Так сложно что-нибудь сказать, помоги

Шагая по асфальтовой дорожке, Финитевус лениво наблюдает за окружением. Приятная погода — это единственное, что хоть немного радует сегодня. Идеальный баланс между теплом и прохладой. Тот самый комфортный уровень. Всё остальное в этом дне — сплошная соль, никак не высыхающая на щеках. Ему всё равно, если кто-то увидит, как он идёт, поджимая губы, снова и снова утирая пальцами глаза. В какой-то момент слёзы кончились. Временно. Уже и не важно, из-за чего они изначально полились. Из-за очередной чепухи. Не то чтобы сама по себе она была столь трагична, драматична и болезненна. Просто так вышло, что множество их накопилось, навалилось и... в конце концов всё полилось через край. Было довольно омерзительно осознавать, что ты ломаешься от маленького щелчка по лбу. При этом понимаешь, что дело было не только в нём. Если сложить все эти щелчки, то они сольются в один крепкий удар, прибивающий к земле. А этот... последний тычок... да какая разница, какой он, если он просто случается? Поворачивая голову, Фин наблюдает картину: ворон скачет по земле, пытается взлететь, но ему что-то мешает. "Земное притяжение, например", — ехидно подмечает сознание. Немного ненаучно, но кого это беспокоит в ограниченном пространстве коры головного мозга? Из растопыренного хвоста птицы что-то торчит. Юный учёный притормаживает немного, чтобы приглядеться. Он смотрит сбоку. С этого ракурса не очень понятно. Первая догадка, которая возникает в голове: "Может, у него сломана лапа?" Это не новое явление. Не удивительное. От хвоста отваливается чёрное пёрышко. Становится ясно, что это оно так подозрительно торчало наружу. Ворон всё ещё неуклюже скачет, неспособный взлететь. Финитевус немного прохаживается вперёд. И теперь, наблюдая птицу со спины, может видеть, что у той в действительности сломано левое крыло. Оно безжизненно висит вдоль тела, волочится по земле. Ворон, предпринимая очередную отчаянную и бесполезную попытку, перемещается в тень дерева, где осядет в пыльной траве, ожидая своей участи. Неминуемой участи. Умереть. Вероятнее всего, быть убитым. Фин стоит, зачем-то ещё глядя на эту картину какое-то время. Он не собирается помогать птице или нарушать естественный ход вещей, лезть не в своё дело, Господи, зачем? Но что-то его остановило. Что-то в этой картине зацепилось внутри за порожек, крючок, натянутую нить. Нежелательно задело обострённое восприятие. Он видит в этой покалеченной птице себя, словно провожает взглядом отражение собственного будущего. Он чувствует, что их разделяет незримая стена, но при этом связывает нечто мучительно общее. Что-то такое, отчего становится одновременно спокойнее (это принятие, наверное, вряд ли птица способна переживать и испытывать эмоции существа разумного), и вместе с тем какое-то вязкое, тягучее, неприятное ощущение. Он не сможет предупредить будущего себя и предостеречь от ошибок. Это знание растворится в течении времени. Так же, как и он сам. Учёный отворачивает голову и шагает дальше. Всё если не предрешено и не предопределёно, то однозначно обречено. Буквально через пару-тройку метров, уже по другой стороне дороги, лежит мёртвый голубь. Бросив в его сторону равнодушный взгляд, Фин даже не притормаживает. Голубей никогда не жалко. В отличие от воронов. Кстати, он тоже не может летать. И почему-то даже парить. Не говоря уже о телепортации. С птицами Финитевуса связывает по большей степени покалеченность. А когда ты такой, честно говоря, становится не очень принципиально, к какой расе ты относишься. Всё одно. Кусок плоти, от которой останется мокрое нелицеприятное пятно на асфальте. Финитевус обнаруживает себя сидящим на подоконнике высотного здания. Пятнадцать этажей? Двадцать? Сорок? Положим, по одному на каждый год жизни. Сколько он уже прожил? Он на самом-самом последнем этаже. Свесив ноги вниз и глядя на улицу, даже не может прикинуть, сколько отсюда метров. Внутренний калькулятор отказал. Пусть земля и видна, но путь до неё кажется неизмеримо большим. Ни единого шанса выжить. Только если всё это не сон, конечно. И тогда можно прыгнуть. Забить на всё и прыгнуть. А если страшно, то закрыть глаза. Соскользнуть вниз, зная, что ничего с тобой не случится. Оставить за спиной ругань и крики, голоса других ехидн, шорохи и смуту, звуки бьющихся бокалов и расколотых черепных коробок, свист замахнувшейся для пощёчины руки и шуршание скатертей. "Как можно что-то праздновать, когда мы на пороге катастрофы?!" — отчаянная мысль бьётся о стенки сознания. Но никто её не слышит. Никто не слышит его, когда он пытается сказать, хотя рот не зашит и определённо издаёт звуки. Никто не обращает внимания, когда Фин что-то говорит и убеждает их. Никому не интересны аргументы, несмотря на их весомость. Никому нет дела до того, остался ли он на праздновании или сидит за шторками на краю. Почти невесомом. И сам тоже... невесомый. Кто-то, проходя мимо, даже как будто игриво подталкивает в спину. И посмеивается. Окно — это единственный выход отсюда. Словно нельзя спуститься и выйти через дверь. Отчего-то Фин так в этом убеждён... Его пугает равнодушие сородичей, то, насколько им плевать на разлагающееся на глазах общество, на погибающую в муках культуру, как всё, чем они могли быть горды и что были способны приумножить, превращается в пыль. Складывается ощущение, что это в действительности заботит только его одного. И если вся их культура умрёт, то он погибнет вместе с ней. Вымрет исторически. Но не как раса. А как научное достояние. Как свершение. Как прорыв, подъём, обернувшийся падением. Так что можно прыгнуть. В принципе. Если это сон. Тогда не так страшно податься вперёд. Но дело в том, что Мастер не понимает, сон это или нет. Действительно ли ему это всё только кажется. Или он правда сидит на подоконнике. И сейчас, повинуясь смутному порыву, совершит величайшую и последнюю ошибку в своей жизни. Как понять, спишь ты или нет?! Пальцы сжимают холодный бетон. Вопреки абсурду сновидений, тот не сминается под ними, ощущается очень реальным. Грубым. Равнодушным, как и положено. Финитевус опускает взгляд на свою руку (акх... тремор) и проводит ладонью по поверхности, ощупываю текстуру, каждую неровность, трещинку, пору. Чем дольше он это делает, тем больше начинает убеждаться в том, что это слишком похоже на правду. Потоки воздуха скромно и вскользь целуют ноги. Те немеют, ощущая под собой долгое падение. Осталось лишь наклониться ему навстречу. "Если я сплю, то могу прыгнуть, ничего не будет", — в горле встаёт ком. Прикосновения столь убедительны, что сомнения и тихий страх постепенно перерастают в немую панику. Подождите. Стойте! Здесь что-то не так! Что-то не сходится! Может, он лунатик и ходит во сне? Что, если он спит, но при этом успел забраться на настоящий подоконник, поэтому так отчётливо его ощущает? И сейчас, в этом состоянии между сном и реальностью, завис, зажатый жизнью и смертью. Лечь спать, чтобы, не осознавая этого, в один прекрасный момент встать и выйти в окно. Он не готовился ни к чему подобному. Фин пытается лихорадочно припомнить, страдает ли лунатизмом, но мысли смешиваются между собой, дразнятся, носятся из стороны в сторону, посмеиваются и не дают поймать нужную, разбегаются. Хи-хи. Ха-ха. Это... не смешно!!! Финитевус не помнит, что было до этого. До того, как он оказался здесь. Не знает, что будет потом. Время стянулось в одну точку, в которой он застрял. Опять. Опять! ОПЯТЬ! Снова ему приходится судорожно искать отсюда выход. В попытках сбежать ещё не забывать кусочки своей рассыпающейся неустойчивой личности. Хранитель кусает губы и нервно перебирает пальцами. Не получается даже припомнить, где он живёт. И уж тем более тот факт, что живёт-то он в подземелье. Там нет окон. А падать приходится разве что со стула. Или... в крайнем случае в шахту лифта. Нет, от всей жизни осталось только это изломанное и отчаянное "сейчас", в котором тебя тянет за ноги невидимая сила, а прохаживающиеся туда-сюда сородичи дружелюбно пихают в спину. Всё тело колотит изнутри. Не понимая, что ему делать, альбинос начинает дышать чаще, врастая душой в бетон. Не сдвинусь. Ни на один жалкий сантиметр! Или же, наоборот... ... как же хочется уйти отсюда. Пересиливая себя, скрипя зубами и давя в груди жалкий и жалобный всхлип (слабый, позорный), Хранитель резко опрокидывается назад. Спиной обратно в комнату. Это самый разумный выход из сложившейся ситуации. И если он грохнется на реальный пол сейчас, то так даже лучше. Падение в невесомость выбивает что-то из лёгких. И это не воздух. Такое ощущение, словно чей-то призрачный кулак проходит сквозь твою грудную клетку. "Впереди" и "сзади" меняются местами с "вверху" и "внизу". Звуки проваливаются в пустоту. Тьма. Тело подбрасывает на чёрных волнах. Открываем глаза... Он очнулся на кровати, лёжа на спине и буравя мутным взглядом потолок, похожий на засорившийся туман. И всё же... это потолок. Голова болит. И это первое, на что альбинос обращает внимание. С минуту или две, как ему кажется, приходит в себя, прежде чем начать понемногу шевелиться. На душе... удивительное спокойствие и холодное равнодушие. Влажное, как утренняя роса. Наверное, он уже просто устал. Поэтому не выдаёт из себя никаких реакций. Тихий вздох. Свет в помещении непонятного оттенка. Как прокисшее молоко вперемешку с бумажным пеплом. Прежде чем вставать, Финитевус поворачивает голову. И теперь видит, что комната куда больше, чем он её помнит. Кроме того, в один с его кроватью ряд стоят точно такие же койки через равные промежутки. Будто он в каких-то казармах или больничной палате. Нескончаемо длинной. Точно... палата. Всё проясняется. И игла капельницы, торчащая из руки. Освещение. Перевязанные бинтами руки и ноги. Даже, наверное, голова, которая жутко раскалывается. Грани прошлого и настоящего повторно стираются (на их месте уже давно должна была образоваться дыра, ведь всем известно, что три-три-три — будет дырка). Учёный осматривает себя и вдруг думает странную мысль. Такую, которая явно не могла прийти ему наяву. Но осознавать это в таком ключе уже поздно. Иллюзорный мир захватил Доктора в плен. "Почему я белый...?" На соседних кроватях тоже лежат ехидны. Ни одну из них он не узнаёт. Все они подобны восковым фигурам. Безжизненным и пустым, с одинаковой маской скептичной комы. И снова... что из последнего он помнит? Костюм для контроля энергии, Хаос Наклза, Фин что-то пытался сделать, как-то помочь. В итоге, кажется, даже получилось. Ценой... какой ценой? Учёный садится на кровати, сжимает и разжимает пальцы. Руку простреливает резкой и сильной болью. Зажмурившись и поморщившись, Доктор хватается за запястье и стискивает его, опускает голову, занавесившись иглами, поджимает губы. — Мммнкх... — давя звуки и заталкивая их обратно, Мастер прислушивается к слабо гудящей тишине помещения. Все спят. Что ж. Даже если это чем-то плохим обернулось для него, он всё равно что-то сделал. Куда больше и лучше, чем ничего, верно? А с последствиями он обязательно разберётся. Боль постепенно отпускает, так что можно снова двигаться. И осмотреться. Пока Фин занимается этим, в помещение заходит медсестра. Он не может различить её лица, как будто оно слеплено из потёкшей глины и грязи. Женщина прохаживается меж коек, рассматривая пациентов. А затем достаёт внушительных размеров нож и начинает методично вскрывать каждому из больных глотки. Тут-то становится очевидно, что никакие они не восковые куклы, сделаны из настоящей плоти. Судя по тому, как брызжет из шеи кровь, разбавляя монотонное окружение новыми цветами, с непривычки бьющими по глазам. Внутри всё леденеет от ужаса, страха, непонимания и нарастающей паники. Что... ч-что... происходит? Фин застывает на своей койке, всё ещё сжимая запястье правой руки. Наблюдает за тем, как его сородичей убивают одного за другим, не способный пошевелиться. "Я ничего... не понимаю..." — кто эта женщина? Почему с другими так поступают? Собираются ли с ним поступить... так же? Застрявшие в глотке слова вперемешку с вопросами не дают дышать. Он хочет что-то сказать, пошевелиться, но не получается. Ступор сильнее. Тело сковало и стянуло до тошноты, до выступающих на глазах слёз. Женщина с потёкшим лицом всё ближе и ближе. — П-почему ты... прекрати... н-нет... — откуда-то он знает наверняка, что его хотят убить. Это ужасно знакомое чувство. Нет. Не чувство. Это однозначно знание, осведомлённость. Сейчас Фин не понимает, где слышал это или откуда к нему пришло такое понимание. Но он знает. "Меня. Хотят. Убить. Мои сородичи." Хотят осознанно. Осмысленно. Он вдруг вспоминает, что слышал этот разговор. Они сказали, что он опасен, что теперь... изменения в нём необратимы. Что они не могут быть уверены, будет ли всё хорошо. Что это рискованно и у них, наверное, нет на это сил и времени. Что гуманнее и рациональнее всего будет усыпить Финитевуса. Предательство. Подлое двуличие. Обман! Разве кто-то спросил его? Разве кто-то... попытался ему помочь справиться с последствиями?! "Я помог вам! И это ваша благодарность?! Твари! Мерзкие лживые паскуды!" — отчаянный рык рвётся наружу, но вместо этого на глаза наворачиваются слёзы. Обида. Несправедливость. Ложь. Использование. Жалкие мерзавцы. Прогнившие изнутри. Горечь сменяется злостью. Именно она позволяет наконец-то пошевелиться. Выдернуть иглу капельницы из вены и кубарем скатиться с постели. Забыть обо всём, оставить рассуждения на потом. Выжить. Он обязан выжить! "Я не позволю себя так просто убить!" — закопать его в землю? Его и все труды, всё, к чему он шёл? Или лучше... хах! Лучше, если вы присвоите их себе?! Вы, рушащие всё, к чему стремится Финитевус и такие, как он! Это вы... вы должны умереть. Вы все должны передохнуть! "Я... вам... не дамся!" — воздух, ворвавшийся в лёгкие, глухо ударяется о заднюю стенку. Отдача чувствуется в спине. Сдавленно кашлянув, Мастер поднимается, неловко, но быстро. И бросается прочь. Бежать. Куда угодно. Он обязан спастись. Но женщина с глиняным лицом не отстаёт. Она продолжает преследование. Учёный бежит по пустым комнатам и коридорам. Они сменяют друг друга снова и снова, им не видно конца. Ему тяжело, он начинает задыхаться, но всё равно бежит. Отчаянно хватается за любую возможность улизнуть за поворот и скрыться из виду. Оторваться. Нужно, чтобы его след потеряли. Нужно исчезнуть. И тогда он будет спасён. Ещё один проём, Финитевус выскакивает в новое помещение. Сколько таких он уже миновал? Но на этот раз комната оказывается заставленной мебелью. Это... кафетерий их научного корпуса. Доктор хорошо его помнит. Эти столики и стулья, полки, шкафчики, даже этот чайник. И кофейный автомат. Рядом с ним стоят трое учёных. Таких же, как он. Держат картонные стаканчики с напитками и что-то беззаботно обсуждают. Фин знает их. Это его друзья и коллеги. Как их зовут? Он... не помнит. Почему он не помнит их имён, хотя узнаёт лица?! Ему страшно. Если сейчас он не сбежит, не спрячется, не придумает решение, то умрёт! Его схватят за иглы, потянут назад, холодный металл коснётся кожи и беспощадно вспорет глотку. От одной мысли об этом конечности отнимаются. Руки и колени дрожат, а воздуха катастрофически не хватает. Ехидна тяжело дышит ртом, с каждой секундой темп нарастает. Чуть ли не падая рядом с коллегами, Фин пытается что-то сбивчиво объяснить. Что-то о том, что за ним гонится пугающее нечто. Что его собираются убить и это не шутка. Что он вот-вот умрёт. Его не так поняли. Это всё какая-то ошибка. Кто решил это? Кто отдал такое поручение?! Почему это происходит с ним?! Пожалуйста, выслушайте. Прошу. Помогите. Помогите! ПОЖАЛУЙСТА! Троица прерывает свою беседу. Они молча смотрят и слушают. По их глазам кажется, что вникают в каждое слово. Даже не шевелятся, пока Финитевус, задыхаясь, вываливает всё, что может и как может. Когда заканчивает, почти хватается пальцами за рукав ближайшего стоящего к нему (силы покидают, тяжело стоять, вот-вот Мастера притянет к полу). Сморгнув, его сородичи молчат несколько секунд, изумлённо глядя. А затем расплываются в мягких улыбках. Снисходительных и безынтересных. Как будто услышали несмешной и заезженный анекдот от ребёнка. — Мы поняли тебя... — начинает один. — Если хочешь, можно решить это по-другому, — подхватывает второй. И кладёт на стол рядом с Финитевусом взявшийся из ниоткуда нож. — Можешь сделать это с собой сам, — прикрыв глаза, отвратительно ласково заканчивает он. И все трое возвращаются к прерванному разговору, более не обращая на альбиноса никакого внимания. "... что?" — шок. Снова... непонимание. Растерянность. Паника. Он стоит, продолжая тяжело и часто дышать, вылупив глаза на эту троицу. За своей спиной он уже слышит звук приближающихся шагов. Позволить убить. Или убить себя самому. На какую-то секундочку второй вариант начинает казаться не таким уж пугающим. Если только он сможет решиться. Финитевус бросает взгляд на нож на столе, но почти тут же отводит глаза. Вариант "бороться, сражаться, обороняться" в голову даже не приходит. "Я не могу! Я не хочу умирать! Не хочу! Почему всё должно быть так?!" — его всего колотит изнутри. Так сумасшедше страшно, что в голове остаётся только одно желание и стремление — провалиться сквозь землю. Исчезнуть. Чтобы всё это закончилось. Шаги всё ближе. Сейчас решится его участь. Он должен несправедливо умереть, оставленный всеми. Если бы у него было время записать, как ужасно переживаемое им чувство, он бы уделил этому несколько минут. Но теперь всё отходит на задний план, где распадается на атомы, разлетается в стороны. "Господи..." — Финитевуса вдруг осеняет ни с того ни с сего. Прижимая ладони к лицу, он растопыривает пальцы и смотрит сквозь них. Кислорода всё меньше. Каждый новый вдох даётся сквозь тиски боли. "Господи... Боже... нет... нет... это ведь сон.. я же сплю... я точно сплю, я должен проснуться! Проснись! ПРОСНИСЬ! ПРОСНИСЬ!!!" — альбинос не поднимает головы, опасаясь увидеть глиняное лицо и блеск металла рядом со своей шеей. Шаги раздаются у самого-самого уха. Сердце заходится в бешеном ритме, опережающем любые мысли и само время. "Нет... нет! НЕТ! Не хочу это видеть! Не хочу. Это сон. Просыпайся. Просыпайся! ПРОСЫПАЙСЯ!!!" *** Мастер резко подскочил, выпрямился, вскинув голову. Распахнул глаза, фокусируя взгляд на тёмной стене вдали. Он сидел за столом. И, видимо, уснул. Прямо на бумагах, тетрадях и письменных принадлежностях. В помещении царила гробовая тишина. И главенствовал привычный полумрак. Фин даже не стал озираться по сторонам. Он не припоминал, чтобы когда-либо просыпался от кошмара вот так, почти вскакивая на ноги. Дыхание было сбито к чёртовой матери. И потребовалось по крайней мере минут пять, не меньше, чтобы отдышаться. Тяжёлый и глубокий вдох носом. Выдох ртом. Грудь быстро вздымается и опускается, рёбра ноют, голова немного кружится. Расширенные в ужасе глаза уткнулись во мрак. Спокойно. Вдох... ... Финитевус вдыхает и медленно закрывает глаза. Выдыхает ртом. Звучно и размеренно, весь концентрируясь на регулировании собственного дыхания. Осадок премерзкий. В груди жалобно ноет и стонет. И хотя дышать действительно почему-то довольно трудно, главное, что это закончилось. Пока что. Прыжки из одной ямы в другую. С острова печали на островок отчаяния. Это ничего, если между ними можно найти хотя бы несколько минут, чтобы немного перевести дух. Доктор открывает глаза и обводит взглядом стол, восстанавливает в памяти хронологию событий. Чем он занимался. Пробегается по записям и чертежам, обращает внимание на чашку с немного недопитым кофе. Протягивает к ней руку и дрожащими пальцами касается края. Чашка почти ледяная. Да и в помещении, в общем-то, довольно холодно. Альбинос коротко поёживается и поджимает губы. Ловит взглядом успокаивающей свет матово-жёлтой лампы. Трёт ладонью лицо. "Возьми себя в руки", - приказывает он. И делает это буквально, сжимая пальцами локти. Одиночество удручает. Хочется спрятаться куда-то. А лучше за кого-то. Но это лишь глупые обрывки наивных и детских душевных порывов. Фин небрежно и немного раздражённо отмахивается от них. И от мысли о Фаргусе, которую они принесли за собой. Она была такая простая. И настолько быстрая, что Доктор не успел пресечь её на этапе зарождения. Пшик. И он уже подумал об этом: если бы Фаргус был рядом, было бы не так тошнотворно на душе. Почему? Бездна его знает. Просто... "не настолько". Ему даже захотелось, чтобы ёж был здесь сейчас. Но его не было. Почему-то это ужасно разозлило. Словно бы ученик мог быть в этом виноват, хотя нет, разумеется. Финитевус стискивает зубы и коротко скалится себе под нос. Эмоции вибрируют где-то уровне диафрагмы. Нужно задавить их ещё на подходе. То, что Мастер вспомнил о еже в таком ключе, уже само по себе абсурдно и недопустимо, опасно, глупо и опрометчиво. Нельзя так поступать. Нельзя позволять своим слабостям выйти наружу. Отвечать на протянутую руку — равносильно смерти. Нечего даже и думать об этом. * * * А вот Фаргус думал. Мучительно напряжённо и противоречиво. Он был почти в своего рода... мыслительном тупике. Для каких-то сподвижек не хватало информации. Очень важной и весомой, как оказалось. В любой другой ситуации ёж мог решить, что знание подобных деталей не так уж критично. Теперь он был противоположного мнения о сложившейся картине. Стоя перед кухонной столешницей, ученик задумчиво упёр кулаки в бока, сам не заметил, как насупился и едва ли не надул губы, прикидывая что-то. Ёж не мог вспомнить, чтобы видел, как Мастер что-то ест. Или перекусывает. Или, Боже правый, хотя бы жуёт. Только пьёт. И больше ничего. Фаргус даже ещё раз для верности прокрутил в голове чуть ли не всё время, проведённое с наставником, которое смог выудить из своей памяти. Полный швах. None. Nothing. Из-за этого в голове складывалась немного странная картина. И она, разумеется, не отвечала ни на один из поставленных Фаргусом вопросов. Например... что вообще Доктор предпочитает есть? Какие у него вкусовые предпочтения? Кроме кофе. Есть ли что-то, что он очень любит? Или то, что катастрофически не переносит? Или ему всё равно? Нет, в этот вариант верилось меньше всего. Не сочетается с психологическим портретом. Фаргус не знает. Абсолютно ничего. И опираться ему было не на что. Даже если исходить из того, что имелось на кухне. Набор был столь стандартным, что едва ли мог что-то рассказать о чужой личности. С губ сорвался тихий вздох. Пусть и не обречённый, но определённо где-то в этой тональности. Если ёж спросит напрямую, то его (он уверен на сто двадцать процентов) с его заботой отправят пересчитывать песчинки в пустыне. И пока он будет занят этим трудоёмким процессом, Мастер окончательно доведёт себя до ручки. Нет... негоже так сомневаться в собственном наставнике. Это совсем уже никуда не годится. Понятно, что ситуация требовала внимания, толики наглости (в строго отмеренной дозе), инициативности и уверенности. Но вряд ли без Фаргуса всё пойдёт под откос. Это было не про его учителя. Ёж ведь знал, за кем решил пойти и почему. Откуда эти сомнения? Наверное оттуда, что ему было не всё равно. Где-то даже слишком "не". И всё-таки думать об этом стоило в ином ключе. Речь-то была не о том, чтобы "не дать случиться худшему", а о том, чтобы "сделать лучше". А это совсем иной вектор направления. Важный комментарий. Ёж сам себе кивнул, как бы отделяя этим движением одни утверждённые мысли от других, ещё в должной степени не рассмотренных. И хотя ответа на главный вопрос о предпочтениях всё ещё не было, Фаргус подался вперёд и достал из шкафчиков необходимые ему предметы. Причём движением таким уверенным, словно теперь от ученического неравнодушия не спасётся буквально никто. Это такой приём-обманка для мозга. Когда ты себя в чём-то сильно убеждаешь, зная, что идёшь на смертную казнь. До последней секунды веришь в собственный успех, пока не словишь пулю лбом. А после этого, как водится, уже становится всё равно. Мда... куда-то не туда степь повела. Не слишком мотивирует. Особая самоотдача, почти суицидальная. И всё же каким-то образом придаёт сил. Наверное, это заложенное в нас природное отчаяние, которое вскрывает замки неизвестных нам ранее резервов. Разделочная доска, нож, вилка, две глубокие тарелки — всё это Фаргус педантично разложил перед собой на столе. Сделал шаг в сторону, обратившись к холодильнику. Оттуда ёж извлёк один огурец, помидор, болгарский перец, пучок укропа и бутылку растительного масла. Всё, кроме бутылки, само собой, было сложено в одной из тарелок, в которой перекочевало в раковину под струю еле тёплой воды. "А потом это всё окажется размазанным по твоей обнаглевшей физиономии..." — "весело" подмечал внутренний голос. Как всегда… довольно оптимистично и искренне поддерживая. Спасибо. Ёж за собственными мыслями не заметил, как уже ловкими и лёгкими движениями нарезал вымытые овощи на доске. И откуда в нём эта неуловимость несостоявшегося шеф-повара с умопомрачительным стажем нарезания чего бы то ни было? Ах. Да. Природное отчаяние. Он ведь уже думал об этом. Осталась зелень. Фаргус тянется за ней, освобождает разделочную доску, скидывая нарезанные овощи в тарелку. Незаметно для себя задумывается. Вспоминает о Мастере, ибо, признаться, не думать о нём сейчас довольно сложно. Руки продолжают двигаться сами, не отвлекаясь от дела. А вот взгляд ежа упирается в пустоту перед собой. В сознании закрепилось имя, которое теперь подвергалось тщательному обследованию со всех сторон. Финитевус... Фини... Фин... Когда начинаешь повторять одно и то же несколько раз, слово и даже звуки постепенно преобразуются и слышатся совершенно иначе. Как будто даже смысл их меняется. И ты находишь в них нечто новое, ранее сокрытое. Только Фаргус никак не мог понять, что именно он улавливает в этих звуках. Это не другие слова, не мнимый образ, а... чувство? Внутренний импульс, его собственный, не поддающийся описанию, зато очень явно ощутимый. "Фин..." — Фаргус повторят. Он пытается распробовать имя. Оно совершенно другое. Обратная сторона медали, тёмная часть луны. "Фин..." — это тебе не "Мастер". И даже не "Финитевус", хотя и ближе гораздо. Фин... — это что-то совершенно другое. Ёж едва ли когда-то сможет произнести это вслух, никогда не назовёт так своего учителя. Это не то чтобы панибратство... хотя нет, панибратство, конечно, но не только оно. Вот в чём дело. В попытке раскусить эту тайну, разгадать ощущение, Фаргус уже складывает губы, чтобы произнести эти три буквы. Совершить страшный грех. Даже наедине с собой это даётся с трудом. И первая "Ф" выходит едва различимым шёпотом, заявка на предательство, шаг через границы дозволенного, возмутительная вольность. Нож соскальзывает и режет по пальцу. Ёж тихо шикает и опускает взгляд вниз. Откладывает нож в сторону и сдёргивает перчатку с руки, наблюдая за выступающими из глубокого пореза капельками крови. Наваждение, помутившее рассудок, отступает. Фар немного растерянно смаргивает, а затем, прикрыв глаза, прижимает пострадавший палец к губам. Немного щурится и тихо вздыхает носом. "Вот тебе и мгновенная карма." * * * Ничего не складывается и не получается. Мастер буравит взглядом бумаги, разложенные перед ним на столе. Те самые, на которых он недавно уснул. Доктор растирает висок и болезненно всматривается в собственноручно написанные буквы и цифры. Как будто даже ничего в них не понимает и не знает, как умудрялся понимать раньше. Смысл написанного не только ускользает с каждой секундой, но и общая картина как будто уплывает всё дальше. Связь между всеми элементами истончается. И чем дольше Финитевус смотрит, тем меньше видит. "Проклятье..." — ехидна откидывается на спинку стула, но продолжает косить взглядом на бумаги. Не сходится. Либо где-то ошибка, которую он не замечает, либо собственное состояние настолько выбило из колеи, что Мастер как будто... отупел? Фин запрокидывает голову назад и на время снимает с носа пенсне, закрывает глаза и трёт пальцами веки. Это какой-то бред. Вариант "просто устал" в голову не приходит. Хотя и является самым очевидным и совершенно нормальным. Альбинос не хочет его признавать и принимать. В итоге что...? Раздражается и недовольно ворчит себе под нос, тихо и неразборчиво. "Проклятье" — это довольно часто употребляемое Финитевусом ругательство. Ибо нецензурно Мастер, как известно, не выражается. В этот момент в кабинете и появляется Фаргус. Очень "своевременно". Он, держа в руках поднос с тарелкой и чашкой, первым успевает увидеть учителя. Тому, в свою очередь, чтобы увидеть Фаргуса, требуется среагировать на звук, открыть глаза, надеть пенсне и покоситься на ежа недружелюбно-вопросительным взглядом. Фар отмечает, что недружелюбия в этом взгляде куда меньше, чем усталости. С одной стороны, ученик может быть тут очень даже кстати со своей заботой, а с другой... "что я делаю, следующим салатом однозначно стану я". Но давать заднюю уже поздно. "Никогда не поздно!" — отчаянно восклицает внутренний голос, на что получает напряжённое "заткнись, заткнись" там же, в мыслях. Ёж делает шаг, второй, проходит внутрь. Ноги сами несут его навстречу погибели. Ну и что ж. Если погибать, то лучше так, от руки наставника. И за что-то действительно весомое. Тут, правда, не слишком утешительно. У Фаргуса на примете были вещи куда более весомые, за которые можно поплатиться своей жизнью, чем небольшой жест заботы. И ничего из этого он пока что не предпринял. Чуточку обидно и самую малость несправедливо. Уж если сравнивать. — Что тебе нужно? — мрачно спрашивает учёный, повернувшись на стуле. Фаргус, подойдя ближе, останавливается рядом со столом, сохраняет вид невозмутимый. У него есть на то причина (нет, не та, что у него в руках и сейчас успешно ими обоими игнорируется). — У нас с Вами запланирована совместная работа, — напоминает ученик. Не просто данное учителем ранее пространное обещание, ведь они после и о времени договорились. Вот оно настало. Просто так Фаргус вряд ли осмелился бы заявиться вне всяких рамок, да ещё и с обедом в руках. "Уже сейчас...?" — Финитевус смотрит немного непонимающе, как будто в действительно забыл, о чём договаривался с ежом. Хмурит брови и силится вспомнить. На это уходит целых пять возмутительных секунд. Он просто потерялся во времени и без того растянутом в разные стороны. Ещё и уснул не пойми когда. Так что да, вероятно, их оговорённое занятие уже настало. Не то чтобы Фин всецело Фаргусу доверял, ха, нет. Но у ежа не было причин врать. По крайней мере в этом. — Ммнм... — кажется, Доктор припоминает. Отворачивается обратно к своим бумагам. Лицо его делается чуть менее хмурым. Фар же, всё это время внимательно следивший за мимикой наставника, отмечает, что нынешняя эмоция очень похожа ещё и на грусть. Грустную усталость, смазано прикрытую недовольством. Взгляд ежа цепляется за расчёты, которыми испещрены бумаги, бегло по ним проходится, бровь чуть изгибается. Даже поверхностного взгляда достаточно, дабы понять, что здесь что-то не ладится. Но не станет же он так просто тыкать Мастера в это носом, тем более не разобравшись в вопросе сам и не будучи посвящённым в детали. Тут нужно подойти деликатно. — Могу я узнать, над чем Вы работаете? — мягко и ненавязчиво интересуется Фаргус, переводя взгляд с материалов на Финитевуса. Тот подпирает щёку ладонью и вздыхает. Что ж, это выглядит уже почти как обречённость. От таких мыслей не веселее, так что Фар незаметно поджимает губы. Ему ни капли не улыбается видеть Мастера в таком удручённом состоянии. Вопрос собственной безопасности во всём этом кажется уже не столь насущным. Приоритеты наставника важнее. Вот так и отдают свою душу чему-то или... кому-то. — Можешь... — вяло отзывается альбинос и накрывает бумаги ладонью, сгребает их в одну не очень ровную стопку и придвигает в сторону Фаргуса, сам же безучастно глядя куда-то мимо. "Хорошо..." — ёж коротко кивает и, подавшись вперёд, немного наклоняется. На освободившееся перед Мастером место он ставит поднос. Салат в миске, вилка (пожалуйста, не нужно использовать её как орудие для выражения своего недовольства), чашка кофе. Он понимает, что обед и кофе взамен на работу — это такой себе обмен. И нет ни единого шанса, что Финитевус посчитает это хорошей идей — дать Фаргусу разобраться в его писанине, а самому поесть уже наконец. Что ж. Было приятно с Вами работать. К огромному (нет, величайшему на всём свете) удивлению, Мастер реагирует не... не совсем так, как ожидалось? Взглянув на поднос и его содержимое, учёный продолжает сидеть, уперевшись локтем в стол и подперев щёку ладонью. Смотрит как-то меланхолично и как будто думает, но без тени нарастающей злости или сдерживаемого негатива, а словно взвешивая что-то в голове. Пока Фаргус не уверен в том, положительно ли это расценивать, но, даже несмотря на некоторую бредовость происходящего, надеется на лучшее (что ещё ему остаётся). Не спеша ёж выпрямляется и прячет руки за спину. За бумаги не берётся, точно ждёт, что сейчас Доктор передумает и возьмёт своё "можешь" назад. Но ничего подобного не происходит. Ни спустя две секунды, ни спустя три, ни даже десять. Да, именно столько Фин молчит, раздумывая и глядя на поднос. Фаргус считал. В конце концов альбинос медленно моргает и встаёт со стула. Ёж борется с желанием сделать шаг назад, остаётся на своём месте. Мастер берёт с подноса миску и вилку. Фар наблюдает почти с замиранием сердца, стараясь предугадать следующее движение. И в какую сторону лучше уворачиваться. Но он не угадывает. Вилку Финитевус втыкает в салат, разворачивается и прохаживается по кабинету в противоположную от своего рабочего места сторону, освобождая то для Фаргуса. Становится у стены, на которой закреплено несколько плакатов с чертежами, спиной к ежу, изучает их взглядом. И, судя по тихому хрусту и движению видимой части руки под плащом, ест. В груди у Фаргуса что-то подскакивает и падает вниз. Это радость. Самая настоящая, простая, но очень объёмная. Нужно ли в действительности тратиться на слова для описания того, откуда она такая взялась и почему? Вряд ли. Ёж почти бесшумно и протяжно выдыхает носом, сбрасывая напряжение, чувствует лёгкое, но приятное головокружение. Наклоняется над столом, упираясь в него ладонями, опускает голову, но не может вникнуть в текст и расчёты сразу. Слишком взволнованно вибрирует в груди это маленькое, но искреннее счастье. На пару секунд Фар коротко оборачивается через плечо и тепло улыбается. С толикой детского счастья и совсем не детской нежности. Радовало ли его хоть что-то в последнее время так, как эта мелочь? Нет, вряд ли. Да и разве можно обозвать её мелочью? Всё. Успокоились. Стерев с лица улыбку, но не стерев её с души, Фаргус наконец обращается к вычислениям, чтобы установить, в чём там загвоздка и где допущена ошибка. Отыскать её удаётся далеко не сразу (вряд ли можно было рассчитывать на мгновенный успех). Материал достаточно объёмный, чтобы в нём можно было потеряться, даже обладая незаурядным умом. Помочь Доктору разобраться, что не так — это уже далеко не только вопрос принципа. Ёж стоит, нависнув над бумагами. Это явно будет долго, но ученик не позволяет себе сесть. Тем более на Мастерский стул. Единственные звуки, наполняющие помещение — это шелест бумаг и почти неразличимый хруст салата. Технически... Фаргус и сейчас не видит, чтобы наставник ел. Только слышит... ну да ладно. То уже действительно несущественные мелочи. Покончив с едой, альбинос разворачивается обратно. Вилка звонко опускается в тарелку и ударяется о её край. Ёж коротко ведёт ухом, больше от неожиданности, но при этом не отвлекается. Финитевус смотрит ученику в спину со сдерживаемым интересом и немым вопросом: "нашёл что-нибудь?" Затем подходит и отставляет пустую тарелку на край стола, подальше от себя и бумаг, опускается на стул и тоже присоединяется к процессу. Так они и проводят время, без слов и жестов, полностью сконцентрированные на цифрах и буквах. Молча меняются листками в попытке отыскать притаившуюся неизвестно где неточность. Проходит около часа. Довольно утомительного с учётом предшествующих событий. Учёный снова подпирает щёку ладонью, немного съехав набок, будто его так и тянет прилечь грудью и головой на стол. В глазах читается отстранённая усталость и почти неживое равнодушие. Он не собирается останавливаться, но в каждом новом движении, даже самом небольшом — перевернуть листок или пододвинуть его ближе — прослеживается какая-то печаль. Фаргус снова отмечает это краем глаза, но ничем не выдаёт того, что заметил что-то. Только плотнее сжимает губы в тонкую линию. Ёж знает, что ободряющие слова или какой прочий бред в данном случае и с подобной личностью совершенно неуместны и бесполезны. Если есть проблема, её нужно решить. Только так. Возможно, эта позиция уже была в нём. Возможно, он перенял её от своего наставника. Уже и не сказать наверняка. Указательный палец неспешно блуждает по строчкам, Фаргус вглядывается, кладёт рядом несколько листов и сверяется с ними. Трижды. Прежде чем нарушить их обоюдное молчание. — Кхм... — ёж тихо кашлянул, чтобы его голос не прозвучал неожиданно резко, — ... Мастер. Финитевус как будто нехотя поворачивает голову и смотрит исподлобья. — Думаю, я знаю, в чём ошибка, — не исключено, что стоило подобрать какое-то слово помягче. С другой стороны, ошибка есть ошибка. Как её не обзывай. Кроме того, судя по взгляду ехидны, тому глубоко до фени, какими словами сейчас предпочтёт выражаться Фаргус. Ёж разворачивает листы в сторону учителя и указывает на несколько довольно неприметных мест. Он собирается пояснить, что именно имеет в виду, даже рот открывает, но резко меняет своё мнение. Неужели Мастеру требуются его пояснения? Разве он сам не поймёт, что здесь не так, взглянув конкретно на эти места и сопоставив их? Не нужно разжёвывать. Это даже в какой-то степени оскорбительно. Фин наклоняется чуть ближе к бумагам и всматривается. Пока что ничего не говорит. Но по нему и так видно, что он начинает понимать, где накосячил. Невнимательность? Усталость? Дурное самочувствие? Саморазрушение? Да, пожалуйста. Конечно. Он и сам это понимает. Здесь тоже пояснения не требуются. Только теперь, когда это выливается в подобные упущения, извечные проблемы категории "не в ладу с самим собой" становятся куда острее и субъективно для Финитевуса весомее по своему смыслу и причиняемому ущербу. Пострадать самому — это не страшно. Угробить свою работу — вот это катастрофа. Теперь всё сложилось более или менее. Но альбинос почему-то (почему же, и правда (сарказм)) совсем этому не радуется. Вместо этого он вздыхает и откидывается на спинку стула. Закрывает глаза и трёт их пальцами, морщится и кривит губы. Фаргус изучает взглядом и эту эмоцию, стараясь выжать из неё максимум. И сухой остаток, на самом деле, не радует и его. У наставника такой подавленный и расстроенный вид, словно... нет, не словно случился конец света, а словно он... конкретно так не случился, хотя всё на него указывало. Доктор поднимается со стула. Фаргус чуть хмурит брови. Он снова чувствует это. Отдаление. Побег. Стремление уйти, исчезнуть, скрыться. Как тогда в коридоре. Две секунды на портал — и ты уже приводишь аргументы в стенку. — Спасибо... — произносит Фин и разворачивается, чтобы сделать шаг прочь. "Ну нет", — ёж, не успевая толком просчитать все риски, вытекающие из его действий, все последствия, которые, могут свалиться на его голову, крепко и настойчиво сжимает запястье Финитевуса. Настолько настойчиво и уверенно он ещё за всё время ни одного слова Мастеру не сказал. А тут уже без слов. В горле встаёт ком. Или что-то другое непонятное, но похожее, честное слово, не до этого. Фаргус смотрит прямо. Горит сарай. Гори и хата. Гореть будет и сам Фар изнутри, но даже это лучше, чем спустить всё на тормозах. По крайней мере это похоже на оправдание. Сойдёт для минутного самоуспокоения, после станет непригодно. Мастер затормаживает. В его взгляде лишь на несколько жалких секунд проскакивает что-то, отдалённо напоминающее живость около удивления и негодования от ученической наглости. Альбинос смотрит вопросительно и напряжённо, достаточно недобро, чтобы можно было почувствовать себя неуютно, но недостаточно для того, чтобы передумать. Возможно, Фаргус и сжульничал, воспользовавшись моментом, вычислив, когда смертельно опасный хищник менее всего готов к стычке. Это тоже довольно нахально со стороны ежа, но благими намерениями... ... вымощена дорога в Ад. Только Фаргус не может позволить себе пасть туда, хотя бы не попробовав перед этим. Поэтому он тянет наставника на себя и, не ожидая одобрения во взгляде, не спрашивая разрешения вслух, обнимает. Кто-то сочтёт это бестолковым риском, но даже если это и было сделано отчасти поспешно, совсем не осознавать, на что идёт, ёж просто не мог. Он готов к чему угодно и почти смирился. Не удивляется тому, что собственное сердце не может определиться, то ли ему замереть, то ли начать заходиться в сумасшедшем ритме. От этого сводит в груди, но Фар давит в себе это, не позволяя разойтись. Взгляд напряжённо сверлит стену вдали. И Фаргус прикрывает глаза, чтобы реальность не так сильно по ним била. Это помогает чуть-чуть подуспокоиться, пусть и не перестать переживать совсем. Абсурд и... спокойствие. Фин медленно моргает. Если и можно перестать сдерживаться, то прямо сейчас очень удачный картинно для этого момент. Но вместо этого учёный прикусывает губу изнутри, щурясь сильнее. Не думая ни о чём, утыкается лбом в плечо ученика. Думать... мозг просто отказывается выполнять эту привычную операцию, щёлкает выключателями, погружает комнату сознания во тьму. Незаметно для себя, Финитевус сжимает пальцами одной руки предплечье другой. Холод подземелья прямо сейчас ощущается ещё более приставучим, вступив в противоборство с Фаргусом и теплом его тела. С каким-то отстранённым интересом Фин вдруг отмечает, что не знает, кто из этих двоих победит в поединке за пародию на Мастерскую благосклонность, хотя спроси минуту назад — ответ будет очевиден. Доктор просто стоит, пока ещё не зная, чью сторону принять. И нужно ли ему вообще принимать хоть какую-либо. Или можно так и остаться зависнувшим где-то посередине. Застрявшим в междумирье. Нет, пожалуй... пока с него достаточно. Пальцы нервно подрагивают и сжимают руку крепче. Если от своего усердия он прокусит губу, то заметит это только тогда, когда вкус металла начнёт холодить язык. В голову Фаргуса так и просится ироничное замечание, но оно настолько не к месту, что это даже раздражает. Так что ёж чуть морщится и мысленно отмахивается от него. Прочь. Не мешай. Не порть мне ничего. Одна рука поднимается выше, задевая безвольно повиснувший плащ (как будто у него когда-то была своя воля), ложится на затылок и касается игл, проводя по ним и вместе с тем притягивая ещё ближе. Фаргус ожидает встретить сопротивление, но не ощущает почти никакого противодействия. Внутри Финитевуса в этот момент что-то съёживается невидимым игольчатым комком из вибрирующих нервов, спутанных между собой и стянутых километровой колючей проволокой. Альбинос подаётся вперёд и прижимается к груди ежа. На лице, скрытом от взора ученика, глубокими порезами отпечаталась та боль, которой не дают выход, которую нельзя никому показывать. Которой не принято делиться с кем попало, если делиться вообще. Накопленная за всё время жизни и... существования без жизни. Её лезвие прошлось по лицу, высекая на коже вечные отметины, кровоточащие Фаргусу на плечо. Фигурально выражаясь, разумеется. Но даже не глядя на наставника, ёж чувствует это, как будто и правда что-то медленно вытекает и спускается густыми каплями к ключицам, забираясь под одежду. Только если не... ... нет, пожалуйста. Ёж прижимает ладонь к щеке Мастера. Не то чтобы это удобно было делать в таком положении, но дотянуться всё же реально. Специфичность и непривычность этого действия не смущают. Уже нет. Барьеры сломлены. И, как говорилось ранее... Фаргус предпочтёт отчитываться за что-то весомое и сразу, чем за одну маленькую провинность. Щека сухая. И от этого становится немного спокойнее. Финитевус не отворачивает голову, а только беззвучно выдыхает носом. Фар едва-едва может ощутить это запястьем. Всё ещё не понятно, что именно за ощущение удалось секундой ранее уловить и насколько оно на самом деле было сокровенным. Достаточно сокровенным. Не хочется уходить. Не хочется говорить никаких слов. Ни ругаться в одном случае, ни обнадёживать в другом. Финитевус медленно закрывает глаза, прислушиваясь к лёгкому трепещущему ликованию теплоты, победившей в споре с подземным холодом, к стуку чужого сердца. Нет ничего удивительного в том, что этот ритмичный звук успокаивает. Но по-настоящему поразительно испытывать нечто подобное на себе, когда ты совсем к этому не привык и не приучен. Фаргус возвращает руку обратно, снова касаясь игл. Ему хотелось бы навсегда сохранить в своей памяти этот момент, каждую крупицу миллисекунды. И сделать так, чтобы подобных грустных поводов стало меньше. Возможно, он загадывает наперёд, слишком фантазирует и вообще... позволяет себе лишнее. Но сейчас никто не сможет упрекнуть его в этом. Даже треклятый внутренний голос, бессильно заткнувшийся перед неоспоримостью реальности. "Позвольте мне помочь. Позвольте быть рядом..." — эта просьба, мягко озвученная в мыслях, не будет повторена вслух. В этом нет необходимости. Фаргус уверен, он... знает наверняка — Мастер его прекрасно услышал. И даже ответил.