Порыбачим на кайдзю?

Будучи ребёнком, Ньютон предпочитал не распространяться о своих особенных снах. В детстве так просто стать объектом насмешек. Достаточно было лишь обмолвиться, что его прошлая реинкарнация оказалась девочкой, дабы надолго обречь себя на глупые шуточки. Ньюту очень не нравилось, когда над ним смеялись, потому об истинном положении дел знали только отец и дядя. Многочисленные друзья мальчишки считали, что он проживает «новую» жизнь и не видит особенных сновидений. Но это было не так. Девочка во снах Ньюта была такой же любопытной непоседой. Её волосы были рыжими, как апельсиновая кожура, и веснушки шли ей куда больше. По тем редким обрывкам прошлой жизни, что можно было разглядеть сквозь призму снов, Ньют очень условно предполагал годы жизни девочки. Это было далёкое прошлое, хотя и не совсем древность. «Семнадцатый или восемнадцатый век» – авторитетно заявил дядя Илья после очередного пересказа племянника. Ньют не видел причин не верить ему. Прошлое было странным и очень скучным. Почти во всех снах девочка помогала матери с домашней работой. Она была неграмотна, а её игры казались Ньюту примитивными. Хотя он не мог не завидовать тому, как легко рыженькая сбегала в лес или на берег реки. В Бостоне с подобными интересными местами было туго. Благоустроенные городские парки не вызывали даже сотой доли того же восторга, что глухая чащоба, углубляться в которую было страшно и до жути любопытно. Девочка не ходила в лес одна. Во время этих прогулок её сопровождал друг – робкий мальчик чуть постарше, который позволял собой помыкать и терпел многочисленные насмешки острой на язык подруги. По нему было видно, что лесные прогулки не вызывают у него ни малейшего энтузиазма. Несмотря на это, он каждый раз шел за девчонкой и бродил вместе с ней до тех пор, пока неугомонная не решала повернуть к дому. Когда Ньюту исполнилось девять, мальчик пропал из снов. Лесные прогулки закончились тогда же. Рыжая девочка взрослела вместе с Ньютоном и, одновременно с тем, гораздо быстрее него. Старшие неустанно напоминали Гейзлеру, что он ещё сущее дитя, зато к девчонке того же возраста относились почти как к взрослой. Это было предметом черной зависти Ньюта, всем сердцем стремившегося к свободе. Независимость была ещё одной чертой, роднившей его и рыжую девчонку из прошлой жизни. Они оба не внимали мудрым советам старших, предпочитая всё проверять на собственной шкуре, пренебрегали указаниями и до последнего настаивали на своём. Предостережения о том, что такое поведение «выйдет боком», также были общими. Ни один из них не стремился прислушаться к внушениям. Подобное, само собой, не могло оставаться без последствий. Например, отца Ньюта всё чаще вызывали к директору, и до отчисления не доходило только благодаря протекции школьного учителя биологии. Но рыжая жила в более суровые времена. Ньюту было семнадцать, когда он увидел сон о судебном разбирательстве. Молодой инквизитор обвинял рыжую в гибели урожая, море скота, порче, умерщвлении младенцев и предлагал немедленно признать себя ведьмой, а заодно покаяться во всех грехах. Рыжая не изменила себе и ответила резким отказом. – Что же, – удрученно вздохнул инквизитор. Слова приговора будто бы дались ему с трудом: – Завтра будет проведен допрос. Стража, уведите её. Каменный мешок, куда швырнули рыжую, был тесен и вонял застарелыми нечистотами. Из крохотного окошка под самым потолком пробивался квадратик света. По тому, как он смещался, можно было следить за ходом времени. На закате квадратик вытянулся, как вытягиваются вечерние тени. Ослепительная желтизна постепенно тускнела, вырождаясь в тёплый оранжевый, затем – в медный красный, после чего свет вовсе исчез. Камера пребывала во мраке, пока на небосвод не вскарабкалась рогатая луна. На полу вновь возникло пятнышко света – мертвенный призрак солнечного блика. Рыжая наблюдала за этим, сидя под стеной. Порой ей хотелось наступить на солнечный квадратик, чтобы задержать его ход и отсрочить наступление утра. Она была отнюдь не наивна и понимала, что допрос представлял собой обычные пытки. Сознается она в колдовстве или не сознается, приговор будет один. Тихие слёзы вымыли на грязных щеках две чистые дорожки. Рыжей было очень страшно. Она боялась смерти, а ещё больше – той боли, что будет предшествовать ей. Безносая подходила всё ближе. Эхо её поступи доносилось до темницы… Прислушавшись, рыжая поняла, что звуки шагов были настоящими. К решетке приблизился дрожащий свет свечи, запертой в громоздком стеклянном фонаре. Ночной гость остановился напротив решетки и поднял фонарь повыше. Тусклое пламя осветило лицо давешнего инквизитора. То ли из-за причуд освещения, то ли по причине волнения, оно выглядело моложе. Что-то остро кольнуло сердце рыжей и она неверяще вгляделась. Когда инквизитор позвал её по имени, сомнений уже не оставалось. Его голос звучал совсем не так, как на судебном разбирательстве, но очень похоже на то, как робкий мальчишка звал свою подругу и просил не убегать в чащу одной. Это был он, её старый друг, невольный компаньон самых интересных приключений. Стоя лицом к лицу по обе стороны от решетки, рыжая и инквизитор тихо шептались о делах давно минувших дней. – Нет времени, – юноша первым прервал поток излияний и нервно оглянулся вглубь коридора. – Послушай меня внимательно. Вот, что ты должна сделать завтра… Он просил рыжую признаться во всём, пока не начался допрос. Старший инквизитор нынче настроен благостно, он воспримет сознание как искреннее раскаяние и смягчит приговор. Может, ссылка в монастырь это и не лучшая судьба, но всяко предпочтительнее казни. Рыжая так не считала. Для такой, как она, оковы монашеского обета были равносильны той же казни, растянутой на долгие годы. Эта участь страшила даже больше допроса, ибо он не продлится дольше пары часов. – Нет, – шептала рыжая, – Нет-нет-нет, я не могу, я не стану… – её тонкие руки, простёртые между прутьев решетки, сжали холодную ладонь инквизитора. Широко распахнутые глаза были полны ужаса и последней надежды на спасительное чудо. – Давай сбежим! Нас хватятся только утром, но мы уже будем далеко, – рыжая жалась к решетке и горячо шептала, не отводя взгляда от лица инквизитора. – Поселимся в самой глухой чаще, как мечтали когда-то. Я стану твоей женой. Забери меня отсюда прямо сейчас, и к рассвету мы будем так далеко… Ни одному святому она не молилась так страстно, как этому инквизитору. Но тот лишь качал головой и шептал, что это невозможно, их даже не выпустят из тюрьмы, а если и выпустят, то непременно поймают. Надежда во взгляде рыжей постепенно переродилась в гнетущее презрение, всей тяжестью обрушившееся на инквизитора. Руки медленно соскользнули вниз, не касаясь более чужой ладони. Не было нужды цепляться за спасительную соломинку – та оказалась просто бликом на воде, а тёмный омут уже тянул рыжую на самое дно. Она ушла в глубь камеры, не произнеся ни слова на прощание. Тем утром Ньют проснулся в слезах. Ему было семнадцать лет, когда рыжая навсегда ушла из его снов. Но память о ней была жива и поныне. Гейзлер часто задумывался: как бы всё сложилось, если бы инквизитор помог ей бежать? Смогли бы они спастись? Выжили бы, оказавшись без крыши над головой? Гнусный реализм преподносил весьма удручающие прогнозы, и всё же Ньюту нравилась мечта о неосуществившейся жизни в маленьком лесном домике. Он даже подумывал обзавестись таким на склоне лет, чтобы изредка наведываться туда и таким образом восстанавливать некое подобие кармической справедливости. Подтаскивая кабель к трупу детеныша Отачи, Ньют вспоминал об этом своём желании и понимал, что ему вряд ли суждено сбыться. Может, следующее воплощение окажется более удачливым? Хотелось верить, что к моменту его рождения на планете ещё останутся леса. Некстати явившийся Германн что-то упорно втолковывал Ньюту, и тот даже машинально возражал, хотя его мысли были сосредоточены вокруг следующего вопроса: что же всё-таки хуже – сгореть на костре или заработать инсульт в результате нейронной перегрузки? Он боялся, как боялась когда-то рыжая, но не позволял голосу срываться, а рукам – дрожать. Ничто не должно было его остановить… Только голос Германна, произнёсший слово «вместе», заставил Ньюта замереть ненадолго. Тот самый несносный Готтлиб, которого он знал все эти годы как самого занудного перестраховщика в мире, собирался разделить на двоих предстоящее безумие. Тот самый Германн, который так часто называл его теории ересью и верил лишь в факты, доказуемые математически, ибо «Числа – это почерк бога». Германн, которого по сей день мучили сны о мрачном существовании немолодого уже инквизитора, навсегда запомнившего, как надежда в любимых глазах сменяется презрением, и как выглядят рыжие волосы, охваченные рыжим же огнём. В прошлой жизни трусость навсегда отделила его от рыжей и от мечты о лесном домике. Германн знал, что не выдержит того же ещё раз. Это помогло ему набраться храбрости, чтобы пройти вместе с Ньютом до самого конца.