coercion

      Когда это происходит впервые, Вергилий замирает на кровати, уже напрягшись всем телом, чтобы встать, но ещё даже не оторвавши от простыней задницу. Он думает даже, что ему просто показалось, но затем шевеление повторяется.              Ощущение чего-то чужого внутри выбивает из колеи, заставляет собрать остатки выдержки воедино и откинуться обратно на кровать. Это пугает. Вергилий не знал, что оно будет двигаться внутри. Видел: однажды после какого-то ритуала, за которым ему довелось наблюдать, одной женщине чудовище разорвало живот. Несчастная пыталась родить ребёнка-демона, но то было дьявольское отродье, вышедшее из-под контроля, сожрало её изнутри… Вергилий чувствует, как к горлу подступает липкий страх. Паника.              Он пытался читать что-то о биологии, об анатомии людей, о беременности, но первые же несколько страниц вогнали в уныние и вызвали желание проблеваться. Нужно, Вергилий знает, но так не хочется забивать голову ещё большими мыслями об этом. Поэтому он отложил сомнительную литературу и нашёл у Данте на заднем дворе что-то более интересное.              Вергилий осторожно укладывает руку на живот и медленно поглаживает, щупая натянутую кожу. Пятый месяц, кажется. Он не помнит. Он не считает. Что-то маленькое утыкается изнутри прямо в ладонь и почти сразу исчезает. Вергилий закусывает губу. Слёзы на глаза наворачиваются сами, мозг просто не в состоянии контролировать раздолбанный гормонами и стрессом организм как нужно. Человек, может, и не знает почти ни черта про беременность, но зато он читал немереное количество книг о паразитах. В конце концов, они убивают своего кормильца. Не все, но большая часть, те, что побольше. Те, что ощущаются так явно, уж точно.              Ступни сковывает холод. Вергилий резко выдыхает. Он всё никак не может окончательно привыкнуть к тому, что чувствует смену температуры так хорошо — когда тело было полудемоническим, оно как-то само поддерживало один и тот же средний градус, не терпя внешних вмешательств. Сейчас же огонь обжигает, а сквозняки доставляют неудобства. Дискомфорт.              Ребёнок больше не толкается, но Вергилий всё равно не спешит вставать. Грудная клетка кажется слишком тесной для такого количества чувств, что буквально распирают изнутри. Они наслаиваются друг на друга, превращаясь в смесь негативных эмоций, и от щемящего отвращения со страхом спирает дыхание. Слёзы душат. Вергилий не рыдает, упрямо молчит, но щёки начинают блестеть от влаги.              Он долго сидит, кусая губы и слепо глядя в одну точку. Где-то внизу шумит чем-то Данте. Возможно, на кухне. Данте умеет готовить. И вполне неплохо. Если бы брат однажды не накормил его своей стряпнёй силой, устав уговаривать словами, едва ли он когда-нибудь об этом узнал. От воспоминаний о еде начинает мутить, но Вергилий всё равно не может заставить себя встать. Он боится. Боится, что как только встанет, паразит в животе ударится вновь. Впрочем, это происходит всё равно.              Вергилий накрывает ладонями живот, стараясь унять нечто чужое внутри, и жмурится. Сидит молча минут десять, может, и все двадцать. Он ненавидит себя — как можно было такое допустить, как он до такого докатился. Потом он всё-таки поднимается с кровати, натягивает на босые ступни носки и меняет ночную футболку на нормальную, по размеру — у брата завалялись вещи двадцатилетней давности. Хочется оттянуть момент встречи с Данте как можно сильнее, но избежать всё равно не выйдет.              Вергилий не заправляет кровать. Зачем, если всё равно потом ложиться спать. Он бы жалел об утраченной возможности бодрствовать сутками, а порой и неделями, но в данной ситуации, наверное, он даже рад, что вынужден пропускать добрую часть жизни в черноте. Хоть сон и был часто тревожный и прерывистый, а просыпаться по ночам с тяжёлыми дантовыми руками вокруг тела и под тяжёлое сопение в затылок было сначала чертовски неприятно и даже страшно, Вергилий мог забыться и уйти от реальности. Он так устал за всю жизнь, что никакой власти ему уже не нужно. Хотелось бы просто отдохнуть, но Данте… Чёртов Данте.              В душе часто борются два чувства — ненависть и любовь к единственному, кому он нужен. К тому, кто раньше тенью напоминал мать. Вергилий знает, что болен, и ни один нормальный человек, судя по багажу знаний о человеческой психологии, который он приобрёл из множества книг, не стал бы проводить те параллели, которые проводит он, но ничего не может с этим поделать.

***

             Данте действительно оказывается на кухне и действительно что-то готовит. Вергилию не особо есть дело до того, что именно. Он не здоровается, молча подпирает собой дверной косяк, складывает на груди руки.              — Доброе утро, — бросает Данте, накрывая какую-то кастрюлю крышкой. Пахнет кашей. Какой конкретно, Вергилий точно угадать не может, да и зачем? Всё равно узнает, когда его заставят поесть.              — Данте, — он зовёт, вынуждая повернуться к нему. Данте вопросительно вскидывает брови и едва заметно усмехается. — Оно… Оно это…              Вергилий не может подобрать нужное слово, и поэтому мямлит и хмурится, чувствуя себя максимально нелепо. Чего он вообще припёрся сюда? Нужно было бы сначала умыться и на трезвую после ледяной воды голову идти. Что сказать? «Оно меня убивает»? «Мне страшно»? Или снова скатиться в унизительные рыдания из-за того, что он никак не может посодействовать скорейшему исчезновению этого из своего нутра. Впрочем, не зависимо от его желаний, на глаза наворачиваются слёзы. Данте спешит подойти ближе.              — Что? — Вергилий внезапно пугается и хочет отпрянуть, но брат ловко и осторожно перехватывает его за запястье и заглядывает в мокрые глаза. — Что случилось?       — Оно будто рыбы внутри, — Вергилий знает, что сравнение донельзя глупое, но лучшей ассоциации в голове не возникает. Он опускает взгляд.              — А?              Данте знает, что близнец ни за что бы не пошёл к нему сам, если бы не было действительно важной причины. И он хотел её узнать. Вергилий сглатывает и нерешительно отводит взгляд. Волосы сильно отросли, нужно подстричь. Их всё ещё можно зачёсывать назад, но причёска растрёпывается гораздо быстрее. Данте о том, что могло бы так сильно насторожить брата, что он пришёл к нему, и догадка возникает как-то сама. Он кладёт ладонь на живот, ближе к низу, забираясь пальцами под свободную футболку, и медленно оглаживает. Плод, словно чуя присутствие второго родителя, доверительно толкается вновь. Конечно, сейчас это ощущается очень слабо, даже кожа особо не натягивается, но Данте чувствует. Вергилий видит, как его глаза широко распахиваются в изумлении, а затем он переводит счастливый, жадно горящий взгляд на него.              — Верг… — он улыбается мягко, кладя ладони на плечи, и, без возможности подобрать подходящие слова, просто целует зашуганного любовника. Он делает это мягко, не пытаясь укусить или навредить. Вергилий неволей напрягается и пытается отстраниться, но тело отвечает скорее по привычке — Данте отличный дрессировщик, его зверушки даже не понимают, что приучились. В груди мечется тревога.              — Оно сожрёт меня изнутри? — спрашивает Вергилий, как только Данте отстраняется и позволяет вдохнуть немного воздуха.              — Боже, Вергилий… Ты такой глупый в очевидных вопросах. Нет. Конечно, нет. С чего ты вообще решил? Я уже даже испугался, случилось что, — Данте облегчённо смеётся и притягивает худое тело к себе, обнимая за плечи и поясницу. Вергилий рыдает бесшумно и почти не дрожит.