Идеал

      Гордый и высокомерный глава Цзян. Всегда смотрит прямо, хмуро и уверенно. Он всегда знает, чего от него хотят люди. Он быстро раскусывает лжецов и не доверяет добрым людям. Он не любит подлиз, как сам он говорит: «Вынь язык из моей задницы и иди работать!».       Он не любит пустой болтовни, говорит всегда сухо и только по делу. Он не любит говорить о себе, о прошлом и не грезит о будущем. Он всегда живёт настоящим, ценит каждую минуту и вкладывает максимум сил и возможностей в каждое начинание. Он не любит уступать и ненавидит проигрывать, но поражение принимает гордо, тщательно анализирует свои ошибки, чтобы не допустить их в будущем. Он всегда такой смелый и уверенный. Никто не знает, где его слабое место. Он привязан лишь к своему племяннику. Раньше Цзинь Лин был слабой стороной главы, но после смерти Верховного заклинателя мальчик стал взрослым и теперь не нуждался в дядиной опеке.       Внешне строгий, злой, жестокий для всех окружающих людей, такой недоверчивый и грубый, внутри ты теплый и ласковый. Всегда напоминаешь мне ёжика. Ты покрыт колючками, чтобы те, кто сильнее, не могли тебя обидеть. Но приласкай тебя, ты покажешь нежное и теплое пузико. Но ты не любишь нежностей, и мне так долго пришлось искать путь к твоему сердцу.       Но сейчас ты совсем не похож на прежнего себя. Что это? Твои плечи подняты и напряжены, а голова опущена вниз, ты скрестил руки на груди крепче обычного. Постоянно вздергиваешь ворот своей теплой мантии, пытаясь скрыть нежную и очень чувствительную кожу от… холода?       И правда, наблюдая за тобой ещё пару минут, я замечаю, что ты немного дрожишь, почти незаметно, слабо, как бывает во время нашей близости. Ты пытаешься не подавать виду, оглядываешься по сторонам, убеждаешься, что рядом никого нет, и дуешь на красные руки теплым воздухом, потом быстро растираешь и повторяешь снова.       Клубы пара вырываются из твоего рта, жаль, что я стою позади, интересно, насколько у тебя красный нос. Твоя одежда кажется грузной, или ты набрал вес, в талии так точно. Я знаю, насколько у тебя тонкая талия, почти девичья. Ты прячешь её за грубым поясом, но это не мешает раздевать тебя и любоваться ею. Она настолько тонкая, что я могу обхватить её одной рукой, прижать к себе, вдохнуть запах лотосов с твоих волос. Сейчас они влажные от снега. Ты вздрагиваешь, резко отстраняешься и поворачиваешься. Смотришь на меня, по сторонам и снова на меня.       Ох, не удержался и воплотил мечты в реальность. Ну как тут удержаться? Ты убеждаешься, что рядом кроме нас никого нет, и немного расслабляешься. Пытаешься опустить плечи и поднять подбородок, хмуришься от того, что холодный ветер попадает за шиворот, прогоняя тепло, что твое тело успело накопить.       — Это так глава Лань меня встречает? Я стою тут грёбаный час, Сичень. — Злишься ты. Цзыдянь сверкает молнией на твоем красном от холода пальце, ты сжимаешь руки в кулаки, точно не от злости, а пытаясь согреть, я то знаю.       Не могу отвести взгляд от твоей одежды, хочется улыбаться и даже рассмеяться, но держу себя в руках. Со спины не было видно, но теперь понятно, почему твоя талия не такая тонкая, как всегда. На тебе явно не три слоя одежды. Больше. В два раза. Ты похож на булочку. На мягкую, круглую булочку.       Неужели я нашел то самое слабое место? Ты боишься холода. Ты рос в теплых краях и снег видел крайне редко, и тот всегда таял на утро после вечернего снегопада. Вот поэтому на тебе столько одежды. Ты так мило выглядишь с красными от холода щеками и носом, будто сильно смутился или долго плакал. Глаза слезятся, и из-за этого ресницы мокрые и немного в снегу.       — Прошу прощения, Глава Цзян, — обращаюсь я к тебе, как ты, — я был немного занят, и теперь могу уделить вам своё время, Ваньинь, — ты дергаешься, хмуришься сильнее, отводишь взгляд и снова скрещиваешь руки на груди. — Я думаю, мы можем пройти в мою Цзинши, выпить чаю и обговорить дела.       Подкупаю тебя этими словами. Сам знаю, как и меня, дела тебя не интересуют. Зато чай из Цайи тебе очень нравится, особенно в такой холод.       Ты подходишь ближе, и мы уже вместе направляемся к моим покоям. Твои плечи снова напрягаются, ты опускаешь голову и смотришь под ноги. Вжимаешь голову в плечи так, что твоей шеи не видно вовсе. Я собираюсь тебя подразнить и поэтому начинаю улыбаться. Видел бы меня дядя, уже отправил бы к стене послушания.       — Глава Цзян, вы… поправились, — я бросаю один взгляд на тебя, и этого хватает, чтобы начать улыбаться ещё шире.       Румянец от мороза перекрывает румянец смущения, ты удивленно смотришь на меня, забывая о дороге, скользишь на льду и начинаешь падать, я ловлю тебя поздно, уже когда сам падаю с тобой в сугроб.       Ты громко фыркаешь, жмуришься, и пытаешься скорее выбраться, но снег жжёт руки. Ты отдергиваешь их и начинаешь греть, дуя на них и растирая. Ты весь сжался, даже не ругаешься, только пытаешься спастись от мороза. Я сижу напротив тебя, между твоих широко расставленных ног и не могу отвести взгляд. Ты делаешь это с таким трепетом и усердием. Я ловлю твои руки в свои, подношу их к своим губам и целую, потом тоже дую и согреваю в своих. В отличии от твоих, мои руки теплые. И ты млеешь, сначала, конечно, хмуришься, не понимаешь, что я делаю, пытаешься убрать руки, но я не даю. Держу крепко, прижимаю к губам и слизываю снег.       — Лань Сичень! — выкрикиваешь ты. Выдёргиваешь, прижимая руки к груди и смотришь смущенно и растерянно.       — В Облачных Глубинах запрещен шум, — тише обычного говорю я, приближаюсь к твоему лицу, смотря прямо в глаза. Ты пытаешься увернуться, но держишь руки у груди, одной прикрывая вторую, и из-за холода наклоняться назад больше не можешь.       Под коленями хрустит и тает снег, белая ткань штанов намокает и становится серой, я не обращаю внимания и выдыхаю у самых твоих губ.       — Глава Цзян боится холода… — не спрашиваю, утверждаю. Ты смотришь волком, обиженно.       — Я не боюсь холода, — врешь, отводишь глаза и хмуришься, — у вас просто зимы холодные, — добавляешь тише и кусаешь щеку, оправдываешься. Так же, как ты не любишь лжецов, так и сам не любишь врать.       — Думаю, у меня есть способ помочь вам согреться, Глава Цзян.       Я подаю тебе свои руки, ты долго на меня смотришь, но всё же вкладываешь ладони в мои, и мы вместе поднимаемся. До Цзинши мы идем тихо, я все время держу тебя за руку, крепко сжимая её, и она нагревается.

***

      Воздух в Цзинши уже нагрелся. Многочисленные слои одежды разбросаны по всей комнате, а ты стонешь громко и протяжно. Гнешься от пальцев внутри, кусаешь губы, поджимаешь пальцы. Твое тело теплое и влажное. Тебе больше не холодно.       Как только открылись двери моих наших покоев, я хотел прижать тебя к стене и поцеловать, но ты сам это сделал. Первый снял мантию и первый толкнул к кровати.       Я понимал, что чай, как средство согревания, тебя не интересовал, но думал, что твои помыслы чище моих.       Ты рвано выдыхаешь, когда мои пальцы покидают твое нутро, а после снова громко стонешь, когда внутри оказываются все четыре пальца, задыхаешься от наслаждения, то пытаешься свести ноги от накатившего удовольствия, то расслабляешься и раздвигаешь их шире.       Я второй рукой сдавливаю твой сосок, ты хватаешь мою руку и прижимаешь её к своей груди, гортанно стонешь и выгибаешься.       — Войди в меня…       Шепчешь ты, когда уже не хватает сил терпеть. Мне тоже сложно, но мы не виделись три месяца, я не хотел делать тебе больно. Я ищу точку, ту самую, от прикосновения к которой тебя подкидывает на постели, ты кричишь и сразу кусаешь губу, сжимаешь, почти рвешь простыни и почти не дышишь, понимаю, в каком направлении надо будет двигаться, и убираю пальцы.       Наклоняюсь к тебе, нежно, невинно целую тебя в губы, в подбородок и шею.       — Сядешь сам? — говорю тихо, но ты слышишь и еле заметно киваешь. А я улыбаюсь. Хватаю тебя под коленками, притягиваю к себе ближе и резко сажусь, усаживая тебя сверху. Ты недовольно мычишь, обхватываешь руками мою шею и привстаешь, упираясь коленками в постель.       Одну руку ты заводишь за спину и находишь мой член. От одного прикосновения у меня мурашки по всему телу. Я упираюсь лбом тебе в ключицу и выдыхаю, чувствуя, как моя головка проходит от яичек до колечка мышц и проникает в тебя. Ты стонешь болезненно.       Из-за этого я виню себя, недостаточно растянул, и теперь тебе больно.       — Чёрт, Лань, ну какого у вас такой огромный? Я когда нибудь смогу сесть на него без вот таких вот проблем… — Ты шипишь, и я целую тебя в грудь, пытаюсь тебя расслабить, но сам напрягаюсь. Ты такой узкий и мягкий внутри. — Мне кажется, если вы в меня кулак засунете, я не сяду на него с первого раза…       И ты садишься, расслабляешься и садишься быстро и мягко, будто только для меня и был создан, выдыхаешь и прижимаешься всем телом, кусаешь за плечо сильно, больно. Я хмурюсь и делаю первый толчок. Ты стонешь глухо, но и не без удовольствия. В следующий раз сам поднимаешься и опускаешься, сжимая меня внутри и направляя, как лучше. Я с силой сжимаю твои бедра и начинаю двигаться.       Ты крепко хватаешься за мои плечи, громко стонешь и кусаешь. Мокрый след остается у меня на шее, когда ты высовываешь язык и облизываешь вену.       Я всё же не выдерживаю, укладываю на спину, беру тебя за талию и вбиваюсь быстро и рвано.       Ты хватаешься за спинку кровати, она стучит об стенку и скрипит. Ченни, мы так с тобой кровать сломаем когда-нибудь.       Ты кончаешь первый, сводишь ноги, сдавливая мою талию, и сжимаешь меня внутри. Мне хватает пару грубых толчков, и я кончаю в тебя.       Ты возмущенно мычишь, чувствуя горячее семя внутри, но ничего не делаешь. Лежишь с широко расставленными ногами и пытаешься привести дыхание в порядок.       Я ложусь рядом и целую тебя в щеку, ты поворачиваешься, отвечаешь поцелуем в губы, открываешь рот, впуская мой язык, немного поворачиваешь голову, чтобы я мог проникнуть глубже, стонешь и отстраняешься.       — Ты согрелся? — спрашиваю я, поглаживая твою скулу. Ты улыбаешься и прикусываешь губу.       — Думаю, Главе Лань нужно будет постараться ещё, чтобы мне точно не было холодно…       С этими словами ты перекидываешь через меня ногу, садишься на мои бедра и наклоняешься за ещё одним поцелуем.       Я готов греть тебя всю ночь.