огонь в твоих глазах (под водой)

Кто был человеком, который всегда был до Дена? Кто Федю волновал и о ком он беспокоился, также как за Дена сейчас и раньше? До того момента, когда Денис узнал о чувствах Феди к нему, он был совсем другим. Но Федя давно привык к таким людям, все детство его окружали психически нестабильные близкие, которые пытались строить семью, чтобы та стала «обычной», подходила под стандарты общества (глупо говорить, что стандартов нет). Они старались не замечать, что с Сашей что-то не в порядке. Они не видели его деструктивного мышления, постоянной зависти к Денису. Он мечтал быть на него похожим. «Да брось, Федя, ты же знаешь, что в таких влюбляются девушки. Полина точно влюблена в него. Если я был бы девушкой, то я бы расстегнул ему ширинк…» — на этом моменте Федя бросал в него подушку. В его снах — бессвязных отрывках из прошлого, прокручивался один и тот же сюжет. Федя плавал на речке. Он звал с собой отца, Сашу и Дена, они не отвечали. Папа пил пиво, Саша что-то горячо говорил на ухо Дену и спорил с ним. Федю так бесило это. Хотелось заорать, хоть как-то вынести напряжение, разбить их равнодушие к нему. От ужасных мыслей хотелось сбежать, но он не мог и проще было признаться, его не утомляла простота. Феде хотелось разбить бутылку пива в руке отца об эти головы. «Федя, ты не пуп земли». — а Саша-то видел. Перехватывал взгляды Феди на Дена. Предупреждал, подшучивал, кричал, замолкал, когда Федя превращался в какого-то другого человека. Он ревновал его, но об этом Федя не знает. «Федя, ты не лучше других». Бесконечное повторение одной и той же фразы всегда надоедает, и с ней уже невозможно мириться. Чисто из-за упрямства хотелось доказать обратное. Федя набил это тату на запястье не просто, чтобы по линиям вены резать. Он ожидал реакции Дена на это, и все это разрушилось о глыбу разочарования. В прошлом, тот Федя использовал не слова, а безмолвные крики. Он был немым. Он всегда прикрывался своим внутренним миром, но его не было, лишь оболочка, очень плохо скрывающая, будто прозрачная пленка, пустоту. Но Федя совершил ту ошибку, которую называют фатальной, а Федя бы сказал — одна из многих. Привыкнув к молчанию с Деном, он терпел все от Саши, когда тот пытался говорить. Рассказывать, как прошел день, готовить ужин, ругаться, обсуждать все проблемы, зная, что в итоге им некуда деться от друг друга. Саша говорил достаточно громко, но Федя был не только немым, а еще и глухим. «Это не твоя вина». Он бесконечно повторял одну и ту же фразу, и с ней уже было невозможно мириться. Федя рассматривает свои пальцы, они такие длинные, что аж дух вышибает. Он направляет взгляд на то, что происходит за стеклом камеры допросов. Он где-то читал, что это похоже на пыточную, когда следователь давит на тебя в любом положении, оставаясь наверху этой социальной ступени. Но здесь все выглядит достаточно пристойно. Илья, тот самый напарник мамы, немного потрепанный после избиения виновника, сидит на стульчике, рядом еще один сотрудник, записывающий все. Илья медленно открывает рот, а его глаза выдают полностью, за весь стаж работы он не встречал такого никогда. Возможно, ему страшно, что даже смешно. Феде не страшно, а Илье такому взрослому, да. Однако, он знал, что наказание не будет пожизненным, потому что как бы не хотелось, вопреки всему этому стоят многие причины. Виновник был инвалидом из-за проблем с сердцем, у него был ребенок и хорошая работа. У него не было правонарушений и хороший адвокат. — Федя, если хочешь, можем уйти. Ты не виноват в этом. Он закрывает глаза и чувствует дыхание на шее сзади, будто мороз по коже. Сколько бы отдал Федя за эти слова год назад от Дена? А сейчас, будто ничего не было. Какая-то секунда, за которую человек становится к тебе ближе, когда ты уже этого не хочешь, а иногда миллионы лет одержимо ищешь этой близости. Неужели, все решает момент? Как же быть к нему готовым? — Да что ты можешь знать? — Федя резко поворачивается и наступает ему на ноги. Их лица близко от друг друга, и Феде хочется откусить ему что-нибудь из-за всепоглощающей ненависти, съедающей Федю самого, не пережевывая. До рвоты, до хрипа. — Может быть, это все началось с меня? Может, это я — Друг, а там… — Федя машет рукой на прозрачное стекло. — Лишь жалкое подобие, враньё. Этот момент пройдет, но все равно ничего не остается бесследным. Федя ищет что-то в глазах Дена, но не находит. А потом видит в его зрачках отражения собственных глаз, оранжевые блики. И если Феде раньше казалось, что огонь — это то, что внутри Дена, то сейчас он понял, что тут не так. — Может быть, это я убил Полину? Потому что хотелось убить все, что заставляет меня чувствовать? — Федя с каждым звуком, слетевшим со рта, понимает, что шел на Дена, схватившись за его теплые плечи и хлопковую белую рубашку. — Может, это я убил Макса, потому что он заставляет чувствовать других? Может быть все, чего я добивался, так это, блять, равнодушия? Что если, это я убил Сашу? А теперь… убью и его. Федя указательным пальцем показывает на собственного отца — человека, который сейчас отвечает на вопросы Ильи, сидя напротив него. Он тот, кто снял с себя маску на крыше. Его папа совсем другой, и это касается не только внешности, линз, волос, строения тела. Федя задумывался над тем, что когда мы с кем-то общаемся, мы растем вместе с этими людьми, и изменения не заметны. Но если ты вырастешь и посмотришь на тех, кто внешне остался в том же возрасте, несмотря на это, они станут другими, потому что проблема не в них, а в твоем новом восприятии. — Ты этого не сделал. Ты не можешь их убить. Федя, разгоряченный и взвинченный, пытается распутать мысли, будто провода. Вглядывается в прищур Дена, спокойные правильные черты лица, плотно сжатые губы, которые когда-то, кажется, в прошлой жизни, целовали Федю, неосознанно и, наверное, нечаянно. Что сделал Федя, чтобы Ден стал таким? Почему он тут вообще? Причем тут он? — Почему не сделал? — Я не могу рассказывать, потому что не знаю, как это, но ты… любил Сашу, и любил когда-то своего отца. Память все равно не даст сделать тебе то, что ты говорил. Но… — Ден усмехается. — Конечно, я не могу утверждать, что ты не Друг. — Хорошо… — Федя вздыхает, ощущая, пульс запредельно высок. — Тогда почему я до сих пор стою и распинаюсь перед тобой? — Федя потерянно опускает взгляд. — Я хочу убить тебя. Я тебя ненавижу. Ты можешь причинить мне боль. — Ну давай, — Ден достает из кармана нож, вынимает из тканевого футляра и с безмятежным выражением лица кладет его в левую ладонь Феди, чуть неосторожно поцарапав лезвием кожу. — Режь, где хочешь, можешь глаза закрыть. Спишут на нервы. Нож-то мой. Только напомни еще про то, как я тебя в одиннадцатом связывал. И еще, прошу убедись, что я умер, а не… — Достаточно советов. Два шага, и Феде никакого труда не составляет прикоснуться к его губам. — Будем считать, что я мщу за плавание, — Ден скривляется, а потом они неожиданно улыбаются за долгое время. Становится легче дышать. — И вообще ты не дал договорить мне. Я хотел извиниться за… все это. — Ден, я… прощаю тебя… но это же не до бесконечности будет. Ден молчит. До тех пор, пока ему позволено быть с Федей, он будет мстить и извиняться. Но если они расскажут про его расстройство кому-то кто разбирается, и вылечат его, то это будет не просто терпимо.

***

Мама лежит на диване с закрытыми глазами. Ее веки слегка подрагивают, а бледные кисти рук едва заметно трясутся. У Феди гулко ухает сердце, громко колотит. Ядовитый голосок в голове верещит, пытается забраться в голову, свести с ума, но сильная рука его воли схватывает этот голос словно змею, и Федя не поддается. Осознание бьёт как мяч, который Федя не мог ловить, играя в волейбол в средней школе. Он руководил Антоном, а Антон же убил Полину и Макса, и по случаю, самого же себя. Это настолько тяжкое преступление, что Федя раньше желал этому человеку смерти, не зная, что этот человек — его папа. Федя уехал домой, внимательно дослушав и прочитав все показания, в отличие от мамы, Дена и Ника. Илья общался с Артуром в течение двух часов и записал видео с вопросами и ответами, которые могли бы объяснить причины пострадавшим, но финального логичного чистосердечного признания так и не прозвучало. Сейчас Федя просто укладывает это в своей голове. Общаться с папой ему было разрешено, и тот даже звал его через тюрьму из стекла во время допроса. Но Федя не хотел. Феде было страшно смотреть в его глаза. Во время того, как он кратко объяснял то, как он оказался на крыше в маске, в глазах папы было что-то странное. Это завораживало, каким бы мерзким не считал Федя этот взгляд. Он не возненавидел своего отца. — Мам, пожалуйста. Федя стоит в комнате мамы, отлично зная, что он держится лучше всех. Может быть, это лишь замедленная реакция на весь этот пиздец, но он просто глубоко дышит и через три секунды выдыхает — вот весь рецепт его спокойствия и выдержки. — Ты будешь на суде через неделю? Твой оте… Друг, — шепот тихий, медленный, и если бы он не видел мамы, он бы не понял, кто говорит. — Федюш, я все понимаю. Я могу поговорить со следователями, и ты не пойдешь. Федя ещё не услышал эмоциональной тирады на тему того, что он натворил и почему не посвятил маму в переписку с Другом и их так называемые приключения. — Мам, это просто ещё одно испытание. Оно не такое тяжёлое. — Правда? — мама широко раскрывает глаза, встаёт и обнимает его, поглаживая по макушке. — Ты говорила мне, что эти испытания закаляют человека, — голос у Феди низкий, и он чувствует тоску, вжимаясь в мамино плечо носом Его же они сломали.       

***

Голосовые сообщения от Дена — это что-то сказочно-невероятное, но уши не обманывают. Это не иллюзия, но Федя кажется в омуте. Это четвертый день после раскрытия личности Друга, осталось три дня до суда, Федя учиться последние недели, а Ден просто прогуливает. Ник, Катя и Лера оказались заложниками собственных родителей, и теперь им не разрешают гулять с Федей, не из-за Макарова, а просто потому что «предки не хотят, чтобы мы поехали к подозреваемому». По мнению Феди, это причина похожа на мысль шизофреника, но он оставил это при себе. Федя слегка сжимает губы и улыбается, сидя на заднем ряду лекции. В наушниках — Денис, который учится играть на гитаре, чтобы справиться с негативом. Федя спрашивал его, как он справляется с приступами, с тем временем, когда в Дене возникает «он». Федя не знал, кто этот человек, управляющий его сознанием, но он точно знал, что ему… дорог только Ден, и никто другой. Федя принял это чувство, хоть отголоски говорили ему о том, что все закончится плохо. Но Федя — наивный сентиментальный идиот, как бы тот не хотел быть «сверхчеловеком», который был оторван от всего. Сказочная версия Феди никому бы не понравилась из его окружения, но он был бы действительно счастлив. Ден играет очень плохо, резко и гитара, купленная три дня назад, кажется не настроена, но это лучше, чем вдыхать дорожку наркотиков или браться за ножи, сходя с ума. Федя знает, что ему нужны настоящие лекарства. А ещё приходится общаться с ним почти круглосуточно, что немного раздражает. Только лишь вечерами, ложась в кровать, он вспоминает о том, как ужасно поступил со Стасом, и выключает телефон, то и дело вибрирующий от бесконечных голосовых. Но Ден не был таким эгоистичным. Как оказалось, что этот придурок может общаться на другие темы кроме черного юмора в ответах на вопросы Феди. Денис мгновенно, каким-то магическим образом понял, что Федя вообще ни с кем не хотел обсуждать своего папу и их переписки, и то, что Ден не упал из-за его крыши именно из-за него. Мать то и дело говорила об этом с грустью или выражением ярости на лице. Молчаливая тревога заполняла эти дни до суда и суета матери в поиске фотографий с того выпускного восемь месяцев назад. Они даже в детстве не разговаривали о своих отцах. Это было что-то вроде опасной зоны: все знают, что она есть, бояться, но не было доказательств, что если ты туда попадешь, сразу умрешь. Ден мог издеваться над вкусом в одежде, внешности, отношениями с девочками (их не было), в шестнадцать над ориентацией и друзьями. Но после того, как он раскрыл все Артуру, Ден разрушил все. Они разговаривали о книгах, новой видеоигре, и следующем международном онлайн-турнире. О том, почему было так хуево в психиатрической больнице, и почему Ден не хочет обращаться в государственную клинику, а с мамой глючит — какой-то блок на самый легчайший способ спастись. Он не может признаться во всем, что существует в его голове. Это хуже паразитов. Федя прокручивает голосовое вновь и вновь.       

***

Самое забавное и жуткое в том, что Друг неожиданно исчез из контактов всех пострадавших, и это были не только Федя, Ник, Лера, Катя и Ден. Федя не знал, правда ли тот, с кем он переписывался после смерти Антона, был папа, но в любом случае это слишком неловко, Федя же не умеет держать свои секреты за зубами. Следователи читали переписки Ника, Дена и Леры. Федя оделся, всем видом показывая, что для него это ничего не значит, в толстовку цвета ореха, новых кроссовках и джинсах. Он подстриг уже хорошо подросшие волосы и вспоминал ту ситуацию, когда Лера говорила ему в школе, что разлюбила, потому что тот сменил прическу и образ. Сейчас он дёргает ручку двери в зал суда. Ден сидит около адвоката по их делу и матери с Ильёй, которые представляют их сторону. Он поворачивает голову сразу же в его сторону, как только Федя входит. В зале полнейшая тишина, потому что выводят обвиняемого. Федя знает, в каком он месте стоит сейчас, но он не хочет смотреть, и впервые его никто не принуждает. А взгляд Дена полон скепсиса, Федя хмурит брови, показывая непонимание. Денис делает жест на его голову и руками, и Федя вспоминает язык его детства, придуманный ими, когда им было лет одиннадцать. Саша часто пользовался им, когда они уже не играли втроём. Что? Все люди, присяжные, свидетели, судья окутаны атмосферой напряжения, а Ден просто шутит насчёт его стрижки? Федя не может не улыбнуться. А потом его парализует.       

***

«Это началось шесть лет назад. На наркотики я не подсаживался, но тот дилер рассказал мне про Даркнет. Я начал отдавать это… этим подросткам, после того как получал их за границей. Подростки либо… платили, либо продавали вещества среди своих, большую часть денег отдавая мне. Тогда я и назвался «другом». Ну знаете, если родители залезут в телефон ребенка, то ничего не подумают. Но некоторые были уже настолько напичканы наркотиками и алкоголем, что рисковали раскрыть всю схему. Поэтому, мне сказали… что смерть, которую они так желали… будет только на руку. — Кто сказал? — Люди… — пауза. — Которые отдавали мне это. Конечно, сам я никогда не писал им. Это были такие же подростки, только взрослее. Система выживания. Они были сильнее. Они писали ребятам, что смысла уже нет. — Сколько вы на этом заработали? — Много. Моя жена приносила гораздо меньше. Так я и купил загородный дом, машину… путевки за границу… — Что потом? — Что потом… Это дошло до наших окраин. Это было уже не остановить, крупная сеть из «друзей» и их жертв шла по части страны, и дошла до нас. Антон заигрался. Но я контролировал это. Мой сын никогда бы не умер, пока я жив, я уже не допускал такое же. Федя? Он поворачивается к камере. — Я не мог остановить это. Ты никогда бы не умер. Помни об этом.» Горло рвет крик, Федя уже не стыдясь, стремительно выходит из комнаты, чувствуя, как его кожа горит. Он весь полыхает. Его никто не пытается остановить, все в полнейшем шоке. У Феди нервный срыв, впервые он не сдерживает и выпускает все из себя. Тело сейчас так мало для огромного, бушующего сознания, ему хочется рвать, бить, сжигать, топтать, разрушать, убивать. Федя не слышит ничего, ни криков взрослых, ни той записи последнего допроса после решения суда, играющего во второй раз на экране, ничего, ничего кроме шума из собственного организма. Это шум огня, горящего без топлива. Это то, что так Федя долго держал, терпел и то, что ждало мести за долгое молчание.       

***

Денис одёргивает его, когда тот рвет семейные фотоальбомы, сидя на ковре собственной квартиры. Он вытирает слезы с щек. Взрослые кажется разошлись уже давно, а Федя продолжает заниматься разрушением уже больше часа. Он не знает, где мама, но та наверное плачет. — Смотри. За спиной Феди, Ден приближается к нему и указывает на фотографию в верхнем углу. Федя дрожащими пальцами касается ее. Их трое — Саша, Денис и он сам. Это каникулы, отец Дена взял их на лодку, половить рыбу за несколько сотен километров от Киева. Он сфотографировал их в тот самый момент, когда они не готовились к фотографии, двенадцатилетний Ден хмур, как туча и вообще жалеет о том, что согласился, Саша улыбается, на его лицо падают лучи солнца. На этой фотографии они с Сашей совсем не похожи. Волосы Саши русые, а Федя какой-то темный, из-за тени. Саша держит Федю за руку, а другой удочку. — Почему она здесь? — голос Феди чужд ему, также как и всё, что вокруг него. — Тут фотографии отца с матерью. Она… — Федя громко выдыхает. — Не вписывается. — Я не особо знаю твою семью, Федя. — А я знаю… мама даже тут добавила нас, потому что считала нас семьёй, — Федя поднимает усталый взгляд. — Даже тебя. Ден протягивает руку, и Федя слегка опираясь на нее встаёт. Его немного удивляет, какая у Дена рука тонкая. Феде хочется, чтобы он выглядел более здоровее, только вот сам он ходячее, унылое невысыпающееся зомби. — Я хочу покурить, пойдешь со мной? — Ден указывает на коридор. — Ты не уходил только из-за этого? — Ты грозил сжечь квартиру, конечно, кто-то должен был смотреть на то, как ты рвешь семейные реликвии, рыдая, — насмешливый взгляд Дена слишком похабный. Какую-то струну уже задевает, при этом абсолютно ничего не делая. Федя на время забывает о том, как в последний раз видел своего папу. — Пошли, — Федя смело выходит из комнаты и накидывает куртку.       

***

По венам уже течет не кофеин, а кровь, которая почему-то стала холодной. Поэтому Федя мёрзнет не только снаружи, но и внутри. Они идут в парк, неподалеку дома Феди. — Почему не на крышу? — Федя действительно удивляется, это первое о чем он подумал. — В мире есть миллион мест гораздо безопаснее. Ден слегка опережает его, и Федя быстро идёт следом. Они идут мимо озера, деревьев, Федя видит, как сумерки превращаются в тьму. Молча, Ден резко останавливается и вытаскивает пачку сигарет. Обессиленный Федя, чувствующий только бесконечное утомление, снимает куртку и садится на холодную землю. Тишина вокруг пугает, Феде хочется говорить. — Что будет дальше? — С чем? — блеск в глазах Дена не спутать: он под кайфом. Федя словно тоже. — С тем, что случилось? — Федя разводит руками и смотрит на вечернее небо, луну и редкие облака, уже затемнённые. — Твоего отца посадят на двадцать лет, ты не слышал в суде? — Ден невозмутим, и без сентатилизма говорит то, что думает. — Может, он поймет, что даже если не хотел убивать тебя, то по сути убил. Макс… — Ден замирает. — Я слышал все, что было в суде, — каждое слово выходит с трудом. — Я никогда не забуду, Ден, но сейчас… Я говорю не об этом. Федя думает, что Ден необыкновенно красивый. Его глаза, лоб, скулы, шея и тело, рубашка, куртка вроде бы обычные, но сейчас он под своей простотой становится самым красивым человеком на Земле просто потому что Федя считает его таким. Если одна сторона мозга объясняет это тем, что это просто серотонин и какие-то химические реакции внутри организма, нервная система и сердце с бешенным ритмом, то вторая вообще ничего не хочет слушать, а хочет просто быть рядом. — О чем ты говоришь? — покурив, Ден садится вместе с ним и также бросает быстрый взгляд на полную луну. — Что будет с нами? Я не хочу, чтобы ты бросал меня. Ден с недоумением поворачивает к нему голову, и Федя первым быстро целует его в губы, не раздумывая. Дальше уже ситуация идёт сама по себе, Федя уже не считает сколько раз он оставляет на теплых, горячих губах поцелуи, ведь слишком много. Федя снимает с него куртку, а тот пока просто поддается, и Макаров не в курсе, что чувствует тот. Руки Дена опираются о землю, Федя немного опускает его вниз, напирая. В голове лопаются тысячи надувных шариков. Федя совсем не соображает, когда пальцы расстегивают пуговицы на его одежде, обнажая его широкие плечи и грудь, живот… он неосознанно желал этого четыре года. — Я. Не. Спасение. Около горла Феди вдруг оказывается нож. Федя еле слышно вскрикивает, но Денис не замечая, поваливает его и как-то оказывается на его ногах. В ужасе Федя лежит на спине, чувствуя, что кончик этого маленького перочинного ножа э, которым обычно срезывают грибы, Дена уже внутри. Он нависает над ним. Ден слишком умело дозирует боль, как будто резал парней, которые целовали его, уже в сотый раз. Он тяжело дышит, не касается его, хоть и в миллиметре от лица, и медленно продвигается все выше. После коленок он зажимает его бедра своими ногами, а потом ещё… ещё выше. Федя со свободными руками от Дена должен сейчас вырываться, но он не делает этого, чувствуя, что сейчас произойдет, когда Ден поднимется. Он испытывает два чувства одновременно: в шее боль должна отдавать на все тело и мозг, но этого не происходит, потому что на тазе Феди сейчас сидит Ден. — Я не могу спасти тебя, ты не сможешь забыть своего отца… это не один день, я не могу решить твои проблемы в голове, — быстро шепчет Ден, рассматривая его лицо, то дёргая нож, то держа его рядом с кожей. — Я — это я. Ты делаешь это для того, чтобы забыться, неужели ты хочешь, чтобы я трахнул тебя прямо тут? Очнись, Федя. Федя закрывает глаза, и нож стремительно врезается в землю в полуметре от его головы. — Хорошо, что ты подстригся, — Ден едко улыбается, зная, что у Феди встает на то что он, черт возьми, резал его. — Кто… бы… говорил. Ты тоже выносишь все на меня. — Я, — Ден приподнимается. Он вполне серьёзен. — Я не считаю тебя подушкой для битья или слез. Я уже извинился перед тобой, но если ты не видишь, что мое отношение к тебе изменилось и оно уже не зависит от эмоций, то почему ты со мной сейчас? Я не уверен, что ты после бы не пожалел, если я бы позволил делать со мной, что хочешь ты. — Ты… сумасшедший, — Феде хочется, чтобы Ден ушел. Он остаётся в том же положении. — У меня кровь идет. Ненавижу тебя. Ден опускает голову и шепчет прямо в ухо: — Почему тогда ты так возбуждаешься? Федя слышит, как сердце бьёт, едва не разрывая аорту, он все также лежит с закрытыми глазами. Ему стыдно. Он чувствует, что переборщил. И знает, что Ден действительно прав. — Не мальчик, сам домой доберешься. Я предупрежу твою маме, что ты пошел погулять. «Ну и вали» — цедит про себя Федя, ощущая тупую злобу на этого мерзавца не из-за того, что он уходит, а просто потому что придется дрочить, представляя руки Дена на своем теле. Вот тебе и гомофоб, твою мать.