходить в течение месяцев (если не лет), но всё же спустя долгие споры с врачами и Эл он наконец был допущен, и оказалось, что произошло оно только потому, что у него в самом деле не получится ходить без присмотра. Конечно же, у Лайта была Рем, но помимо этого — ходившие хвостом офицеры, а ещё — камеры наблюдения, которыми Эл покрыл всю территорию Токио. Лайт счёл всё это излишним и сказал об этом Эл, тем более что оперативная группа ещё настояла и на том, чтобы у Лайта были провод и приёмник, чтобы, если дела пойдут плохо, у него оставалась прямая связь с Эл и их штабом. Лайт обнаружил, что мини-микрофон, прицепленный под его школьной одеждой, раздражающе царапал его грудь.              Эл пытался навязать ещё и один из ремней на случай ЧП, если он по какой-либо причине вдруг не сможет поговорить с ними, но Лайт заметил, что идея была слегка недоработанной: в конце концов, люди склонны замечать, когда человек возится со своим ремнём при всех. (На этот моменте Мацуда поинтересовался вслух, не поэтому ли он получал странные взгляды в свою сторону каждый раз при нажатии аварийной кнопки, и застонал от осознания, что делал это несколько раз перед Санами, женщиной-офицером из судебно-медицинского отдела, и что она, должно быть, думает, что он какой-то извращенец). В конце концов, поскольку Эл настаивал на доступе к тревожной кнопке, Лайт решил использовать то же самое, но в модификации своих наручных часов, потому что люди не склонны замечать или беспокоиться, если кто-то возится со своими часами.              Так что после того, как его гиперопекающий отец, доктора, парень, коллеги по работе и Шинигами наконец пришли к согласию, что он был «готов» (или готов настолько, насколько мог бы быть) для возвращения в школу, Лайт смог сбежать от их душащей заботы под предлогом выполнения миссии, которая, по их единогласному мнению, должна была состояться. Подросток попрощался с оперативной группой и Эл (последний, видимо, считал, что лизнуть шею Лайта перед Шефом Ягами было хорошими проводами), а затем сел в лимузин с Ватари, согласившегося подбросить его до дома Ягами, чтобы потом подросток мог пойти в школу как обычно.              При составлении плана мужчина заботливо предложил подвезти его прямиком до школы, но Лайт заспорил (и Эл с неохотой согласился), что будет сложно притворяться, что ничего не изменилось, если одноклассники увидят, как его высаживают возле школы из лимузина. Это, вне сомнений, сразу же заставит Киру насторожиться. Лайт знал, что сам нашёл бы это странным и даже подозрительным, если бы был Кирой... поэтому вместо этого они позаботились о том, чтобы выйти с большим запасом времени, учитывая медленный прогресс Лайта в хождении с тростью. Хотя он уже и привык передвигаться с ней, это занимало, как минимум, в два раза больше времени, чтобы куда-то добраться.              Когда Ватари высадил его перед домом, он ничего не мог с собой поделать и просто стоял и смотрел, пока Рем мягко не напомнила ему, что пора идти. Лайт проклял свой миг слабости. Это же было бы глупо, не говоря уже о том, что крайне подозрительно, если бы он был замечен таращившимся на собственный дом. Он не был внутри уже несколько месяцев, а он всё равно выглядел как всегда: почти так же, как все одинаковые дома на этой улице.              Дом*.              Но он не собирался домой. Он собирался столкнуться с Жнецом* — и не с таким дружелюбным, как Рем.              Лайт остановился на путях, пока поезд с рокотом проезжал мимо него: так же, как он и делал всегда. Подросток поразился, как раньше для него это могло быть самой волнительной вещью за день. Это казалось каким-то сюрреализмом. Сейчас всё было точно таким же, но при этом каким-то образом совершенно, совершенно другим.              Конечно. Кира же всё ещё был здесь.              Лайт почти испытал прилив ностальгии по своему предыдущему банальному существованию и вспомнил однажды услышанное китайское проклятие: «Чтобы тебе довелось жить во время перемен». Не то чтобы он хотел, чтобы всё стало как было. Он не мог уже ни представить, ни пожелать жизни без Рем и Эл.              Но Лайт знал, что это было не всё.              Он сам поменялся.              Иногда, когда он был особенно зол, становилось труднее быть... (вежливым, дружелюбным, добрым, интеллигентным, выручающим...) нормальным. Лайт подозревал, что тетрадь до сих пор влияла на него, даже несмотря на то что он спрятал её, но неважно, что говорил или делал Лайт, Эл, казалось, был убеждён, что хмурость Лайта была лишь из-за него одного. Конечно, Лайт и не думал рассчитывать, что выйдет из подобной... окей, пытки, целым и невредимым (как Эл, так и врачи неоднократно говорили ему, что такое мнение было бы совершенно абсурдным). И по какой-то причине Эл настоял на том, чтобы Лайт называл содеянное им так, как оно было, никогда не убегая от правды, обосновывая это тем, что если они хотят попробовать быть в отношениях, то по крайней мере не должны делать их ещё более запутанными, чем они уже были, что бы он этим ни имел в виду. Однако для Лайта они не были запутанными — они в самом деле были простыми. Ему нравился Эл. Ему всегда нравился Эл и продолжал нравиться до сих пор, хотя они и встретились при менее, чем идеальных обстоятельствах. Лайт всё ещё хотел убедить Эл, что всё было не так уж и плохо (ну, оно было, конечно, но он же справился, и то, что поступки Эл были оправданы, а он сам поступил бы точно так же...). Но Лайт в конце согласился с достаточно необычной просьбой, когда детектив в очередной раз продолжал хандрить, заедая мятное мороженое и поднимая эту тему. Лайт подозревал, что у Эл были серьёзные проблемы, но всё оставалось в порядке: оно не делало его менее блестящим или привлекательным...              (Пустые чёрные глаза смотрели в его собственные, лишённые какого-либо беспокойства или понимания, как будто смотрели в бездну...)              — Лайт?              Проходивший мимо поезд продолжал дребезжать на окраине сознания, превращаясь в скрежет металла по металлу, который звучал почти как человеческий крик.              — Лайт!              — А? Да, прости, я выпал на пару минут.              Ты не Кира, но мог бы им быть.              Рем с беспокойством посмотрела на Лайта, когда он ломано рассмеялся.              — Как же я заебался.              Рем предпочла промолчать, но неуверенно подняла свою нечеловеческую руку, чтобы похлопать его по плечу; её кости гремели и тряслись, пока она пыталась утешить подростка.              — «Тот, кто сражается с монстрами, должен следить за тем, чтобы самому не стать монстром. И если ты смотришь в бездну слишком долго, то однажды бездна тоже начнёт смотреть на тебя». Фридерих Ницше, немецкий философ, часто неправильно цитируемый и понимаемый, и тем не менее... Знаешь, хуже всего то, что Рюзаки прав. Если бы он уже не существовал, я бы вполне мог стать им. Хотя я не думаю, что он осознаёт, насколько сам бывает похож на Киру временами... Но в любом случае, Рем... — начал Лайт, а затем неловко замолчал, задумчиво глядя на железнодорожные переезды впереди, по которым уже грохотал последний товарный вагон, но шлагбаумы всё ещё не позволяли двинуться вперёд.              — Да?              — Рем, если я когда-либо сверну не туда, ты можешь остановить меня?..              — Что ты имеешь в виду, Лайт?              — Я имею в виду, запиши моё имя в тетрадь.              Шинигами настороженно напряглась.              — Лайт...              — Я не думаю, что мир выдержит второго Киру. И такими темпами для Шинигами здесь уже нечем будет поживиться.              В этот момент радиоприёмник в его ухе с треском ожил.              — Неужели Лайт-кун — такая королева драмы?              Подросток закатил глаза.              — Рюзаки, серьёзно? Ты прервал радиотишину, только чтобы подколоть меня?              —Если Лайт-кун когда-нибудь захочет стать Кирой, я считаю обязанным сообщить, что остановлю его. Так что не мог бы Лайт-кун прекратить планировать самоубийство? Это очень беспокоит, особенно его отца, не говоря уже о том, что это мешает нашей работе.              — Ублюдок, — пробубнил Лайт.              — Я всё слышу, Лайт-кун.              — Естественно, я же сказал это вслух, — пробурчал подросток, пока поднимались шлагбаумы и он продолжил своё абсурдно медленное возвращение в школу.              Дурацкая трость, шипел про себя Лайт, хотя ритмичное постукивание тростью по бетону почти успокаивало его истерзанные нервы. Он сделал из этого игру: два удара тростью на каждую плитку и без наступов на швы. Подросток вспомнил глупый и короткий стишок с урока английского: «Наступи на шовчик / Сломай маме копчик»*. Это наверняка было лишь идиотским суеверием, но тем не менее Шинигами ведь оказались реальны, так что Лайт решил не рисковать...              — Я уверен, что у Лайта-куна обсессивно-компульсивное расстройство, — сказал Эл, исследуя каждое движение из нового командного центра в подвале больницы.              — И что? И даже если это так? Кто бы говорил, Рюзаки! Ты сортируешь мармеладных медведей по цвету!              — Верно, но Лайт-кун смог заметить это и даже обеспокоиться.              — Хей, а правда, что многие серийные убийцы имели ОКР? — спросил Аизава.              Лайт застыл на половине шага и на какой-то момент всем, что он мог слышать по связи, было противное хлюпанье смузи Эл.              — Некоторые — да, — подтвердил Эл. — А ещё некоторые имеют карие глаза, но вы же не думаете, что все люди с карими глазами — серийные убийцы, верно?              — Постой, что?              — Хотели вы этого или нет, но вы подразумевали причинно-следственную связь; что если кто-то страдает навязчивым расстройством, то он должен быть серийным убийцей. Это вопиющая неправда. В любом случае я почти уверен, что мистер Моги тоже страдает обсессивно-компульсивным расстройством или, по крайней мере, находится в спектре аутизма. Вы хотите сказать, что у мистера Моги есть какие-то жуткие хобби, которыми он занимается во внерабочее время?              — Постой, Моги?! Но он такой... тихий! — запротестовал Аизава. Конечно, крупный мужчина был физически внушительным, но он был хорошим парнем, галантным гигантом.              — Он трудоголик, избегающий взаимодействий с людьми.              Вся команда одарила Эл тяжёлым взглядом.              — Эм... Рюзаки...              — Да, я не думаю, что мог бы когда-либо отрицать, что тоже нахожусь в этом спектре. Так же, как мистер Моги или Лайт-кун. Очень жаль, что накладывается такое клеймо, если ты просто немного отличаешься.              — Ну... если посмотреть на это так, то... — Аизава неловко почесал затылок. — Извините.              — В будущем я надеюсь, что вы не будете распространять подобную дезинформацию, если только не захотите быть таким же полезным в этом расследовании, как Мацуда.              — Эй! — возмутился Мацуда; но, как и обычно, его проигнорировали.              Лайт лишь закатил глаза, отслеживая происходящее через наушник. Он был просто рад, что они не собирались снова обвинять его. Подросток начинал беспокоиться, что его рассудок мог быть уже не в состоянии выносить всё это. Хотя Лайт признавал, что это уже и так может быть спорным вопросом, учитывая, что его лучший друг был воплощением Смерти, он жил в страхе, что сам однажды может стать Кирой, а в настоящее время находился в центре того, что можно было назвать самоубийственной миссией, и также в настоящее время встречался с человеком, который когда-то был его главным обвинителем. Ну да, сила его психики явно была переоценена.              Лайт грустно улыбнулся Рем, когда впереди показалось здание школы.              — Время для шоу.