— Ты уже почти закончил колледж, а мне всё же спокойнее, когда ты здесь, милый, — мама покачала головой, помешивая соус на плите. — Хотя меня также тревожит, что ты не там.
Джерард, забравшийся на стул с ногами, как в детстве, выдавил из себя усмешку. Он понимал свою мать, на самом деле. Он чувствовал то же самое.
— Это всего на несколько дней, мам, я же говорил, — он постарался придать своему голосу как можно больше непринужденности. — Просто надо было сменить обстановку.
И это не было ложью. Находиться
там, где Линдси, Фрэнк, пары и бесконечный поток мыслей, он уже просто не мог.
— Интересно, почему это я не могу уехать в какой-нибудь Нью-Йорк, чтобы сменить обстановку, — недовольно пробурчал Майки, и Джерард незаметно для мамы показал брату язык. Тот закатил глаза.
Миссис Уэй принялась втолковывать что-то вроде «У тебя поступление в колледж, Майкл Уэй!», а Джерард усмехнулся. Слава богу, свою порцию лекций он уже выслушал четыре года назад.
Он заерзал на стуле, обнимая коленки. Происходящее казалось сюрреалистичным. Он дома, они с Майки сидят на кухне и ждут, пока мама приготовит ужин, на фоне идет очередное шоу. Всё как раньше, в полузабытом детстве. И сам он будто не выпускник колледжа с кучей проблем, а десятилетний мальчишка, вернувшийся из школы, кое-как сделавший уроки и ожидающий теперь того момента, когда наконец-то закончится ужин и можно будет сбежать вместе с братом наверх и соревноваться за золотой кубок, пока не придет мама и не разгонит их по своим комнатам, велев ложиться спать.
Странное это было чувство.
Он вообще-то должен прогуливаться сейчас с Линдси, или сидеть с ней дома и смотреть фильм, лениво перебирая её волосы, или ужинать в кафе — сегодня ведь
их четверг. Ещё одно доказательство стабильности и спокойного, размеренного течения его жизни.
Но нет.
Он так и не объяснил толком, зачем приехал. Ни маме, ни Майки, ни даже самому себе. Он не собирался оставаться здесь надолго, в понедельник он должен быть на парах, но… В его запутавшемся сознании сидела надежда на то, что смена обстановки поможет ему хоть немного привести себя в порядок.
Он много о чем думал, пока автобус вез его в Нью-Джерси.
Октябрь за городом был потрясающим. Небо сохраняло таинственно-серый цвет, и насыщенно-желтые листья на деревьях создавали очаровательный контраст с туманной атмосферой, затаившейся в воздухе. Было бы неплохо это нарисовать.
А ещё было бы неплохо взять себя в руки. Линдси сказала ему, что он… безвольный? тряпка? размазня? Конечно, она права. Ему двадцать два, а он ничего из себя не представляет. Если бы о нём писали книгу, то забросили бы на первой главе. Потому что про него просто нечего рассказывать.
Он как-то зацепился за эту мысль, и она не отпускала его до сих пор. Кто он? Джерард Уэй. Два слова, но что стоит за ними?
Почему-то сейчас, сидя на теплой кухне в родном доме, вместе с двумя людьми, которых он, по его собственным словам, любил по-настоящему, он чувствовал себя… Ребенком. Тем самым десятилетним мальчишкой, который хотел поскорее поиграть с братом, ну никак не желал идти завтра в школу и искренне не понимал, почему доктор, у которого они с мамой были на приеме вчера, смотрел на него так странно. Он дома, он в безопасности, и странный-странный мир там, за пределами теплой кухни, залитой желтым светом от включенных вечером ламп, казался совсем неважным.
Его душа застряла на целых двенадцать лет в состоянии этого сбитого с толку мальчишки, который не вписывался в компании и обижался, когда над ним смеялись. И теперь, вернувшись домой, он понял это окончательно. Он маленький ребенок, отказавшийся взрослеть и идти в этот странный мир за пределами родного дома.
Разговор за ужином был… неловким. Мама будто бы не знала, как подступиться к собственному сыну и какой вопрос лучше задать, а Майки как обычно молчал большинство времени, только лишь внимательно глядя на брата из-под стекол прямоугольных очков.
— Как дела у Линдси? — наконец спросила миссис Уэй, и что-то в груди Джерарда неприятно сжалось. Он натянул улыбку.
— Нормально.
Мама кивнула. Джерард знал, какой вопрос она хочет задать. И ещё он знал, что она так и не озвучит его.
Гораздо безопаснее поговорить о чём-нибудь другом. Так было всегда.
Может, поэтому ему оказалось так сложно говорить с Фрэнком в самом начале. Потому что в его семье не было принято обсуждать тяжелые темы. Это понятно — мама не хотела травмировать его, а может, просто боялась не найти нужных слов. И вылилось всё в итоге в вечное молчание и неумение открыться тому, кто очень этого хочет.
Но что-то тянущее, тяжелое сидело между его ребрами.
Его ждут.
И его будут ждать. Проблема не исчезнет.
***
— Эй, Майки.
Была уже почти полночь, когда Джерард постучался в закрытую дверь комнаты брата. У самого пола светилась желтая полоска, показывающая, что Майки ещё не спит.
— Да?
— Можно?
— Ни в коем случае.
Джерард закатил глаза и толкнул дверь, заходя в комнату. Боже, он не был здесь, кажется, целую вечность. Завалы одежды, плакаты на стенах, бас-гитара в углу — Майки играл на ней раньше, а потом, когда началась старшая школа, забросил. На столе армия пустых чашек — мама вечно ругалась из-за этого. Старый добрый братишка.
Он сидел на расправленной кровати, привычно держа в руках телефон. Приятно знать, что некоторые вещи не меняются. Хотя, откровенно говоря, Майки не мешало бы чуточку поменяться. Собственно, как и Джерарду.
— Покрываешься пылью? — Уэй-старший ухмыльнулся, оглядывая брата. Тот показал ему средний палец. — Ладно, зануда, пойдем.
Майки вскинул бровь.
— Прости?
— Да ладно, не прикидывайся. Давай как в старые добрые времена, помнишь?
Майки вздохнул.
— Джерард, уже почти полночь, мне завтра в школу.
— Зану-у-да.
Некоторое время они упрямо смотрели друг на друга, ведя молчаливую борьбу, а потом Майки вздохнул.
— Господи, Джи, да что ж тебе на месте-то не сидится… — он отложил телефон на стол и откинул одеяло. — Ненадолго, ладно? Там жутко холодно, и я хочу спать.
— Ага, — Джерард кивнул с самым правильным выражением лица, а потом почти шепотом добавил. — Те, кто хотят спать, спят, гений.
— Нарываешься.
— Да ладно, старший брат всегда прав.
— И кто из нас ещё зануда?
Спустя десять минут они аккуратно прикрыли за собой дверь дома, попадая в жутковато-холодные объятия октябрьской ночи. На небе собрались звезды.
Раньше Джерард редко смотрел на небо.
Они с Майки часто делали так, когда Джерард ещё жил здесь. Сбегали из своих комнат ночью и шатались вдвоем по пустым улицам. Чаще всего молчали, лишь изредка перебрасываясь не особо значимыми фразами. Иногда Майки рассказывал какую-нибудь ерунду про новый уровень, или скучные уроки, или про маму, которая грозилась отобрать у него телефон, или про новую песню, которую он выучил, или про альбом, который Джерарду обязательно надо послушать. Майки вообще-то был не против поболтать и как-то всегда угадывал, когда Джерарду нужна была тишина, а когда — ничего особо не значащий разговор, чтобы отвлечься и оставить на улице все свои мысли. И лишь в самые редкие ночи они разговаривали о чем-то действительно важном. Но таких историй было — по пальцам пересчитать.
Теперь они шли молча и неспешно. Джерард полной грудью вдыхал ночную свежесть и то и дело зачем-то пялился наверх, на украшенное звездами небо. Майки молчал первые несколько минут, но Джерард знал, что его прорвет рано или поздно.
Так и случилось.
— Так чего ты приехал-то? — Майки, как ни старался, всё равно выглядел любопытным, и Джерард был уверен, что он не отстанет. Наверное, этот очкастый гений откуда-то знал, что старшему брату нужно поговорить. Джерард пожал плечами.
— Да я там с ума схожу.
— Почему?
Ох, это был буквально любимый вопрос Джерарда. Во всех смыслах. Этого «почему» было очень, слишком,
чересчур много в его жизни.
Он вздохнул.
— Ну, я не знаю, что мне надо.
— Будто кто-то знает, — буркнул Майки. — Мне поступать в этом году, а я хочу проспать лет так миллион.
Джерард кашлянул.
— Это немного… Другое.
Майки вскинул бровь и прищурился.
— Какое?
Боже, обсуждать с младшим братом сердечные вопросы было бы очень странно.
— Я не знаю, кто я, — неуверенно начал он спустя минуту. — И что мне надо. Из-за этого я таскаюсь со своей кашей в голове и причиняю людям боль. И моя жизнь, она… Бессмысленна, понимаешь? Я как пустыня. Знаешь… Какой толк от пустыни? Ну, или я как… — Джерард закусил губу, вспоминая закат, поле и разговор. — Как лужа.
— Так пустыня или лужа? — хмуро поинтересовался Майки. — Разные вещи, знаешь ли.
Повисла тишина.
Пустыня или лужа? Старик или ребенок? Живой или мертвый?
— Да по сути это даже не важно, — Джерард как-то обреченно пожал плечами. — Черт его знает, я просто бесформенная каша. Но я не хочу ей быть.
Майки вздохнул.
— И кем ты хочешь быть?
Снова — воспоминания, закат, разговор.
— Морем.
Майки фыркнул.
— Что ж сразу не океаном-то? — скептически поинтересовался он, и Джерард непонимающе вскинул бровь. Что ему на этот раз не нравится? Майки снова вздохнул и — Джерард был уверен — закатил глаза. — Вот сразу видно, что ты творческий человек. Куча слов и никакой конкретики.
Джерард обиженно поджал губы и скрестил руки на груди.
— Джи, я не знаю, где ты понабрался этой ерунды про море, но ты ответь мне: кем ты хочешь быть?
Ну морем же, морем! Живым, настоящим и сильным. Счастливым.
Это были почти стихи.
— Живым. Ну не знаю, Майки, счастливым? Я хочу творить, вдохновляться, смеяться, общаться с людьми, хочу, чтобы меня знали, любили. Боже, не знаю… Хочу путешествовать, рисовать, делать фотографии, улыбаться, любить свою работу. Хочу, мать его, толстого рыжего кота. Читать хочу. Готовить с кем-нибудь что-нибудь дурацкое, и спать под долбаным звездным небом, и наслаждаться. Я хочу знать, что я жив, Майки.
Брат вздохнул.
Они шли по пустынной улице, лишь слегка освещенной фонарями. Свет почти во всех домах был погашен.
— И что мешает тебе быть живым?
Ответ был убийственно простым.
— Я.
Майки молчал какое-то время. То ли он не знал, что сказать, то ли просто подбирал нужные слова.
— Кхм, ну я не психолог, — наконец начал он, откашлявшись. — Но, не знаю, ты должен пытаться. Сделать это своей целью. И не просто там «быть морем» или всякая такая твоя чушь, а конкретно. Купить толстого рыжего кота. Найти человека, с которым можно готовить что-нибудь дурацкое. Выяснить, какая работа вдохновляет. И так далее. Со сроками, с задачами. Иначе у тебя ничего не получится. Потому что сейчас, по-моему, ты очень далёк от того состояния, которое ты мне описывал. И ещё тебе очень нужна поддержка, потому что один ты не справишься.
Опять.
Опять, черт побери,
опять. Ты не справишься один, тебе нужен кто-то.
Особенный.
— Почему люди думают, что не смогут одни, без всяких там
особенных?
Он не знал, в который раз за месяц он уже задает этот вопрос. Майки усмехнулся и похлопал Джерарда по плечу.
— Узнаю бунтующего старшего брата. «Я умный, а остальные дураки», — он надул губы и скрестил руки на груди, точь-в-точь как Джерард. — Все сильные, все могут одни. Но вдвоем вы сильнее, не думаешь? Джи, если у тебя нет родственной души, то не надо запрещать всем остальным быть счастливыми. Хватит уже на всех обижаться.
Черт, он же не знает про Фрэнка.
Сказать ему? Не то чтобы они с Майки очень часто обсуждали сны и соулмейтов. Но они родные братья, в конце концов.
Джерард неуверенно закусил губу.
— Ты знаешь, кхм… — он помедлил. — Есть один человек, который, мм… Считает меня своей родственной душой. Ну, то есть я ему снился. А он мне нет. И ещё из-за этого меня бросила моя девушка. Ну, то есть там ещё были причины, но в общем… Вот.
Никогда не позволяйте Джерарду произносить речи.
Майки молчал и хлопал глазами.
— И ты всё ещё бунтуешь?
— В смысле? — не понял Джерард, и младший брат медленно приподнял брови.
— То есть ты всю жизнь страдал из-за того, что у тебя нет родственной души, а теперь выясняется, что она у тебя есть, и ты до сих пор чем-то недоволен? Ты, ээ… Совсем идиот?
Джерард возмутился и даже немного обиделся. Майки умеет поддержать, мелкий засранец.
— Ну мне-то не снятся сны! — оскорбленно выпалил он в своё оправдание. — Откуда мне знать, что это мой соулмейт?
Майки вздохнул.
— Ну, наверное, оттого что «односторонних» соулмейтов не бывает, гений.
Джерард почему-то как-то об этом не думал.
Некоторое время они шли в тишине. Потом Майки спросил:
— И как её зовут?
Оу, черт.
Джерард шумно вздохнул.
— Ну, эм, эээ… Фрэнк.
Майки даже остановился. Посмотрел на брата широко открытыми глазами. Потом кашлянул, поправил очки и пошел дальше.
— Не уверен, что готов слушать вашу любовную историю. Мои девственные уши этого не выдержат, — сухо сказал он. — В смысле, ничего такого, я не против — ну то есть, я не могу быть против, он же твоя родственная душа… В общем, уф, я рад за вас. Просто это… необычно.
У Джерарда даже не было сил втолковывать, что нечему там радоваться и ничего там нет такого необычного. И всё же он был рад, что ни Линдси, ни он сам не испытывали проблем с тем, что Фрэнк парень. А миру нужно будет ещё много времени.
В итоге он пробубнил лишь:
— Нет у нас никакой любовной истории, Майки.
Брат неуверенно улыбнулся.
— Ну, эм, я полагаю… Будет?
— Было бы очень здорово, если бы все прекратили мне об этом говорить, потому что он мне даже не нравится. Ну, в смысле, в плане, ну… Ты понял.
Майки, кажется, был сбит с толку. Джерард немного тоже, потому что он не знал, был ли до конца откровенен, когда произносил эти слова. На несколько минут снова повисла тишина, а потом брат неуверенно произнёс:
— Тогда тем более. У тебя есть шанс поставить себя на первое место.
Джерард согласился с ним, а потом подумал, что стоит перевести тему. Майки Уэй правда не был психологом и не мог ведь постоянно разбирать кашу в голове старшего брата. Поэтому Джерард спросил про учебу и Кристин, и Майки буквально расцвел. Он обожал свою родственную душу.
Все обожали свои родственные души.
Все, кроме, кажется, Джерарда.
Или правда только кажется?
***
Следующим утром зарядил дождь, и Джерард буквально благодарил небеса. Это была
его погода. Небо такого мистически серого цвета и расслабляющий, убаюкивающий звук. Можно укутаться в одеяло и чувствовать себя в безопасности. Думать. Рисовать. Быть спокойным.
Это чувство спокойствия и уюта особенно усилилось от того, что он был дома. Майки с самого утра ушел в школу, мама — на работу, а Джерард, проспав едва ли не до полудня, устроился теперь в своей комнате, бесцельно пялясь в экран телевизора. Там показывали какой-то сериал, и голосов героев практически не было слышно — Джерард приглушил звук почти до минимума.
В такую погоду как никогда хотелось размышлять. О чем-то важном; может, даже сложном. Нервную усмешку вызвала у Джерарда мысль о том, что вот кому-кому, а
ему точно есть о чем подумать. И уж кому-кому, а ему
думать было противопоказано.
Но столько мыслей постоянно вертелось в его голове.
Он никогда не будет счастлив. У него нет родственной души. Он пуст. Он чувствует вину. Ему нужно начать жить. Ему нужно полюбить всё. Он не знает, как любить. Он не умеет любить. Он не чувствует ничего хорошего. Он ребенок. Он старик. Он жив. Он мертвец. Он слишком. Он недостаточно.
Он не знает.
Он не знает, кто он. Он не знает, бывает ли когда-нибудь на сто процентов счастлив. Он не знает, почему безнадежная грусть пронизывает каждое его действие. Он не знает, что дальше.
Он одинок.
Он так одинок в своей голове. Он находится там постоянно, и мысли без устали летают по пыльным углам его сознания, путая и наводя туман в его разум. Он живет в этой постоянной буре, с постоянными штормовыми ветрами и тяжелыми, низкими тучами. Он теряет. Время, возможности, шансы. Он потерял Линдси. Он может потерять Фрэнка. Он может остаться непередаваемо, так невыразимо одинок. И тогда уже точно никому не будет дела.
Почему, черт побери, он постоянно разрушает собственную жизнь?
Джерард Уэй. Синоним медленного увядания? Или.?
Он опять вернулся к этому вопросу.
Кто он?
Он художник? Художник должен раскрывать свой цветной мир. Вся его жизнь должна превратиться в наблюдение, и, проживая события, он должен передавать их другим с помощью красок. А Джерард.? Ему и передавать-то было нечего. Его мир состоял из уныния, сонливости и привычной тоски.
Но кто он тогда, если не художник?
«Я просто душа с благими намерениями, о, Господь, не позволь мне остаться непонятым».
И этой душе, так тоскующей, и правда не было уготовано счастья? Бог и впрямь настолько жесток?
Оборачиваясь назад, отступая немного в прошлое и возвращаясь мыслями в ушедшие вечера, он вспомнил тот, когда был счастлив.
И тогда рядом с ним был Фрэнк.
***
К вечеру распогодилось. Тучи ушли, но солнце не успело в этот день потанцевать на небе и, смиряясь (Фрэнк бы сказал —
принимая), оно клонилось к закату.
Этюд был почти закончен. Теперь ему, как и его художнику, нужно было немного времени, немного свободы и уединения. Джерард отложил кисть и отступил на пару шагов, окидывая работу взглядом. Забавно — в его доме, в недрах шкафов, со школьных лет осталась только гуашь, и он, смиряясь (
принимая?), стал рисовать ей и невольно вернулся мыслями назад, в те далекие времена, когда только учился рисовать. Акварель ему упрямо не поддавалась, а про масло и говорить было нечего. Он был ребенком и малевал гуашью на альбомных листах. И теперь, окидывая новый рисунок взглядом, он впервые почувствовал, что действительно
вырос. Не стал великим мастером, но теперь он рисует не только гуашью, сейчас для него открыты все мыслимые материалы, и ему подвластны разные техники. Ему не десять — ему двадцать два.
Он не ребенок. Он не беспомощен. Он может что-то менять.
Он хотел бы многое изменить. Не только в творчестве, но и в жизни. Да, он хотел бы стать счастливым.
Десятилетний, он смотрел на расплывающиеся акварельные пятна, не послушавшиеся движений кисти, и злился, расстраивался, едва ли не плакал — не получается, мама, я столько раз пытался, не получается. А она повторяла: «Ты должен пробовать, милый».
Он пробовал. Двенадцать лет пробовал. Получилось.
А быть счастливым он не пробовал ни разу.
«Нет у меня родственной души, Фрэнк, понимаешь? Никогда я не буду счастлив. И стараться даже нечего».
Вот так это выглядело.
И он не хотел, панически не хотел потратить ещё двенадцать лет своей жизни, чтобы научиться счастью. Он ведь может ускорить процесс?
Для этого ему всего лишь надо выйти из комнаты, поцеловать маму, обнять брата и уехать из этого дома. Не телом.
Душой.
Она не должна быть так безвыходно печальна.
***
Он смотрел на фотографию заката, сделанную только-только, цвета на небе ещё даже не успели измениться.
Отправить?
Зачем?
Ему будет приятно. Он хочет помочь тебе стать счастливым, он сам сказал. Сделай и его чуточку счастливым.
Ещё один взгляд на фото, потом на небо. Легкое дуновение ветра, коснувшееся его кожи, будто поддерживая.
Давай.
Взгляд. Опции. Выбрать. Отправить.
Глубокий вдох.
И следом — мысль.
Он хочет помочь тебе стать счастливым, но что тебе нужно для счастья?
Что есть счастье? Он говорил вчера брату — готовить, путешествовать, работать, купить толстого рыжего кота, знать, что тебя любят.
Столько глаголов, Джерард, столько глаголов
и ни одного чувства.
Чувства — это… Чувство счастья…
Чувство.
Даже слова одни и те же. Чувство счастья и «я многое к тебе
чувствую».
Может, поэтому они все так сияют, когда встречают своих соулмейтов? Может, потому что с ними
чувствуют?
И привычные для последнего месяца мысли — с Линдси он… не чувствовал. Ему было комфортно, ей тоже, и
«что такого вы делаете, что считаете себя парой? Держитесь за руки?».
«Только один человек по-настоящему поймет и прочувствует то, что чувствуешь ты».
«Ты мог бы дать себе шанс на что-то новое, Джерард. На что-то настоящее. И ей тоже».
«Тебе нужно прекратить думать и начать уже жить».
«Вы друг друга не чувствуете».
Все эти слова, во все их встречи Фрэнк говорил ему о чувствах. Не о своих.
«Я просто хочу, чтобы он был счастлив. Потому что он мой соулмейт, и я желаю ему только счастья».
Он прекрасно помнил все эти фразы.
И Господи, Фрэнк… Ну почему ты так глубоко
чувствуешь? Так
истинно.
Телефон завибрировал в руке. Джерард едва ли не вздрогнул.
«Красивый».
Он смотрит на эти закаты, на это свое небо, и пишет музыку, и видит сны, и гуляет с друзьями, и, кажется, хочет собаку, простывает, любит мармеладных червячков и ненавидит консервированную кукурузу, он говорит пробовать не ради чего-то великого, а ради того, чтобы почувствовать процесс.
Он
чувствует. Он
живет.
И если Джерард оттолкнет его, выгонит вон из своей жизни, то из всех чувств у него будет только вина, потому что некому уже будет помочь ему стать счастливым.
Джерард всё ещё не собирается встречаться с ним, потому что…
Почему?
У него нет больше девушки. Ему нечем больше прикрываться.
«Можно тебе позвонить?»
«Конечно».
***
Он выждал какое-то время. Ещё минут десять или около того. Собирался с мыслями, думал, с чего начать и что сказать. А потом нажал на кнопку вызова.
— Да?
— Привет.
Солнце почти село за горизонт.
— Прости, что не писал. Я накосячил с твоим заданием. Ну, про то, что нужно делать что-то новое каждый день.
Фрэнк усмехнулся.
— Мне кажется, у тебя были причины.
Джерард закусил губу.
— Вообще-то да, — он выдержал паузу. — Мы расстались.
Джерард хотел бы увидеть реакцию Фрэнка на это сообщение. Парень молчал несколько секунд, потом выдавил из себя:
— Оу. Мне жаль.
— Нет. Ты рад.
Пауза.
— Я рад.
— Фрэнк, я просто… — Джерард покачал головой. — Я дома, в смысле, в Нью-Джерси, приехал ненадолго, сменить обстановку, и я рисовал, и думал обо всём, и… В общем, просто выслушай меня, ладно?
В ответ промычали что-то невнятное, и Джерард расценил это как согласие. Он вновь помедлил, выбирая, что сказать в первую очередь.
— В общем, ты прав, я лужа. Или пустыня. Это не важно. И ты прав, мне надо быть морем. Мне надо быть счастливым, я
хочу быть счастливым. Но я, просто понимаешь, я не знаю, как чувствуется счастье. Я постоянно ощущаю только грусть и вину, как ты мог заметить. Но я не знаю, как чувствовать что-то другое, я не знаю, как любить. И теперь… Мы расстались с Линдси, и я вообще не понимаю, что делать с ней и с тобой, потому что ей тоже хреново, и тебе хреново, и мне хреново… Черт, по-моему, вообще всем хреново. Н-но суть в том, что… Я не знаю, как правильно. Черт, Фрэнк, ты говорил, что хочешь помочь мне стать счастливым. Пожалуйста, скажи, как это сделать, потому что я уже просто во всем запутался.
Фрэнк молчал. Джерард шел по улице и смотрел на небо, и, может, Фрэнк там где-то тоже смотрел на это небо, и, в общем, это самая сопливая мысль, которая только могла прийти ему в голову.
— Ты сказал, что рисовал?
— Да, — едва ли не вопросительно.
— Что ты чувствовал?
Джерард нахмурился. О, Фрэнк, это был провокационный вопрос…
— Эм-м… Спокойствие?
— Окей. Ещё.
— Боже, Фрэнк, я не знаю… Радость?
— Ещё.
Он вскинул брови. Да сколько ему нужно?
— Гордость. Ну, потому что…
— Неважно, почему. Ещё.
Уэй судорожно выдохнул. Солнце подглядывало из-за горизонта самым краешком, чтобы подслушать ещё немного, прежде чем попрощаться с этим городом до завтра.
— Мм… Вдохновение. Немного.
— Ещё.
— Боже мой, Фрэнк, да я не завод по эмоциям!
Голос Фрэнка звучал безапелляционно, когда он ответил:
— Ты назвал четыре эмоции. Давай добьем до пяти.
Джерард вздохнул. Ну что, что он ещё чувствовал?
— Ну… Какие ещё бывают эмоции?
— Вот именно, — подтвердил Фрэнк, и Джерард захлопал глазами, сбитый с толку. Вот именно
что? — Тебе нужно узнавать эмоции. Потому что счастье и чувства — это не аналитический вопрос. Внутри своей головы ты всегда останешься несчастным.
Джерард опустил взгляд в асфальт.
— И что ты предлагаешь?
— Приезжай, — голос Фрэнка смягчился. — Давай чувствовать. Только, Джерард, приезжай без вины. Я понимаю, ты не считаешь меня своим соулмейтом и думаешь, что…
—
Вообще-то, — Джерард перебил Фрэнка и в следующую секунду тут же пожалел об этом. Но слово уже было сказано. — Я… Услышал вчера одну фразу. Что-то вроде «односторонних соулмейтов не бывает»…
Он не знал, как закончить. Повисло молчание.
Потом Фрэнк ответил ему, и в голосе парня слышалась улыбка.
— Это хорошая фраза.
Джерард помедлил.
— Да. Пожалуй.
— Что ты рисовал сегодня?
Уэй улыбнулся — то ли от осознания того, что он действительно рисовал ради себя, просто потому что хотел этого — впервые за долгое время, то ли от воспоминаний, породивших рисунок.
— Тот вечер. Творческий.
Фрэнк улыбался — тепло и радостно. Джерард был в этом уверен. И самому ему тоже было тепло.
— Приезжай, Джерард. Приезжай, слышишь? Будем чувствовать.
Что-то внутри Уэя сначала воспротивилось этой фразе, и голос привычки закричал о том, что у Джерарда есть девушка, и Фрэнк ему не снился, и…
Односторонних соулмейтов не бывает.
Хорошо.
Принятие.
У него есть родственная душа? Они будут чувствовать?
Может, у него и правда есть родственная душа.
Может, они и правда будут чувствовать.
