Драко Малфой
Я наконец нашёл в себе силы встать и уйти, хотя очень не хотелось. Мне было приятно наблюдать за такой Грейнджер. Она была почти как раньше. Только немного печальнее, в глазах львёнка больше не было того злого азарта, который появлялся всякий раз, как мы начинали пикироваться. Детские выходки, как я сейчас понимаю. Да, теперь в матовой глубине расплавленного шоколада пряталась горечь. И виноват в этом я. Что ж, я не знаю, как к этому относиться. Правда, горький шоколад не так уж и плох… И тем не менее я теперь не могу определить, как именно отношусь к Грейнджер. Бесит ли она меня? Уже нет, к сожалению. Жалею ли я её? К счастью, ещё нет. Грейнджер, в целом, не достойна жалости. Это чувство лишь унижает, а моего несгибаемого львёнка невозможно унизить. Мне всё же хватило ума осознать это и прекратить тщетные попытки уничтожить в ней внутренний стержень. Меня тянуло к ней, как к островку тепла и спокойствия. Раньше таким пристанищем для меня была моя мать… Когда Грейнджер успела занять её место? И что самое поразительное — почему я не испытываю от этого ни малейшего раздражения? Неужели меня всё устраивает? По-моему я вконец запутался. Ни шанса разобраться в этом коктейле эмоций и чувств — что туда только не намешано. Впрочем, нет и желания разбираться. К чёрту всё. Не нужна мне эта гря… Грейнджер. И не какой она не львёнок. Тёмный Лорд заявил, что я могу больше ею не заниматься — вот и не стану. Пускай делает, что ей вздумается, пока может. Кто знает, какую участь ей уготовит Милорд? А меня это более не касается. Точно.***
Прошла большая часть октября, приближался Хэллоуин. А это означало очередной приём. Мэнор стоял полупустой — Волан-де-Морт разослал Пожирателей смерти по заданиям. Всё свидетельствовало о том, что война скоро подойдёт к концу. Поттер с компанией прятался где-то по лесам и не высовывал оттуда своего шрамированного носа. И, по всей видимости, никогда больше не появится. По крайней мере, всем нам очень хотелось в это верить. Мама руководила домовыми эльфами, готовившими Малфой-мэнор к предстоящему празднику. В воздухе витало негласное убеждение, что на приёме будет отмечаться неофициальная победа Тёмного Лорда. Меня, к сожалению, не отправили никуда, у Милорда не нашлось для меня никакой миссии. И теперь я слонялся по поместью, не зная, куда себя деть. Решил пойти в своё любимое место — в библиотеку. Тишина и запах книг всегда меня успокаивали. Я не видел Грейнджер почти две недели. Запретил Тилли ежедневно докладывать о том, как там поживает мой львёнок. Нарочно не приближался к её чёртовой комнате на расстояние меньше десяти метров. И с каждым днём меня тянуло туда всё сильнее и сильнее, словно Грейнджер применила грёбанные манящие чары. Я злился на себя за то, что запретил себе думать о ней, за то, что всё равно думаю только о ней, и злился на то, что злюсь из-за этого. Долбанная Грейнджер. И вообще, с чего я вдруг решил, что она — моя? Львёнок, мать твою. Драко, ты совсем сбрендил? Охуел от вседозволенности? Она в конце концов пленница Тёмного Лорда и гр… Да, она — грязнокровка. Салазар, докатился. Даже забыл, кто она на самом деле. Язык, видите ли, больше не поворачивается поносить её ругательствами. А с какого гоблина, спрашивается? Вот Грейнджер молодец — она меня ненавидит и правильно делает. И я её тоже ненавижу. Должен ненавидеть. Ведь так? Мерлиновы яйца. Драко Люциус Малфой, угомонись наконец. Прекрати думать об этой гриффиндорской сучке и займись делом. К примеру, когда ты в последний раз брал в руки сборник поэзии Персиваля Пратта? На курсе четвёртом? Пора освежить в памяти его творчество, не находишь? Так что отправляйся-ка ты в свою любимую библиотеку и сиди там до тех пор, пока чудесные стихи Пратта не выбьют из твоей башки всю дурь.***
Здесь было тихо, как всегда. В камине потрескивал огонь. Интересно, кто приказал разжечь? Направился вдоль хорошо знакомых стеллажей к нужной полке, где стоял необходимый мне томик. Спустя годы, прожитые в родном поместье, я знал в нём каждый закоулок вдоль и поперёк. К моему изумлению книги на месте не оказалось. Должно быть, кто-нибудь взял почитать, а затем положил не туда. Было лень тратить время на бессмысленные поиски, так что я вынул из кармана брюк волшебную палочку и вполголоса пробормотал: — Акцио «Персиваль Пратт. Полное собрание сочинений». Пару секунд ничего не происходило, как вдруг со стороны камина послышалось недовольное: — Эй! Что за чёрт? Там же никого не было… Быстрым шагом направился ко входу, выпутываясь из лабиринта книжных шкафов. Перед очагом спинками к обширному пространству комнаты стояла пара кресел. Я остановился. До моего напряжённого слуха донёсся прерывистый вздох и шелест перевёрнутой страницы. Какого гриндилоу за ногу? Обошёл композицию из двух кресел и журнального столика справа и не поверил собственным глазам. В одном из них, подобрав ноги к груди и обнимая свои колени, сидела и держала тот самый томик в твёрдом тёмно-синем кожаном переплёте… — Грейнджер, твою налево! Какого хера ты здесь забыла? Она буквально подпрыгнула на месте и вскочила на ноги, выронив книжку и хватаясь за сердце. — Малфой! — возмущённо воскликнула она. — Зачем так пугать? — Что ты тут делаешь? — грозно повторил я свой вопрос, снова доставая палочку и направляя её на пленницу. — Считаешь, раз тебе оказали милость и разрешили и дальше жить в гостевых покоях, а не в куда менее комфортабельной камере, то тебе дозволено бродить где угодно по мэнору? Грейнджер и не думала пугаться, даже не взглянула на оружие, наставленное прямо ей в грудь. Скрестила руки и холодно ответила: — Миссис Малфой сказала, что я могу читать любые книги, если они не входят в список запрещённой для меня литературы. Я всё же убрал палочку обратно, чтобы не чувствовать себя совсем уж глупо возле безоружной Грейнджер. Этому львёнку нечего мне противопоставить. По крайней мере в данный момент. — Да что ты? — безразлично осведомился я. — И когда же она успела? — Она заходила ко мне. Грейнджер ещё какое-то время буравила меня яростным взглядом, а затем вдруг заметно расслабилась. Пожала одним плечом, наклонилась и подняла фолиант с пола. Подумала, что я ей больше ничего не сделаю? Хотя, насколько она далека от истины? Пленница уселась обратно в кресло, смахнула с обложки невидимые пылинки и раскрыла книгу, вернувшись к чтению. А я что же? А я, как последний болван, остался стоять истуканом, спрятав руки в карманы. Я не знал, как мне следует реагировать. Разозлиться? Но ведь я не сердит. Развернуться и просто уйти? Но ведь я же зачем-то сюда пришёл. Я молча наблюдал за тем, как она читает. Какой же у меня всё-таки красивый львёнок. На самом деле я не хотел уходить. Даже если бы было надо, не смог бы заставить себя отправиться в сторону выхода. Где-то глубоко-глубоко внутри я был рад, что встретил её здесь. Желание увидеть Грейнджер становилось всё нестерпимее, всё невыносимее, но моя хренова гордость, которая, в сущности, ничем не уступала пресловутой гриффиндорской, не позволяла прийти к ней вот так, запросто. Я уже начинал придумывать всевозможные предлоги, но сразу же одёргивал себя. Что я, мальчишка, что ли, чтобы бегать за какой-то сучкой? И всё же сейчас я был в тайне рад, что нашёл своего львёнка тут, в библиотеке. Как бы я ни пытался убедить самого себя в том, что мне нет никакого дела до Грейнджер, что мне на неё насрать триста раз с Астрономической башни, я всё ещё продолжал мысленно называть её своим львёнком. Относился к ней как к собственному питомцу, зверьку, которого пока не приручил, но за которого уже ощущал ответственность. В первую очередь — перед самим собой. Кретин. Никакого самоконтроля с этой дурацкой Грейнджер. Удивительно, как ещё Тёмный Лорд не прознал о том, что все мои мысли крутятся вокруг пленницы, ведь они лежат на поверхности. Пока я рефлексировал и размышлял, как же всё-таки поступить, Грейнджер с упоением читала. Очередное стихотворение подошло к концу, и она подняла глаза. Заметила меня — трудно было не заметить, ибо я стоял в метре от неё и смотрел тяжёлым взглядом. Львёнок вскинулся и с вызовом уставился мне в глаза. — Что? Я усмехнулся, пожал плечами и небрежно бросил: — Ничего. Она ещё какое-то время изучала моё лицо, затем словно задумалась о чём-то ненадолго, в итоге фыркнула, как рассерженная кошка, и вернулась к книге, углубившись в чтение. Наконец я принял решение. С невозмутимым видом уселся в кресло напротив. Будто так и надо, будто так и было задумано. Вызвал домовика и приказал принести мне бокал огневиски и вскоре уже делал первый небольшой глоток. Грейнджер и бровью не повела, наверное, ничего не заметила, погружённая в строфы Пратта с головой. — Что читаешь? — внезапно даже для самого себя поинтересовался я. — Персиваля Пратта… — рассеянно отозвалась та, продолжая водить глазами по строчкам, и тем же тоном добавила, видимо, в желании пояснить: — Стихи… Усмехнулся. Я прекрасно знал, что из себя представляет творчество величайшего поэта Магической Великобритании и отлично видел, что это сборник поэзии Пратта. Но Грейнджер с годами не меняется. Считает себя самой умной, а всех остальных вокруг — круглыми идиотами. Раньше меня это дико бесило. А теперь? А теперь как же? Теперь меня это её качество… умиляло? Пожалуй, что и так. Я со смятением анализировал свои эмоции и к собственному ужасу не находил в них ничего хоть сколько-нибудь похожего на раздражение. Когда многолетняя вражда успела сойти на нет? Как мы умудрились изжить нашу взаимную ненависть? Кто бы мог подумать ещё полгода назад, что мы с Грейнджер оба будем преспокойно сидеть в библиотеке Малфой-мэнора и при этом не пытаться убить друг друга на месте? Воцарилось умиротворяющее спокойствие. Я наслаждался им, крутя полупустой стакан в пальцах, и вяло размышлял над тем, что в последнее время всё чаще стал впадать в меланхолические настроения. Салазар, что за херня? К чёрту меланхолию! Я бодр, беззаботен и весел. Из задумчивости меня вывел странный, неправильный звук. Он шёл вразрез с благостной атмосферой комнаты. Я прислушался, стараясь определить источник постороннего шума. Сфокусировал взгляд на Грейнджер и удивлённо вскинул брови, потому что это была она — сидела, вновь обняв свои колени, и, устремив взор в пламя камина, всхлипывала. Раскрытый томик лежал на журнальном столике корешком вверх. На ресницах львёнка дрожали капельки слёз, в которых яркими отсветами танцевали огненные языки. В груди что-то неприятно сжалось при виде этой картины. Я не стал спрашивать, что случилось. Не то чтобы из благородного желания не тревожить даму в печали, скорее, посчитал себя не в праве лезть к ней. Кто я такой? Возможно, виновник её слёз? В любом случае мне не стыдно. Новый всхлип резанул по нервам. Захотелось хорошенько тряхануть Грейнджер и заорать, чтобы она не смела реветь. Мой львёнок никогда не плачет, просто не имеет права. Но я тем не менее не сдвинулся с места, продолжая сидеть как ни в чём не бывало. Решил посмотреть, что такого прочитала Грейнджер, раз её так зацепило. Протянул руку к низенькой столешнице, отставил свой напиток и взял книгу. Плен Собственные слёзы по щекам — Одинокая красавица в плену… Юрко вьются цепи-змеи по рукам, Только сердце не даётся никому. Мир наивно смотрит в небеса, Но не хочет знать он прозы грязь. И трепещет молча девица, боясь, Что порвутся её жизни паруса. И, не выдержав тоски, её душа, Попрощавшись, ускользнёт за горизонт… И ослабнут цепи-змеи на руках, Проводив последним звоном лёгкий стон.(Графиня Ларина,
«Плен»
15.01.2022)
Под рёбрами болезненно защемило, царапая, кажется, желудок… В общем, что-то слева — я не силён в анатомии. Поднял глаза от стихотворных строчек и увидел, как Грейнджер дрожащей рукой подносит мой бокал, практически на две трети наполненный янтарно-золотистой жидкостью. — Стой! Но она не послушалась. Рывком опрокинула в себя стакан, залпом осушив содержимое — да, именно тот отменный, забористый огневиски. И задохнулась, судорожно вцепилась пальцами в горло, хватая ртом воздух. Я хмыкнул: — Ну, и как тебе? — Горячо, — с трудом просипела она. Сдержался и не стал говорить крутившееся на языке «А я предупреждал». Ухмыляясь уголком рта, наблюдал за тем, как Грейнджер приходит в себя: поморгала, сгоняя влагу с глаз, задышала носом ровнее и глубже. Помолчали. Окончательно очухавшись, она вздохнула, переводя дух и откинулась на спинку кресла. Вернула теперь уже пустой бокал на прежнее место, и я подметил, как, несмотря на то, что Грейнджер успокоилась, пальцы у неё продолжают слабо подрагивать. Поискала глазами синий томик и наконец нашла его у меня на коленях. Молча укоризненно воззрилась на меня. Я пожал плечами, заложил ногу на ногу и перелистнул страничку с нарочито небрежным видом. Львёнок упорно продолжал сверлить меня осуждающим взглядом. Я следил за ней краешком глаза и выжидал, когда она не выдержит и сорвётся — вскочит на ноги, сожмёт кулаки и станет кричать, какой я мерзкий и жалкий ублюдок и вообще хорёк и наглый гад, и прочее, и прочее… Однако по её виду понял, что не дождусь подобной реакции — Грейнджер спокойно сидела, сложив руки на груди, и, не произнося ни звука, смотрела, как я читаю. Нехотя пояснил, не отрывая взгляда от разворота книги: — Ты выпила мой огневиски — я забрал твоего Пратта. Между прочим, за ним сюда и приходил. Она раздосадовано цокнула языком, закатила глаза и резко встала. — Не забудь поклониться Тёмному Лорду, когда с ним столкнёшься. Львёнок замер с поднятой рукой, чуть-чуть не успев повернуть дверную ручку. Я отчётливо увидел, как нервно свелись её лопатки. Грейнджер натужно, рывками повернула голову вполоборота и негромко выдавила из себя: — Проводи меня. Я подумал, что мне послышалось — она ведь говорила так тихо. Но нет, Грейнджер сказала то, что сказала. Я не понял, она что, боится? Мой храбрый львёнок испугался? Не может быть. Или всё-таки может? — Ты головой ударилась, что ли? — невежливо полюбопытствовал я, не желая верить, что она всерьёз. Она шутит. Да, она просто неудачно пошути… — Малфой. Пожалуйста… — почти на грани слышимости. И столько в её голосе прозвучало мольбы и тоскливого отчаяния… Что я дрогнул. Ничего не говоря, поднялся, прихватив с собой томик Пратта, и направился к выходу, показательно не глядя на Грейнджер. Она тоже ничего не говорила. Так, храня похоронное молчание, мы добрались до её комнаты: она — впереди, я — держась позади в лёгком отдалении. Остановились. Грейнджер повернула ручку, переступила порог и уже хотела было закрыть дверь перед моим носом, но я не позволил ей сделать это. Нагло протиснулся мимо неё и вошёл внутрь, беззастенчиво вторгаясь в чужое пространство. — Малфой! — сдавленно возмутилась она. Не обращая на её писк никакого внимания, я продвинулся дальше вглубь комнаты, выудил из кармана палочку и наколдовал себе кресло, как в прошлый раз. — Троллья ты задница, Малфой! Что ты твор… — Сядь, Грейнджер, — перебил её излияния я. — Теперь я тебе прочитаю своё любимое стихотворение Персиваля Пратта. Одно из. Она тут же умолкла, бросила в мою сторону какой-то странный, нечитабельный взгляд, но на удивление обогнула меня, восседавшего в центре её своеобразных апартаментов, и покорно села на край кровати, сложив руки с переплетёнными пальцами на коленях. Я мимолётно улыбнулся в сторону, чтобы Грейнджер ничего не заметила, и нашёл нужную страницу. — Слушай. Прощайся и прыгай Когда есть обломки разбитых трамваев, И небо — из стали, разлук и печали, А солнце из пепла, как птица, как Феникс, Не возродилось, запутав всем время; Когда затопили дома и подвалы, Ударили в спину смертельным кинжалом, Обрушили небо на землю, на плечи, Забыли избавить от ран и увечий… Ты встанешь горою, темнеющей в небе, И выместишь горе, расплавившись в гневе. Тебе полегчает на вздох, на мгновение, И ты опалишь остальным оперение. Когда люди бьются фарфором о скалы, Они вспоминают фрагменты и главы, Ломаются крылья под грохот и взрывы, Но сердце по-прежнему рвётся с обрыва. Обычно ты плачешь, когда тебе больно, Сейчас всё иначе, сейчас — ты на воле. Забудь про обиды, запреты и раны, Прощайся и прыгай на строки романа. Когда исчезают надежды и планы, Срываются мысли в чужие карманы, Кипящею лавой бурлит раздражение, И лишь заклинания несут облегчение; Когда обрываются нити и связи, Мешаются звёзды в похлёбку из грязи, И месяц метлой прошивает реальность, Шум ветра фальшиво меняет тональность. Сбиваются ритм и тембр дыхания, А воздух парами туманит сознание, Становятся руки плетьми из металла, И скорость как будто в железе застряла. Когда люди бьются фарфором о скалы, Они вспоминают фрагменты и главы, Ломаются крылья под грохот и взрывы, Но сердце по-прежнему рвётся с обрыва. Обычно ты плачешь, когда тебе больно, Сейчас всё иначе, сейчас — ты на воле, Забудь про обиды, запреты и раны, Прощайся и прыгай на строки романа. Так было когда-то недавно, но прежде Все бросили гордость нарочно небрежно. Забыли про это — теперь поплатились, Но так и не поняли, в чём провинились… Когда люди бьются фарфором о скалы, Они вспоминают фрагменты и главы, Ломаются крылья под грохот и взрывы, Но сердце по-прежнему рвётся с обрыва. Обычно ты плачешь, когда тебе больно, Сейчас всё иначе, сейчас — ты на воле. Забудь про обиды, запреты и раны, Прощайся и прыгай на строки романа.(Графиня Ларина,
«Прощайся и прыгай»
24.03.2020)
Дочитал и посмотрел на Грейнджер. Ну вот, опять у неё в уголках глаз подозрительно поблёскивает. Я встал и подошёл ко львёнку, наклонился, делая так, чтобы наши глаза стали на одном уровне. Испытующе вгляделся в шоколадного цвета радужки. — Плачешь? — сурово вопросил я. Она откликнулась незамедлительно — негромко и спокойно произнесла: — Нет. Ещё какое-то время по-прежнему смотрел в её глаза, словно загипнотизированный, не в силах оторваться. Почему она не отстраняется? Даже не делает попытки меня оттолкнуть? Её губы приоткрылись, готовые ляпнуть что-нибудь непростительно неподобающее, и это послужило спусковым механизмом. Я мгновенно вернулся в реальность, выпрямился в полный рост, будто внутри меня находилась пружина, которую после долгого давления в конце концов отпустили, и не оборачиваясь стремительно покинул комнату львёнка. Вот так, Грейнджер. И больше не смей плакать. Никогда в жизни, ясно?