По календарю шел 1941 год. Когда на жарком изломе его гитлеровские армии напали на Советский Союз, фашизм подписал себе смертный приговор, хотя исполнения его пришлось ждать четыре бесконечно длинных года и заплатить десятками миллионов жизней. Владимир Гаков «Ультиматум»
***
13.3.1943 Я — унтерштурмфюрер Ройс, командующий третьей роты немецкой армии. Эту книгу я хочу оставить как память о себе. Когда-то мой соотечественник Отто Фон Бисмарк писал, что всякий, кто хоть раз заглянул в стекленеющие глаза солдата, умирающего на поле боя, хорошо подумает, прежде чем начать войну. И за те полтора года, что я провёл на фронте, убедился в правдивости этих слов. Прошло уже два года с начала войны. Фюрер обещал легкую победу, но вместо этого советские войска отбрасывают наши и с каждым днём приближаются к западным границам. Порой я просыпаюсь посреди ночи. Мне слышатся пулемётные очереди. Но каждый раз благодарю богов, что это всего лишь сон. Часто вспоминаю дом и свою невесту Анну-Катрин, но больше скучаю по тёплой погоде. Здесь ужасно холодно. Зимой так вообще коньки можно откинуть. Многие мои солдаты в январе замерзали насмерть с улыбкой на лице. Возможно им снились немецкие девки. Другой причины я просто не вижу. Сегодня довольно тихий день. Разве что одного партизана расстреляли на месте. Иногда в мою голову закрадываются уж слишком странные мысли. Я часто думаю, перевариваю их, и моё решение пугает меня.***
28.4.1943 Конец апреля, середина недели. На улице наконец-то стало теплее, и можно не надевать бесчисленное количество кофт. Никогда прежде не встречался с таким климатом. Сейчас я нахожусь в Польше. В этой маленькой бесславной стране. Чуть больше недели назад местные евреи подняли восстание, пытаясь защитить свои права. Отряд СС жестоко подавил бунт, некоторых расстреляли на месте, пару человек повесили на площади, а остальным суждено сгнить в газовой камере. Сегодня утром я встретил танковую роту, точнее её остатки. Не больше двадцати трех человек остались в живых. Я смотрел на них молча и не верил своим глазам. Куда подевались самоуверенность и бравый настрой? Это были не хорошо обученные танкисты-механики, а просто кучка жалкого пушечного мяса. Сержант Шнайдер, некогда лучший из лучших танкистов сейчас плелся позади всех, изредка всхлипывая и утирая нос. Из его доклада я узнал, что мой друг и сослуживец — командир танковой роты, погиб, сгорев в собственной махине. Вместо трех танков, о которых донесли наши разведчики, их встретили чуть более десятка машин и вооружённая пехота. Но даже после поражения сержант похвастался рваной раной, которая ещё немного и задела бы жизненно важные органы. Шнайдер пробубнил что-то про обещанный отпуск и ушёл в медицинский пункт. Я хотел ему сказать о том, что больше отпусков не дают, так как нам нужно продвигаться вперёд, но решил тактично умолчать. Завтра утром мне предстоит провести бой за малую высоту, где необходимо поставить пункт наблюдения. Русские поспешат сделать это раньше нас, но и тут я их переиграю.***
29.4.1943 Они сражались так, как этого не делали другие. В их глазах горел огонь. Огонь мести… Встретиться с ними взглядами это уже означало смерть. Но все же мы победили. Высота наша.***
25.7.1943 Меня разбудили почти в четыре утра. Наши разведчики взяли кого-то в плен. По пути я встретил довольного Мюллера, который сообщил, что именно он будет допрашивать русского. Я не стал возражать, просто последовал за ним. Пленный уже несколько минут сопровождал взглядом немецкого офицера, что ходил из угла в угол. Он не боялся, мне даже на минуту показалось, что ему уже плевать на свою дальнейшую судьбу. Мюллер произнёс с характерным акцентом что-то вроде «значит русский не признаваться?» и ухмыльнулся. Я почти не знал русских слов. Единственное, разобрал его имя — Роберт. Пленный прошипел сквозь зубы ответ и посмотрел на переводчицу. Девушка миловидной внешности была украинкой и родилась в городе под Киевом, а теперь вынуждена прислуживать нам. Она перевела и сказала, что Роберт не русский. Он поляк. В этот момент пленный посмотрел в мою сторону. В горле встал ком. Это был тот парень из моих кошмаров. Мне пришлось отвести взгляд в сторону, тем самым выразив безразличие. Я посмотрел на переводчицу, её колени тряслись от страха перед человеком, что любил поиздеваться над военнопленными. Ей даже приходилось пару раз видеть, как Мюллер собственными руками душил очередного беззащитного солдата. Неожиданно для всех на пороге возник лейтенант с массивной папкой, обвязанной верёвкой. Мюллер обернулся к выходу и с улыбкой поприветствовал своего подчинённого, отпустив пару колких фразочек в его сторону. Лейтенант передал папку и сказал, что генерал срочно ждёт доклад. Майор тяжело вздохнул и, забрав кипу бумаг, ушел. Я подвинул к себе ближе стул, улыбнулся девушке и посмотрел на парня. На мой вопрос о его звании, Роберт сильно ударил по рукам. Переводчица сразу же бросилась в ноги, моля о пощаде. Но я не собирался никого убивать. Мне понравился характер Левандовского. Я понял, что он может быть полезен, и дал слово забрать парня у жестокого Мюллера.***
1.8.1943 Мы отмечали очередную победу немецкой армии в театре военных действий. В один прекрасный момент у меня созрела идея. Я знал, что Мюллер человек азартный и часто любил поиграть в карты. Предложил ему сыграть пару раз на интерес. На что он отмахнулся и предложил на что-то более весомое. Я согласился. Подвыпивший (мягко говоря) майор — счастье для меня. Он выпятил глаза, когда я положил ему «на погоны». Мюллер долго не верил в свой проигрыш, но как офицер самых честных правил выполнил обещание. Теперь Левандовский был мой.***
23.8.1943 Курская дуга. Поражение. Где-то в подсознании промелькнула мысль, что это конец. Пути назад нет. Это — точка невозврата.***
25.8.1943 Войну называют искусством. Она такое же искусство, как шизофрения или чума.***
18.9.1943 Роберт продолжал упорно молчать, оставляя мои вопросы без ответов. Подозвал к себе девушку, как вдруг поляк сказал несколько слов. Я попросил перевести. Переводчица долго мялась на одном месте, скорее всего думала как смягчить ответ. «Я тебе пришел рассказать, лейтенант, чем мы отличаемся с тобой. Ты пришел ко мне домой, это — мой дом. Я здесь дерусь, за это небо, за эту землю, за камешек, за каждую травинку. А ты за что дерёшься здесь, лейтенант?» Я записал его цитату практически дословно. Эти слова преследовали меня постоянно, заставляя задуматься о многом.***
10.10.1943 Он сбежал…***
12.10.1943 Я до сих пор не могу поверить, что он сбежал. Дело даже не в том, что я как-то «привязался» к нему. На территории нашей базы много постов и солдат. Неужели они не видели его? В обед нашли часового со свернутой шеей. При нем не было оружия. А его напарник не мог и слова сказать. Весь дрожал как осиновый лист. Смелость, граничащая с безрассудством, заключает в себе более безумия, нежели стойкости.***
1.11.1943 Я снова проиграл очередную битву. Но война продолжается. И я уже совсем скоро одержу победу. Правда же?***
24.11.1943 Как же я не могу терпеть русские зимы. Суровые, холодные, убивающие изнутри. Был бой. Перестрелка длилась не больше получаса, затем тишина. В тот момент я отчетливо слышал, как стучит моё сердце. Медленно, с паузами. Тук-тук. Тук-тук. Мои руки дрожали уже не от холода, а от страха. Я посмотрел в чистое голубое небо. На мой красный нос упала снежинка и тут же растаяла. За полкилометра от окопа раздалась пулеметная очередь, и послышались крики. Они побежали в атаку. Самое страшное, что они бежали на нас не только с винтовками. В их руках были и сапёрные лопаты, и топоры. Они бежали вперёд, зная, что назад не вернутся. Их задача — убить противника. У нас такая же. Бой длился около двух часов, но мне казалось вечность. Все стихло, и я, наконец, высунул голову. Груды окровавленных тел, кровь, хлещущая фонтаном. Вдалеке я увидел знакомый силуэт. Им оказался Роберт. Никогда не думал, что снова с ним встречусь. Война обязывала меня пристрелить врага, но совесть почему-то не позволяла. Рядом с ним я увидел тело девушки, что лежала в неестественной позе. Она была жива. Пока ещё жива. Девушка потянулась к нему своей крохотной, по сравнению с Левандовской, ладонью. С её уст слетел тихий-тихий шепот, вероятно разведчица сказала что-то напоследок, а уголки губ приподнялись наверх. Нет, она не улыбалась. Ная, так её звали, просто хотела, чтобы её запомнили счастливой девушкой. Роберт переплёл их холодные пальцы и упал рядом. «Сколько лет прошло, Всё о том же гудят провода, Всё того же ждут самолёты. Девочка с глазами из самого синего льда Тает под огнём пулемёта. Должен же растаять хоть кто-то…» Он долго лежал лицом в землю, я даже подумал, что он замёрз рядом с ней, но потом поляк приподнялся и повернулся в мою сторону. Его красные глаза… казалось, будто он плакал ночи напролёт, но на самом деле лишь одна скупая слезинка тоскливо скатилась по его красной от мороза щеке. Но затем я уловил свист, в глазах резко потемнело. Последнее, что осталось в моей памяти это пропитанный густой кровью снег.***
7.12.1943 Проснулся я уже в землянке. Рядом бегали медики. Они спасали нас, тащили с поля боя. Спасали собственных же врагов, обрабатывали раны, что-то приговаривая. Они что-то говорили, но я ничего не понимал. Только спустя пять минут до меня дошло, что я нахожусь на советской стороне. Рядом со мной, на соседней койке лежал Левандовский. В его руках была фотография той самой девушки Наи. Роберт аккуратно проводил по ней пальцами, повторяя очертания лица. Тяжело вздыхал и поджимал губы, стараясь не заплакать. Вдруг он резко подскочил на кровати, спрятал фотографию во внутренний карман гимнастерки. Как оказалось — пришёл его командир. Тот зло посмотрел на меня, сказал что-то, огрызнувшись. Через несколько минут привели худощавого парня, едва стоящего на ногах. Это был переводчик. Я лишь назвал свое имя и звание, больше не сказал ничего. Ждал, что командир рассвирепеет и вмажет мне как следует, но вместо этого он сплюнул себе под ноги, выругавшись, ушёл. Доктор всучил мне таблетки и стакан тёплой воды. Все это время Роберт сидел рядом и наблюдал за мной, в некоторых моментах усмехался, и в моей голове проскочила мысль, что он понимает немецкую речь. Я спросил сколько время, на что он мне ответил шуткой, прикусив язык в конце. Поляк понял, что сказал лишнего. Левандовский оглянулся по сторонам и свободно выдохнул, убедившись, что больше никто не услышал.***
10.12.1943 Никогда не думал, что враг станет моим лучшим другом. Я общался с Робертом третий день подряд. Он оказался простым человеком. До войны играл в футбол, встречался с красивой девушкой и заканчивал институт. После того как его город оккупировали, Роберт ушёл в подполье, был партизаном, где и познакомился с Наей. Вообще, это был позывной. Поляк до сих пор жалеет, что не узнал её настоящего имени и не сможет сообщить родителям о смерти дочери. Откуда Роберт знал немецкий? Его дед родом из Мюнхена. Думаю, вопросов больше быть не должно. Я мало что говорил, больше слушал и вникал. Часто рассматривал его черты лица. Честно признаться он был лучше меня во всем. Красив, строен и умен.***
14.12.1943 Я спрашивал у Левандовского что меня ждёт. Спрашивал, потому что не понимал почему меня так долго держат в живых. Немцы долго бы не церемонились, а тратить пропитание тем более не стали бы. Роберт пожимал плечами, но говорил честно, что скорее всего убьют. Либо расстреляют, либо повесят. Я ждал своей участи. Прекрасно понимал: конец близок. Вечером в голове что-то щёлкнуло, и я вспомнил об операции. Завтра утром немецкие войска должны двигаться как раз в мою сторону. Долго думал стоит ли рассказывать об этом Роберту. Большую часть ночи не мог сомкнуть глаз, ворочался.***
15.12.1943 Вы можете считать меня предателем. Я сказал ему, он передал командиру. Солдат принёс мне советскую форму, сказав переодеться. Я смотрел то на одежду, то на того, кто мне её принёс. В плечо меня толкнул Роберт, сказав, чтобы я не спорил и надел. Мне ничего не оставалось, как попрощаться со своим званием и стать рядовым. Чуть позже мне все объяснили. Вечером будет бой, а я пойду в первых рядах как пушечное мясо. Знаете, мой конец очень близок. Сейчас этот блокнот — единственный, кому я могу доверить свои мысли и секреты. «Ich liebe dich, Lewandowski»
***
31.5.1944 Меня зовут Роберт Левандовский. Я нашёл этот блокнот среди своих вещей. Хотел было выкинуть, но он выпал из рук, раскрывшись посередине. Моё внимание привлёк знакомый почерк. Марко… Я пролистал странички, задержавшись на последней. Пару раз перечитывал строки, что написал Ройс, и не верил своим глазам… В тот день Марко признался, что немцы должны провести операцию по захвату территории. Я поспешил доложить командиру. Капитан Миньковский посмотрел на меня с неким недоверием, но попросил повторить ещё раз, положив передо мной карту. Я сделал так, как просил он, и вышел из землянки. Внутри зародилось странное чувство: руки тряслись, а живот охватил спазм. Я боялся. Боялся неизвестно чего. Четыре часа дня… последний раз когда я видел тебя. Ты заразительно улыбался и успокаивал меня, говоря о том, что все будет хорошо. Наша форма сидела на тебе, как будто ты родился в ней. На прощание вместо рукопожатия я оказался в твоих сильных объятиях. Мы стояли дольше положенного. Тихий всхлип и «аlles wird gut, Robie». Роби… он не называл меня так прежде. С той стороны послышались выстрелы и какие-то крики. У нас было всего две секунды, чтобы попрощаться. Марко утёр слезы и крепче сжал винтовку. Он шёл в первых рядах как штрафник, был обречён на смерть. Его отряд отправился в атаку первым. Мой спустя несколько минут. Выстрел, перезарядка, выстрел, укрытие. Я прыгнул в воронку, что оставила разорвавшаяся мина. Предохранитель на моей винтовке застыл в одном положении. Я провозился с оружием больше минуты. Щелчок. Предохранитель опущен, а курок взведён. Можно двигаться дальше. Я почти выбрался из воронки, как увидел Ройса в нескольких метрах. Он улыбнулся, а затем… Я не понимаю почему до сих пор помню каждую секунду той битвы. Она часто мне снится в ночных кошмарах. Улыбка, свист, взрыв. Меня отбросило волной обратно, сверху присыпало землёй. Откашлявшись, я поднялся. Там была пустота. Мир в тот момент стал серым, и я больше не испытывал чувств.