***
– Дарон, ты же луч света в тёмном царстве, – шептал Танкян сам себе. – Ты же лучше всех этих О'Фингалов. Я верю... я знаю. Композитор собрался сказать ему о разрыве контракта за обедом. Но как же сложно было озвучить это ему в лицо! Когда гитарист сел за стол, ничего такого сказано не было. И когда обед подходил к концу – тоже. – Дарон, мне тяжело об этом говорить, но глупо это скрывать, – на одном дыхании произнёс Серж. – Что случилось? – Малакян насторожился. Танкян прямо-таки потерял голос. – Мы не могли быть связаны чем-то с этим злодеем, дорогой. О'Фингал – не тот. Смысл слов сразу обрушился на юношу. Он вскочил со стула и в шоке цеплялся взглядом за испуганные глаза напротив. – О чём ты, Серж? О чём? – О разорванном контракте, – слова композитора были похожими на яд в чае. Дарон вскричал и рухнул за стол, обхватив голову руками. – Ты должен меня понять... Я бы никогда не повредил нашей карьере, если бы не серьёзная причина. О'Фингал считает нас товаром. Он двуличен и издевается над моим братом. Посмеивается над нашей с тобой любовью... Малакян почти не слушал, закрывал лицо руками. Хотел что-то произнести, но помешали слёзы в горле. – Как ты мог такое натворить?! – наконец выкрикнул он. – Я только жить начал! Серж торопливо обошёл стол и приблизился к юноше, говоря: – Помилуй, я тебя не понимаю! Жизнь на этом горе-спонсоре не заканчивается! – С такой опорой как О'Фингал мы могли бы сделать всё на свете! Это была гарантия славы, а ты!.. – Дарон зло оттолкнул Сержа. – Ты тоже молодой, тоже амбициозный, как ты не понимаешь? – Не понимаю, и всё тут! – вскипел Танкян. – Мы в силах справиться и без него! – Нет и ещё раз нет... Я видел столько талантливых музыкантов, художников, поэтов, которых просто не признали, не дали шанса заявить о себе, а ты разве нет? Верни всё обратно! Попроси О'Фингала восстановить контракт, он же не будет против. – Будет против, да я и не пойду! – Ну и ладно, я сам пойду извиняться! – На колени перед О'Фингалом упадёшь? – Упаду! – убеждённо твердил гитарист. Серж в досаде взъерошил волосы, его лицо передёрнуло. – Дарон, ты не можешь быть продажным, как все. – И давно ты разорвал контракт? – с вызовом полюбопытствовал Малакян, пропустив замечание Танкяна мимо ушей. – Шесть дней назад, – без выражения сказал композитор. – А я узнаю об этом только сейчас! – Дарон залился истерическим смехом. Таким смехом можно кого-нибудь убить, решил Серж. Дарон уходил, бросив: – Ты меня попросту не любишь. – Прежнего юношу, может, и люблю, а тебя – нет! – крикнул Танкян вслед надломленно.***
Эта большая ссора обрастала ссорами помельче, но таких мелких ссор было ужасно много. Их можно озаглавить цитатами, с которых они начинались. "Ты всё-таки ходил к О'Фингалу просить прощения за меня. Что ж, очаровательно." Серж "Господи, какой же ты безразличный ко всему, включая меня." Дарон И т. д. и т. п Обиды и укоры грозились их раздавить, но музыканты продолжали видеться каждый день в доме Танкяна. Запасы спиртного у Сержа иссякали куда стремительней прежнего. Причём, в большинстве случаев это не он к ним притрагивался, а сожитель. Вечера музыканты редко проводили вместе. Танкян сам на этом настаивал. Однако со временем ему было сложно уединяться в кабинете и заниматься делами: Дарону наскучивало шастать по пустым комнатам в пьяном мареве, и он неизменно прибредал к хозяину дома. Серж морщился: – Едва на ногах держишься. Юноша прилипал к композитору и болтал что-то нечленораздельное. – Это происходит каждый вечер, – хмуро жаловался Серж. – Наклюкался как в последний раз. Мне невмоготу с тобой возиться, мелкий алкоголик. Гитарист неразборчиво возражал. При виде захмелевшего Дарона в голову Танкяна закрадывались особенные мысли и желания. – Раз уж ты сам ко мне льнёшь, я продолжу дело! У тебя поведение как у публичной девицы, так что пеняй на себя! – композитор зло и настойчиво хватал Малакяна и тащил его через смежную комнату в спальню. На юношу нападало смятение, он не мог сообразить, вырываться ему или подчиниться. Сопротивляться Сержу в момент раздражения всё равно было бесполезно. Обычно никто из них не стремился избегать ночных утех. Серж так же сильно любил иногда делать гитаристу больно, как склонять его к крикам удовлетворения. Дарон, просыпаясь по утрам рядом с композитором, первым делом понимал, что для него нет разницы между этой постелью и одинокой кроватью в своём небогатом домишке – везде одинаково постыло. Музыканты всё чаще жаждали окончательного разрыва, надеясь на облегчение. Ноябрьским утром Танкян отыскал юношу в зале и, собравшись с силами, заявил: – Я не могу так больше. Я уезжаю в Армению. Билет на поезд до Нью-Йорка у меня уже есть, сегодня же соберу вещи и завтра в полдень отправлюсь. Может, горы заставят меня забыть обо всём, что творится в этом городе. Сердце Дарона судорожно забилось в ритме пробегающего в голове вопроса: "На время или навсегда? Навсегда или на время?" Беда в том, что он сумел это скрыть. И произнёс только: – Попутного ветра. Конец воспоминаний и переход к событиям, происходившим полгода спустя