Прошлое из осколков

Асока немного встрепенулась, услышав возле двери комнаты чьи-то осторожные шаги, которые, словно умышленно, замедлились возле неё. Потом и вообще остановились, причём, довольно надолго и Тано, не выдержав, встала и подойдя к деревянной створке, положила ладони поверх, пытаясь увидеть, кто там. И едва не отдернула руки обратно, почувствовав, что коже ладоней стало нестерпимо горячо. Кто же это такой там? Неужели же... Да нет, невозможно, Он не посмел бы. Не те отношения у него с жителями данной комнаты. И не та репутация, чтобы являться сюда, как раньше, в любое время. Асока вернулась обратно в кресло, а шаги стихли где-то в конце коридора. Шаги того, чьи ладони сейчас горели огнём, ударившись о ментальную связь, вернее, то место души, где прежде она находилась. Стоило только приложить ладони к дверям, чтобы стало понятно, связь осталась, но только теперь она закрыта, но ничто ли не в силах её воссоздать? Возможно, ведь было же время, когда он был в этой комнате желанным гостем, когда оба, живущих здесь, называли его друг. Хотя его там и сейчас так называют, правда теперь уже с приставкой, тяжелой и зловещей, лишавшей возможности вернуться в прежнее. «Бывший». Бывший друг, иначе его теперь здесь не называли. Какое неприятное и грустное слово, которое напоминает о том, что, что-то было, говорит о том, что оно прошло. Что лучшее осталось позади, а впереди только безнадёжность. «Бывший». От этого слова веет лёгким ароматом мяты и карамели, опекой наставника и добрым смехом. Словом, всем тем, что ушло из жизни этого человека взамен этой жуткой приставки, ставшей теперь почти клеймом на душе, которое не смыть и не свести. Ведь даже после этого на эфемерной ткани души всё равно останется уродливый отпечаток, ввиде памяти остальных о том, что прозвище когда-то было и о том, почему возникло. Можно было лишь нанести другой рисунок, поверх имевшегося, который если не скроет первоначальный, то хотя бы отвлечёт от него общее внимание. Но это было возможно лишь в одном случае — если его простят и снова в него поверят. Не обязательно все, нет, достаточно двоих, тех, что живут в комнате возле окна в коридоре. Но это равнялось тому, что этого никогда не случится. Энакин Скайуокер это хорошо понимал, но каждый раз, проходя мимо комнаты бывшего учителя и бывшей ученицы, он не выдерживал и надолго останавливался возле неё и даже брался за дверную ручку, но так и не решался потянуть за неё, хотя и знал, что Асока обычно не запирается, а Оби-Вана в это время обычно не бывает в комнате. Нет, Энакин просто стоял и какое-то время молча смотрел на деревянную створку, понимая, что путь туда закрыт для него навеки и виноват в этом только он сам. А уж как хотелось, просто до боли в душе, зайти и погрузиться в родную атмосферу, ещё тех времён, когда они, все трое, летали на задания, а потом весело обсуждали подробности каждого, смеясь и поддерживая друг друга. Ровно до той роковой миссии, когда погибла Падме, его любимая, дорогая жена, погибла из-за трагической ошибки ученицы. И эта ошибка невольно реализовала тайный страх Энакина о потере возлюбленной. Но страх, сам по себе, не обвинишь, а вот ту, по чьей вине он стал реальностью... И весь свой гнев, всю свою боль от этой потери и своего бессилия, мужчина обрушил на Асоку, ту, которую одну и винил во всем, сконцентрировав в ней всё самое плохое и злое, что было только возможно. С каждый ударом кнута, с каждым её новым мучением он надеялся, что вскоре его собственная боль начнёт выходить, но нет, спустя долгие дни мучений Асоки, мучений напрасных и бессмысленных, душа не болела меньше, но не желая это признавать, тот продолжал свои истязания. Наверное, не успокоился бы пока не убил несчастную тогруту, и ведь убил бы, не вмешайся вовремя Оби-Ван. Как хорошо, что он успел забрать от него Асоку и помочь ей поправиться. И только благодаря ему Тано сейчас жива и в относительном порядке, хотя долго ещё её жизнь висела на волоске, ведь, как оказалось, у Асоки, во время того рокового задания была высокая температура, её даже не хотели пускать, но та всё равно настояла и мужественно довела миссию почти до конца, только в последние часы ей стало хуже и концентрация внимания снизилась, отчего итог и стал таким, каким стал. Энакин ничего об этом не знал, не догадывался о том, как ей плохо и при этом бил её и винил во всем, что едва в сумме с нервным и физическим истощением не стало причиной её смерти. Но это стало известно только недавно, всего неделю назад, а до этого дня Скайуокер считал себя правым и воспринимал как должное, что Асока боится его и едва увидев, прячется за Кеноби, а тот открыто его игнорирует и даже не здоровается с бывшим учеником. Что же касалось миссий, то увидеть их на совместной было явлением столь же редким, как солнечный свет на Нижних уровнях Корусанта. — Вот и правильно, вот так и надо — считал мужчина, видя такое отношение бывших друзей — И это не вы, а я не желаю иметь с вами ничего общего. В то время Энакин сожалел только о том, что ему не дали добить Асоку, но предпринять новую попытку этого ему никто уже не позволил бы. Да и саму Асоку, стараниями Кеноби и её самой, он видел теперь только издалека. Девочка откровенно боялась его, но не тем опасным страхом, который рождает гнев, а затем ненависть, являвшуюся залогом страданий, а тихим, молчаливым, рвущим душу ужасом перед новой болью. Видеть его было ещё невыносимее, проще порвать себя изнутри, чем вызывать у кого-то такие чувства, когда один только твой вид заставляет чужое сердце дрожать, а душу сжиматься. И сознавать при этом, что именно ты тому виной. Ты превратил этого весёлого, жизнерадостного гуманоида в запуганное существо, сломленное морально и физически. Хотя, до поры, до времени Энакина и это не волновало, как вообще всё вокруг, пока он недавно не увидел один очень важный сон, перевернувший ему душу, заставив усомниться во многом. Именно этот сон и сподвиг его попытаться впервые за весь месяц поговорить с Асокой, но стоило ему только приблизиться к ней, сжавшейся в комок с полными слез глазами, как между ними тотчас же вырос вездесущий Кеноби и метнув в бывшего ученика взглядом, в котором смешались одновременно гнев, неприязнь, и глубокое отвращение, схватил Скайуокера за воротник и брезгливо отшвырнул от них обоих, как нечто противное и донельзя мерзкое. — Только подойти ещё раз к ней, моральный урод, и ты пожалеешь, что тебя не исключили из Ордена. Энакину ничего не осталось, кроме, как уйти. До того поразило его выражение лица Оби-Вана, который всегда являлся для него защитником и верным товарищем. Выражение, которым Энакин должен был быть обязан одному только себе. Вот то, что он заслужил и честно заработал. То, что даже если когда-то и изменится на прежнее, всё равно навсегда останется с налетом нынешнего. Оби-Вану было противно и тяжело видеть его и вообще находиться рядом с тем, кто долгое время был ему как сын. Трудно было это понять и ещё тяжелее смириться и жить как до этого. Невозможно, лучше вообще тогда не жить, подумалось Энакину в эти минуты и теперь всё было для этого уже готово, стояло в комнате, ожидая своего часа. И желая сказать последнее прости, Скайуокер прошёл мимо знакомой комнаты и остановился перед ней, увереный, что идёт тут последний раз, а значит можно не стесняться. Он даже поддался порыву и положил ладони поверх деревянной створки и резко отдёрнул их, почувствовав нестерпимый жар пламени душевной боли, похожей на его собственную, поскольку причинённую им самим. Высокой и нестерпимо острой. От этого стало трудно дышать и невозможно даже толком осознать себя и спеша скрыться от своих же чувств, Энакин стремительно пошёл к себе, чтобы в тишине комнаты, наедине с собой, взять острое лезвие и через миг заставить свою кровь разлиться потоком поверх крови Тано, заставшей на простыне, которую он почему-то не выбросил и даже не постирал. Очень кстати, символично получится, ведь если тебя не в силах простить и если ты сам не можешь вызвать прощение у обиженных тобой, то нет тебе места в этом мире Силы, а лишь по другую его сторону, туда, где обитают души слившихся с ней. Многих из них Энакин знает и встрече с которыми обрадуется, например, со своим первым учителем, который не знает его нынешнего, а помнит лишь прежнего и до сих пор любит. А так же товарищи по Ордену, чья жизнь оборвалась до этого рокового месяца. Там, где спокойно и хорошо, где никто не обидит и каждый непременно поймёт, не став осуждать, а наоборот, сможет найти объяснения всему и даже оправдания. Пускай же сегодня прибавиться там душа ещё одного отчаянного, потерявшегося в самом себе, которую для всех будут звать Предавший себя.